Сезон дождя (сборник) - Стивен Кинг

Он видел, что утром дедушка наблюдал за их игрой. Наблюдал за ним. Дедушка сидел в кресле-качалке у входа в амбар. Одна из половиц поскрипывала всякий раз, когда полозья качалки попадали на нее. Книга лежала у дедушки на коленях, он сложил на ней руки и качался, окруженный ароматами сена, яблок и сидра. Именно эта игра и заставила дедушку проинструктировать Клайва Бэннинга насчет времени. Сказать, какое оно текучее, как человеку приходится бороться за то, чтобы хоть на чуть-чуть удержать его в руках. Пони очень милый, но у него злое сердце. Если не приглядывать за милым пони, он сиганет через забор, убежит, и тебе придется гнаться за ним, а дело это утомительное и может измотать донельзя.

Дедушка начал инструктаж, сказав, что Олден Осгуд сжульничал. Ему полагалось стоять с закрытыми глазами целую минуту, досчитав при этом до шестидесяти. Этого времени хватило бы Клайви (дедушка всегда так звал его, и он не возражал, хотя и думал, что полезет в драку с любым парнем или мужчиной, который назовет его Клайви после того, как ему исполнится двенадцать лет) и остальным, чтобы спрятаться. Но, когда Осгуд досчитал до шестидесяти, Клайви еще не нашел, где ему спрятаться, так что Осгуд, повернувшись, сразу увидел его: Клайви пытался забиться за груду ящиков, лежавших рядом с сараем, в котором стоял пресс для выжимки сидра.

– Он сжульничал, – повторил дедушка. – Ты не стал жаловаться и поступил правильно, потому что настоящий мужчина никогда не жалуется. Но он тем не менее сжульничал. Теперь я могу это сказать, потому что тогда ты промолчал.

Яблоневых лепестков в волосах старика все прибавлялось. Один залетел во впадину под кадыком, задержался там на несколько секунд, чтобы потом унестись прочь и упасть на землю среди сотен и тысяч ему подобных.

Он сказал дедушке, что Олден досчитал до шестидесяти, как того требовали правила игры, не зная, почему он взял сторону мальчишки, который высмеял его перед всеми, хотя в этом не было никакой необходимости. Да, Олдену даже не пришлось его искать, поскольку он не успел спрятаться, и Олден мог просто похлопать рукой по дереву и процитировать мистическую формулу: «Я вижу Клайви, раз-два-три».

Может, он защищал Олдена для того, чтобы они сразу не пошли домой, чтобы он мог мог подольше посмотреть, как наметает яблочный цвет на стальные волосы дедушки, чтобы он мог насладиться беловато-розовым лепестком, затаившимся в ямке под кадыком.

– Разумеется, досчитал, – кивнул дедушка. – Разумеется, он досчитал до шестидесяти. А теперь смотри сюда, Клайви! И пусть это останется у тебя в памяти!

На комбинезоне, помимо пяти настоящих карманов, считая и нагрудный на фартуке, были прорези, которые только выглядели, как карманы. И служили они для того, чтобы добраться до штатов (в те дни о том, чтобы не надевать под комбинезон штаны, не могло быть и речи: такого человека приняли бы за сумасшедшего). Вот и дедушка носил под комбинезоном синие джинсы, которые называл не иначе, как «жидовские штаны». Собственно, так называли их все знакомые Клайву фермеры. Не «левисы», а «жидовские штаны» или «джусеры».

Он сунул руку в правый разрез, покопался в правом кармане джинсов, достал серебряные карманные часы на длинной цепочке и положил их на ладонь мальчика. Тяжелые, мерно тикающие. От неожиданности Клайв едва не выронил их.

Вскинул на дедушку широко раскрытые карие глаза.

– Негоже их ронять, – дедушка покачал головой, – но, наверное, они не остановятся, их роняли раньше, один раз, в пивной в Утике даже наступили на них, а они все ходят. Но, если они остановятся, жалеть об этом придется тебе, а не мне, потому что отныне они твои.

– Что?.. – Мальчик хотел добавить, что он не понял, но слова застряли на губах, потому что он уже начал соображать, о чем толкует дедушка.

– Я дарю их тебе, – подтвердил дедушка его догадку. – Всегда хотел, но будь я проклят, если напишу об этом в своем завещании. Налог будет выше их стоимости.

– Дедушка… я… Господи!

Дедушка смеялся, пока не закашлялся. Он согнулся пополам, кашляя и смеясь, лицо его стало лиловым. Радость Клайва сменилась тревогой. Он вспомнил, как мать снова и снова говорила ему, что дедушке нельзя переутомляться, потому что дедушка тяжело болен. Когда двумя днями раньше Клайв тактично спросил его, что у него болит, Джордж Бэннинг ответил одним загадочным словом. И только в ночь после разговора в яблоневом саду, когда Клайв засыпал, держа в руке карманные часы, он понял, что слово, которое произнес тогда дедушка, «тикалка», обозначало не какого-то загадочного микроба, а его сердце. Доктор запретил ему курить и предупредил, что он отправится к праотцам, если будет браться за тяжелую работу, к примеру, решит вскопать огород.

– Негоже их ронять, но, наверное, они не остановятся, если ты их и уронишь, – сказал дедушка, но мальчик знал, что когда-нибудь они все-таки остановятся: у часов, как и у людей, была привычка в какой-то момент останавливаться.

Он стоял, опасаясь, что и его дедушка сейчас остановится, но, наконец, смех и кашель поутихли, дедушка выпрямился, левой рукой небрежно смахнул соплю с носа и отбросил в сторону.

– Ты очень забавный парень, Клайви. У меня шестнадцать внуков, и только из двоих, я думаю, толку не будет, а ты к ним не относишься, но ты единственный, кто смешит меня до боли в яйцах.

– Я не хочу, чтобы у тебя болели яйца, – ответил Клайв, и дедушка снова расхохотался, хотя на этот раз перестал смеяться до того, как смех перешел в кашель.

– Обмотай цепочку раз или два вокруг руки, если от этого тебе станет легче, – посоветовал дедушка. – Если у тебя станет легче на душе, ты будешь слушать более внимательно.

Клайв последовал совету, и ему действительно полегчало. Он смотрел на часы, лежащие на ладони, на звезду-солнце в центре циферблата, на секундную стрелку, которая обегала свой маленький круг. Но это по-прежнему были дедушкины часы, в этом сомнений у него не возникало. А потом, едва он об этом подумал, яблоневый лепесток упал на циферблат, скользнул по нему и исчез. Весь процесс не занял и секунды, но разом все изменил. После того как лепесток побывал на циферблате, мечта обернулась явью. Часы принадлежали ему, навсегда… по крайней мере до тех пор, пока кто-то из них не остановится, да так, что ремонт не поможет и его придется выбросить.

– Хорошо, – прервал паузу дедушка. – Ты видишь, что секундная стрелка бегает отдельно?

– Да.

– Молодец. Смотри на нее. Когда она окажется на самом верху, крикнешь мне: «Пошел!» Ясно?

Клайв кивнул.

– Действуй.

Клайв уставился на стрелку с серьезностью математика, который принимался за решение важного уравнения. Он уже понимал, что дед хочет доказать ему, у него не было сомнения, доказательство – это пустая формальность… но обойтись без нее невозможно. Это ритуал, который необходимо соблюсти. Точно так же никто не покидал церковь, пока священник не давал на то благословения, пусть прихожане пропели все псалмы, а проповедь уже окончилась.

И когда секундная стрелка взобралась на самый верх своего отдельного, маленького круга (Моя секундная стрелка, не переставал изумляться Клайв. Моя секундная стрелка на моих часах.), он во всю мощь легких крикнул: «Пошел», и дедушка начал считать, очень быстро, совсем как аукционер, пытающийся сплавить сомнительный товар, пытающийся втюхать его по самой высокой цене, прежде чем загипнотизированная им аудитория не очнется и не сообразит, что, собственно, происходит.

– Раз-два-три, четыре-пять-шесть, семь-восемь-девять, десять-одиннадцать… – считал дедушка. На щеках затеплился румянец, на носу вздулись вены. – …пятьдесят девять, шестьдесят! – выдохнул он, когда секундная стрелка миновала седьмую черточку, то есть уложился в тридцать пять секунд.

– Сколько? – спросил дедушка, тяжело дыша и потирая грудь.

Клайв ответил, восхищенно посмотрев на дедушку.

– Ты очень быстро считаешь, дедушка!

Дедушка отмахнулся, как бы говоря: «Ерунда все это!» – потом улыбнулся.

– До этого паршивца Осгуда мне еще далеко. Я услышал, как он сказал двадцать семь, а потом в мгновение ока добрался до сорока одного. – Небесно-синие глаза, столь непохожие на карие глаза внука, буравили мальчика. Дедушка положил руку на его плечо. – Запомни, Клайви. Время не имеет ничего общего с умением быстро считать.

Клайв медленно кивнул. Он не понимал дедушку полностью, но основную идею, похоже, уловил.

А дедушка полез в нагрудный карман комбинезона и достал мятую пачку сигарет «Кул», без фильтра. Судя по всему, несмотря на больное сердце, дедушка не бросил курить. Однако, по разумению мальчика, сильно ограничил себя, потому что состояние пачки говорило о том, что в кармане она обосновалась довольно давно, избежав судьбы многих других пачек, которые распечатывают после завтрака, а в три часа дня уже сминают в комок и выбрасывают. Дедушка вытащил сигарету, тоже повидавшую виды, как и пачка, сунул в уголок рта, вернул пачку в карман, достал деревянную спичку, ловко зажег, чиркнув о пожелтевший стариковский ноготь на большом пальце. Клайв зачарованно наблюдал за этим действом, как ребенок наблюдает за фокусником, в пустой руке которого внезапно оказывается колода карт. Любопытно, конечно, видеть, как спичка загорается, приложившись к ногтю, но куда больше Клайва заинтересовало другое: спичка не погасла. Несмотря на сильный ветер, который дул с холма, дедушка, сложив ладони шалашиком, без труда уберег маленький огонек. Прикурил, а потом еще тряхнул спичку, хотя ветер загасил бы ее и без его помощи. Клайв пристально всматривался в сигарету и не находил на белой бумаге следов копоти. Значит, глаза не обманули его: дедушка прикуривал от ровного пламени, которое не раскачивалось ветром, словно от свечи в закрытой комнате. Конечно, без волшебства тут не обошлось.