Восхождение к власти: «италийский рассвет» - Соломон Корвейн

адских доменных печей, катков и заводских технологии и конвейеров вновь сходит сталь, что столь необходима для обеспечения промышленной и довольно прожорливой машины Ковенанта.

Ноги Данте совершили шаг вперёд. Он впервые оказался на дороге с разметкой и впервые видит светофор с тремя яркими фонариками, непонятно для него зачем установленных. Как только он ступает подошвой сапога на разметку, слышится грозный и строгий голос, полный рвения:

- Стойте гражданин!

Данте встал как вкопанный и быстро отшагнул от дороги. Через секунду рядом с ним оказывается высокий мужчина, в кожаной куртке, подтянутой несколькими ремнями и поясом, в синих штанах и высоких сапогах.

- Вы куда пошли на красный свет!

Смущение и неловкость взыграли в душе парня. Впервые за столь долгое время его решили отсчитать как ребёнка, нарушившего фундаментальные, всем известные, правила, оттого неловкость становится ещё сильнее, вплоть до проявления розоватого покрова на бледных щеках.

- Простите, гр... госп…, - не зная, как назвать мужчину, копошится в словах парень и указав рукой на зебру, с толикой повинности вымолвил, - я не знаю, как этим пользоваться.

- Во-первых, - строго, сурово, но как-то сдержанно и тепло заговорил мужчина, - я Дорожный надзиратель из министерства Правоохранительного контроля над автомобильным движением. Во-вторых, - регулировщик поднял жезл, окрашенный в чёрную и белую полоску на светофор, - идти нужно, когда горит фиолетовый. Этот цвет в самом низу. А когда засверкал алый – стой. Жёлтый – готовься. Всё понял?

- Да, господин Дорожный надзиратель.

- Отлично, а теперь можете идти, гражданин.

Данте, покинув регулировщика, ринулся на фиолетовый цвет сквозь асфальтовую дорогу со свеженанесённой разметкой и за пару мигов быстро пробежал на другую сторону. В его памяти осталось несколько зебр из старого города, но вот только всем плевать было, когда и как идти. Автомобили тогда практически отсутствовали у населения из-за всепожирающей нищеты. А вот на сегодняшний день придётся учиться основам цивилизованного мира и общественного порядка. Тут же последовал шёпот парня, слышимый разве только микробам в воздухе возле его уст:

- Не уж то техноварварский мир, сотни лет безумной жизни, заставил нас позабыть все правила обычной жизни?

Вопрос повис в воздухе. Сиракузец сам не может подобрать ответа на него. Все его знания о том, как жили люди до него подчерпнуты из крупиц историй – городских разговоров, фильмов, книг, мифов и легенд о временах, когда Европа ходила под синим флагом.

Данте практически подобрался к нужному месту. Он быстренько прошмыгнул через воскресающие кварталы и вышел на площадь, где раньше торговала его тётушка. Лавок больше нет, и торговцы пропали вместе с рынком. Воздух, пропитанный не ароматами сгоревших микросхем и вонючей рыбы, почти чист. Где-то рядом строители разогревали себе обед, а посему воздух набивается запахом жареного мяса и благоуханиями варёного картофеля.

Посреди площадки, которая диаметром всего метров десять, посреди бетонных плит выросла мраморная стела. Метра три в высоту, похожей на большой конус, на котором выгравированы имена павших в битве за город офицеров Армии Ковенанта, а у самого подножья отлита стальная тарелочка, удерживаемая двумя нефритовыми плачущими ангелами, где лежат несколько серебряных и латунных монет, средь которой лежат свежие цветы – гвоздики и ландыши, выращенные на фермах юга. «Площадь скорби» - таково название площадки, и теперь «оно отчищено от торгашей, для благого почитания освободителей от ереси и безнравственности», как молвил новый градоначальник.

Парень минует «вчерашнюю» мастерскую, где раньше собирали роботов. Теперь на её месте яркими алыми буквами красуется надпись «Библиотека квартала», куда скоро задует книги и инфо-планшеты, компьютеры и целые архивы. Данте мало знал её хозяев. Больше дел с ними имела его тётка, когда обговаривала ситуацию на базаре, повышения платы «за крышу» главы рынка, который стал истинным криминальным авторитетом или торговала с ними – рыба на различные мелочи. Люди они хорошие, только вот не прошли ценз идеологической пригодности, указав чиновникам, что хотели бы видеть народных представителей при градоначальнике. В глазах новой власти или они «помышляя о том, что власть государственная некомпетентна и не самодостаточна», оказались нуждающимися в идеологическом просвещении. Им было предписано в течении месяца отправится на в центры Доктринального обучения, чтобы понять все особенности политики Ковенанта.

Парень спешил миновать площадь. За несколько минут он принёс себя в узкое пространство, куда практически не падёт свет с небес. Ото всюду несётся адское звучание дрелей, буров, гулкий грохот строительного молота, разрывающий уши. От обилия звуков голова готова пойти кругом и глаза юноши расплывались, для него слишком неожиданно увидеть это место в новейшем амплуа. Раньше тут были горы строительной мусорной насыпи – остатков от различных зданий, а небо не скрывалось за стенами домов. Ещё неделю назад здешние места являли собой суть великого кризиса и тотального уныния, ибо разрушения, причинённые людской жадностью и временем казались неисправимыми, словно смертельные ранения, из-за которых человек находится на грани жизни и смерти. Теперь же и эти кварталы восстают из пепла, словно феникс возрождается. Но юноша поспешил оставить разглядывания сих мест в новом образе и пошёл дальше.

Спустя минут пять блужданий он вышел к высокому, внушающему трепет зданию. Оно не серое, практически чёрное, с грозными витражными окнами. Все три купола постройки устремлены высоко вверх, по высоте ровно на десяток этажей, словно пытаясь достать до небесного покрова. Теперь это не разрушенная церковь, которую осмеивают и плюют, сейчас нет больше позорных руин, средь которых живут, служат в дождь, вихрь снега и зной люди святую мессу. Нет, это ныне великолепный храм, размерами, устремлённостью и острой тематикой внушающая почитание и трепет.

Данте заходит справа от себя к входу. Его душа наполняется чувством ничтожности при медленном подходе к священному месту. Даже ступеньки успели вытянуть настолько, что и их количество становится трудно подсчитать. Внезапно из-за тяжёлых, массивных дубовых дверей, обитых железом, на крыльцо вышел мужчина.

- Отец Патрик! – радостно закричал юноша.

Высокий мужчина, коротко подстриженный аккуратно побритый, обращает взгляд карих глаз на Данте. На служители церкви новое одеяние. Нет больше испачканного серого выцветшего изодранного балахона, его заменила дзимарра[1], с пурпурным ярким поясом и кожаные туфли.

- Данте! – ликующе крикнул в ответ священник.

Парень подбежал к дверям и несколько десятков ступеней, отделанных из плиток начищенного блестящего чёрного мрамора, оказался рядом с давним и старинным другом, заключив его в приятельские объятия.

- Давно же я тебя не видел, сын мой, – речь священника наполнена теплом, радостью и непринуждённостью. – Ты