Желябов - Александр Воронский

При закладке второй мины едва не произошло не счастье. В то время, когда Желябов стал опускать мину, показался сторож… Пришлось (выхватить мину, опуститься пониже на насыпь и залечь на земле…

… Ночи были очень темны, с сильным ветром и дождями и мы, к своему удивлению, начали блудить, заблудились, попадая в разные ямы и мелкие овраги… Желябов с Тихоновым несколько раз не находили дороги и приходили на квартиру страшно измученные.

… В довершение всего нам стало казаться, что за нами следят и хотят нас схватить на месте преступления и; как бы окружают нас, заходя со стороны насыпи. Мы положительно галлюцинировали; смотришь и видишь: действительно, кто-то стоит и смотрит, а когда подползешь по земле поближе, то увидишь, что это стоит безобидный столб с подпоркой. В одну такую ночь, когда лил сильный дождь с ветром, мне казалось, что какая-то массивная фигура надвигается медленно на меня. Я пополз навстречу и в нескольких шагах прицелился из револьвера, чтобы выстрелить, но в последний момент тихо окликнул; оказалось, что это Желябов, который как-то отошел от Тихонова, заблудился и медленно двигался со стороны насыпи…

… В особенности я стал бояться за Желябова после того, как в одну бурную ночь мы не пошли на работу… В течение ночи я несколько раз просыпался от его крика, когда он вскакивал с кровати, ползал по полу и кричал: "прячь провода!", "прячь провода!"[45]

Может быть, физические страдания тоже подействовали на нервную систему Желябова, так как он положительно дрожал и коченел от холода, лежа в грязи, мокрый до костей во время работы. Как мы его ни уговаривали не ходить с нами на работу, доказывали, что обойдемся без него… уговорить Желябова было невозможно…

В день проезда 18 ноября 1879 г. Желябов, Тихонов и я выехали в телеге, запряженной двумя лошадьми, (а "Баска" еще раньше уехала из Александровска). Желябов чувствовал себя бодрым, хотя имел вид человека измученного, как бы перенесшего тяжкую болезнь… Мы подъехали к оврагу. Я вынул провода из земли, из-под камня, сделал соединение, включил батарею и, когда царский поезд показался в отдалении, привел в действие спираль Румкорфа и сказал Желябову: "Жарь!". Он сомкнул провода, но взрыва не последовало, хотя спираль Румкорфа продолжала работать исправно…

Желябов был в особенно угнетенном состоянии духами сказал, что в тот же день уезжает в Харьков… Я начал его просить остаться для того, чтобы выяснить причину, почему не произошло взрыва.

— Здесь взрыв не удался, так удастся в другом месте, — ответил Желябов…[46]

Сам Андрей Иванович на процессе первомартовцев о покушении под Александровском рассказывал:

— В Харькове были сделаны кой-какие подготовительные работы, но предприятие было решено не так, как показывает Гольденберг, а Исполнительным комитетом 26 августа в Петербурге. Для этого решены были железнодорожные предприятия от Симферополя на Харьков, от Харькова на север к Петербургу и, на юго-западных железных дорогах; выбор места и все остальные планы не могли быть решены 25 августа, но распределение лиц было сделано тогда же. Я — южанин, хорошо знаю местные условия, и по некоторым еще другим соображениям, я хотел действовать на юге и просил, чтобы мне отвели место в южных предприятиях. В них я был участником. Так, в Александровском, когда оказалась невозможность нападения в Крыму, я отметил железнодорожный путь от Симферополя, наметил путь под Александровском и из Харькова, известил об этом Исполнительный комитет, спрашивая, могу ли я рассчитывать на средства и также на участие. Мне отвечали, что участники есть и что я могу, не стесняясь средствами, начинать. Для цели организовать предприятие я отправился в Харьков, где кроме меня находились Колодкевич и еще некоторые другие члены партии, о которых вы услышите на следующем суде[47].

Мы должны были обсудить предприятие коллегиально. Письмо мое в Петербург было выражением не только моих личных предположений, но также и их. Ответ Исполнительного комитета был обсужден нами также коллективно. Затем Исполнительный комитет ассигновал средства, назначил агентов, и я с ними вместе, также при содействии новых лиц, Исполнительному комитету неизвестных, и привлеченных на мой страх, таковы были Окладский и Яков Тихонов, отправились устраивать покушение под Александровском. До этих пор я в Александровске никогда не был. По получении ответа от Исполнительного комитета, чтобы начинать, я приехал 1 октября в Александровск из Харькова. День был ярмарочный. В дознании есть показания свидетеля Сагайдака, который указывает обстоятельство моего приезда но, вероятно, он не вызывался в суд потому, что это сведение неинтересно, поэтому и я его не, касаюсь, а скажу только, что, явившись в город с предложением устроить кожевенный, либо мыловаренный завод, или макаронную фабрику, я делал это просто как предлог, в действительности же я приехал, чтобы зондировать почву. Из разговора с свидетелем я узнал, что кожевенный завод будет там уместен, и я на другой же день подал в управу заявление о желании устроить завод и просил об отводе под него земли на аренду… Об этом состоялось постановление городской думы. В промежуток этого времени я съездил в Харьков и вместе с остальными участниками, прибывшими туда, устроился в квартире Бовенка. Это было 7 октября. Я выехал оттуда 23 ноября и за все время вел подготовительные работы, и устройство кожевенного завода ничуть не прекращалось. Затем, обстоятельство закладки мины под Александровском фактически изложено совершенно верно в обвинительном акте и я также подтверждаю это… Может быть, для суда важно, чтобы я подтвердил, что утром 18 ноября я вместе с другими участниками выехал на повозке к мосту, где была заложена мина. Это громаднейший овраг, по отвесу 11 саж., по откосу больше; вот в этом месте было заложено два снаряда по такому расчету, чтобы они охватывали целый поезд. Нам известно было, сколько вагонов должно быть в царском поезде, и обе эти мины захватывали собою поезд определенного количества вагонов. Итак, утром, 18 ноября, получив ранее извещение от Преснякова о том, что царский поезд выедет такого-то числа, или правильнее сказать, не получив извещения, так как по предшествовавшему уговору, неполучение известия должно было означать, что изменений нет, т. е. что поезд выезжает в день, который был известен нам ранее, — это я указываю потому, что мне придется еще сказать, что Преснякова в Александровске не было; так вот, 18 ноября, судя по признакам, мы не сомневались, что поезд проследует в определенный час, и мы стояли на месте, и хотя внешние признаки поезда заставляли сомневаться, чтобы это был поезд царский, тем не менее под поездом были сомкнуты батареи, согласно тому, как изложено в обвинительном акте. Я замкнул батареи, т. е. соединил токи, но взрыва не последовало. Оттуда мы отправились для кое-каких опытов, чтобы распознать причину невзрыва. Спустя некоторое время мы вынули проводники, а снаряды оставили под рельсами, так как наши техники давали ручательство, что по меньшей мере, в продолжение двух лет взрыва не последует. В то время начались уже заморозки, выпал снег, производить раскопку не было возможности, — снаряды же могли нам пригодиться весною — по всему этому мы их и оставили. В обвинительном акте совершенно верно сказано, согласно показанию Бовенко, что раньше уехала моя хозяйка, затем другие участники, наконец, 23 ноября выехал и я из Александровска. Вот все мои отношения к Александровскому предприятию. Больше я ничего не имею сказать…[48]