Сталинград - Энтони Бивор

О ненадежности войск свидетельствует множество тревожных донесений. В частности, старший сержант 6-й гвардейской танковой бригады застрелил командира боевого экипажа, а затем, угрожая пистолетом механику-водителю и стрелку-радисту, заставил их покинуть машину. После этого он сам повел танк к позициям немецкой 76-й пехотной дивизии. Сержант заранее приготовил белый флаг и высунул из люка, из чего в политотделе сделали заключение, что боец «тщательно спланировал свой гнусный поступок».[280] Двоих танкистов, покинувших машину под дулом пистолета, обвинили в том, что они проявили трусость. Оба предстали перед трибуналом и, вероятно, были расстреляны.

К этому времени общая численность 62-й армии сократилась приблизительно до 20 000 человек. В ней осталось меньше 60 танков, многие из которых были годны только на то, чтобы использоваться в качестве неподвижных огневых точек. Впрочем, у Чуйкова имелось свыше 700 орудий и минометов, и он хотел вернуть всю свою тяжелую артиллерию на левый берег. Главной задачей на этом этапе командующий считал прекращение безраздельного господства люфтваффе в воздухе. Он уже обратил внимание на нежелание немецких войск вступать в ближний бой на малых высотах, особенно в темное время суток. Следовало измотать врага, а для этого необходимо было сделать так, чтобы каждый немецкий летчик постоянно чувствовал себя под прицелом русского пулемета.[281]

Кроме того, нужно было как можно быстрее наладить управление войсками, которых он не знал, на позициях которых не бывал, и все это накануне нового широкомасштабного немецкого наступления. Построенные наспех оборонительные сооружения на передовой Чуйков назвал примитивными баррикадами, которые мог протаранить даже маломощный грузовик. А вот в штабе 6-й армии, наоборот, имелись прекрасно укрепленные позиции с глубокими блиндажами и бетонными дотами.[282] Тем не менее главным препятствием для наступающих немцев, как им было суждено вскоре узнать, стали городские развалины.

В этот же день, 12 сентября, Паулюс находился под Винницей, в ставке Гитлера «Вервольф». Там он встретился с генералом Гальдером и генералом фон Вейхсом, главнокомандующим группой армий Б. Отчеты о проходивших там совещаниях сильно разнятся. Паулюс утверждает, что поднимал вопрос о том, что его левый фланг растянут вдоль Дона до самого Воронежа, и о недостаточно прочном «поддерживающем корсете» для итальянских, венгерских и румынских армий. Если верить ему, замысел Гитлера строился на том предположении, что человеческие резервы и материальные ресурсы русских вот-вот иссякнут, а донской фланг может быть укреплен войсками союзников. Фюрер, которого интересовал только Сталинград, хотел знать одно – когда город падет. Паулюс повторил предположительную оценку, данную Гальдеру накануне: десять дней боев, затем четырнадцать дней перегруппировки.[283]

Первый этап немецкого штурма начался на следующий день в 4:45 утра по берлинскому времени (6:45 по Москве). Гитлер по-прежнему настаивал на том, чтобы его солдаты и офицеры жили в России по тому же времени, что и он сам. На левом фланге 51-го армейского корпуса 295-я пехотная дивизия нанесла удар по Мамаеву кургану, а 76-я и 71-я дивизии начали наступать справа – к железнодорожной станции Сталинград-1 и причалу главной паромной переправы через Волгу. Офицеры 295-й дивизии постарались внушить своим солдатам, что Волги нужно достичь одним рывком.

Накануне советские позиции подверглись интенсивной бомбардировке и артиллерийскому обстрелу. «Над нами пролетела туча “мессершмиттов”, – писал домой ефрейтор 389-й пехотной дивизии. – Трудно было поверить, что после такого удара в живых останется хоть одна мышь».[284] Бомбардировки продолжались в течение всего дня 13 сентября. Чуйков с наблюдательного пункта на Мамаевом кургане смотрел на происходящее в стереоскопическую трубу. В воздухе висела пелена кирпичной пыли. Даже небо окрасилось в бледно-бурый цвет. Земля дрожала от непрерывных разрывов. В бункер сквозь щели между бревнами низкого потолка сыпался мелкий песок, словно в песочных часах. Штабные офицеры и связисты были покрыты пылью.

Снаряды и бомбы то и дело разрывали провода полевой телефонной связи. У солдат, которых посылали проверить линию и устранить обрыв, практически не было шансов остаться в живых на открытом пространстве. Нередко восстановить связь посылали даже молоденьких телефонисток. В тот день Чуйкову только один раз удалось поговорить с Еременко. К вечеру он полностью потерял связь со своими дивизиями на правом берегу. Командующему пришлось полагаться на посыльных, продолжительность жизни у которых нередко оказывалась еще меньше, чем у связистов.

Немцам удалось войти на западную окраину города, захватить маленький аэродром и казармы, но их попытки прорваться в северном направлении успехом не увенчались. Бои оказались гораздо более ожесточенными, чем они ожидали. В этот день многие немецкие солдаты поняли, что им, вполне возможно, придется зимовать в Сталинграде.

Ночью Чуйков решил перенести свой командный пункт на прежнее место – в тоннель, ведущий от устья Царицы до Пушкинской улицы у самой набережной Волги. Русло Царицы также служило разделительной линией между армиями Паулюса и Гота. Дивизии Зейдлица на севере наступали на Мамаев курган и железнодорожный вокзал, а 14-я и 24-я танковые дивизии и 94-я пехотная дивизия Гота на юге продвигались к железобетонному кубу элеватора, возвышавшемуся над этой частью Сталинграда.

Известие о том, что 71-я пехотная дивизия вошла в центр города севернее Царицы, было встречено в ставке фюрера бурным ликованием. Вечером та же самая информация дошла до Кремля. В это время советский вождь обсуждал с Жуковым и Василевским план масштабного контрнаступления под Сталинградом. Вошел заведующий канцелярией секретариата Поскребышев и сказал, что у телефона генерал Еременко. Переговорив с ним, Сталин передал неприятную новость Жукову и Василевскому. «Еременко докладывает, что противник подтягивает к городу танковые части. Завтра надо ждать нового удара, – Сталин повернулся к Василевскому. – Сейчас же дайте указание о немедленной переброске через Волгу 13-й гвардейской дивизии Родимцева и посмотрите, что еще можно направить на подмогу Чуйкову».[285] Через час Жуков уже летел в Сталинград.

В предрассветные часы 14 сентября Чуйков вместе со своим штабом на двух машинах перебрался через разрушенный город на юг в тоннель у Царицы. Проехать по заваленным битым кирпичом улицам было крайне трудно, приходилось то и дело останавливаться. Чуйков торопился. Он отдал приказ начать утром контрнаступление, поэтому всем им нужно было как можно скорее попасть на командный пункт. Кое-где его войскам удалось застать немцев врасплох, но с восходом солнца, как только смогли начать действовать эскадрильи люфтваффе, они были отброшены назад. Единственной обнадеживающей новостью, поступившей в то утро, стало известие, что ночью через реку переправится 13-я гвардейская стрелковая дивизия. Однако в тот день продвижение противника было настолько стремительным, что многие начали сомневаться, сможет ли Родимцев высадиться на правом берегу.

Немецкая 295-я пехотная дивизия с боями пробилась к дальнему склону Мамаева кургана, но главную угрозу Сталинграду представляло не это. В ставку отправилось излишне оптимистичное донесение штаба 6-й армии: «Обеим дивизиям [71-й и 76-й] удалось продвинуться вперед, к полудню выйдя атакующим клином к центральному вокзалу. В 3:15 они захватили городской водопровод и достигли берега Волги».[286] Примерно в это же время к реке вышли и советские дивизии. Центральный вокзал за два часа трижды переходил из рук в руки. Ко второй половине дня его окончательно отбил батальон НКВД.

Родимцев добрался до командного пункта Чуйкова лишь к полудню, с головы до ног перепачканный грязью. С той самой минуты, как он ступил на правый берег Волги, непрекращающиеся воздушные налеты заставляли его постоянно укрываться в воронках. Внешне Родимцев больше походил на типичного интеллигента, чем на генерала Красной армии, Героя Советского Союза. Его преждевременно поседевшие волосы были коротко подстрижены на висках и топорщились на макушке. Этот 37-семилетний генерал относился к числу тех немногих, про кого можно сказать, что они просто смеются над опасностями. Во время гражданской войны в Испании Родимцев, которого все там знали как Паблито, был главным советским военным советником республиканцев. В 1937 году он сыграл не последнюю роль в сражении под Гвадалахарой, когда был обращен в бегство экспедиционный корпус Муссолини. Для своих солдат Родимцев был героем, и больше всего они боялись, что после ранения их переведут в другую часть.