Геном бессмертия - Олег Говда

Дитрих поправил ремень карабина, привычно оттягивающий плечо, и неторопливо зашагал установленным маршрутом, по краю моста. Странно, что на бетонном покрытии до сих пор не образовалась канавка, протоптанная сапогами часовых.

Снизу, от журчащей черноты, тянуло сыростью и прохладой. Кому-то, возможно, даже приятной после дневной жары. Но совсем не обязательной, когда ты устал как собака и едва не валишься с ног. Одно хорошо — бодрит, сон проганяет.

Солдат зябко повел плечами, оглянулся, а потом поднял повыше воротник кителя.

Гауптман Бертгольтц, которого недавно назначили командиром в их часть, после восточного фронта, где он был тяжело контужен и потерял левый глаз, решил что, в то время, когда настоящие солдаты гибнут на передовой за будущее Фатерлянда и во славу Фюрера, служба в охранных подразделениях непозволительно мягкая. "Курортная жизнь", как он сам высказался на последнем построении. Пообещав при этом, лично позаботится, чтобы солдаты вверенного ему батальона, смогли в полной мере испытать на себе все тяготы воинской службы. Для начала увеличив в два раза количество караулов. И теперь отделение Дитриха заступало на пост не сутки через двое, а сутки через сутки… А после дежурства, вместо полагающегося отдыха, сменившееся подразделение направлялось на хозяйственные работы. Выдумывать которые, господин гауптман, по прозвищу Одноглазая Задница С Ослиными Ушами был большой мастак.

Дитрих широко и протяжно зевнул, потом скомкал языком набравшуюся слюну и зло сплюнул.

Спать хотелось отчаянно. Можно даже сказать, что это было самым главным, если не единственным желанием всех его товарищей последние три недели. С того самого дня как в их подразделении сменился командир. Прежнего оберштурмфюрера Вильгельма Веста солдаты вспоминали почти с нежностью, а установленные им порядок и дисциплину, как воскресный отдых.

Шарфюрер Мольтке ворчит, что еще неделька такой службы, и он подаст рапорт о переводе на восточный фронт, а то от усталости уже не хватает сил даже подтереться. И если уж суждено сдохнуть, то хоть с толком. А не по прихоти контуженого болвана офицера. Шутка конечно, но если вспомнить, что по вечерах в казарме давненько поутихли привычные разговоры о женщинах, Карл не так уж далек от истины.

Дитрих усмехнулся и вдруг вспомнил, что со вчерашнего дня носит в кармане письмо из дому, и до сих пор не нашел времени его прочитать. Похоже, мысль о переводе на фронт, не столь глупа, как кажется… Хотя, с другой стороны, даже самая запредельная усталость пройдет, а смерть — это навсегда. Значит, нечего ныть и возмущаться. Чудом уцелев в аду сражений, оставив на поле боя друзей и подчиненных, гауптман Бертгольтц имеет полное право возмущаться здешней синекурой и закручивать гайки. А рядовому составу остается надеяться, что фронтовик офицер вскоре поостынет, обвыкнется и жизнь гарнизона опять наладится, войдет в привычное русло.

Убедив самого себя в том, что терпеть осталось недолго, солдат немного повеселел и даже согрелся. Он совсем уже было решил подойти ближе к горящему у въезда на мост фонарю и прочитать, пришедшее из дома. письмо, как на реке загоготали потревоженные гуси.

Действуя по инструкции, он, стаскивая на ходу карабин, тут же бросился к перилам моста. А в следующее мгновение, точку возмущения спокойствия, осветили мощные прожектора.

Увидев на противоположном берегу речки, полуобнаженную, темноволосую женскую фигурку, испуганно замершую, в выхватившем ее из ночного мрака конусе яркого света, Дитрих сперва не поверил собственным глазам. Он удивленно сморгнул, а потом даже протер веки рукавом. Опасаясь, что все таки умудрился задремать на посту. Но видение не исчезало.

А в следующее мгновение тишину ночи нарушил негромкий смех. Сперва одинокий и неуверенный, но уже спустя пару секунд к нему присоединился еще один голос, и еще один, и еще… Прошло меньше минуты с тех пор, как гуси всполошились и подняли тревогу, а вся охрана моста уже заливалась хохотом. Солдат прямо корчило от вполне понятного недержания эмоций. Слишком резким оказался переход от опасности к комедийности. Вскочить ночью, по тревоге, собираясь принять смертельный бой с вражескими диверсантами, а вместо них увидеть, возжелавшую окунуться перед сном, пригожую, полуобнаженную девицу, — тут никакого самообладания не хватит.

Этот почти добродушный хохот позволил опомниться и девушке.

Выйдя из ступора, она стала поспешно собирать одежду, так и не сообразив покинуть освещенный прожекторами круг, а всего лишь тревожно поглядывая в сторону моста.

— Hoh, Schulmann! (Эй, Шульман!) — заорал вдруг, находившийся среди прожекторной обслуги, шарфюрер. — Du heran aller an Schöne, auffordert sie zu finden sich zu wir! (Ты ближе всех к красотке, пригласи ее присоединиться к нам!)

Дитрих коротко хохотнул, поддаваясь общему веселью и, перегнувшись через перила, прокричал:

— Mädchen, euch zu aufhelfen? (Девушка, вам помочь?)

— Auskommt! (Обойдусь!) — не громко, но вполне отчетливо ответила та, прижимая к груди скомканную в один узел одежду.

— Anzieh zu uns! Nicht blamiere sich! (Поднимайся к нам! Не стесняйся!) — продолжил веселиться Мольтке.

— Geh in Arsch, Dummkopf! (Иди в задницу, придурок!) — шарфюрер вряд ли услышал слова черноволосой девушки, кстати, как удалось разглядеть Дитриху, довольно миленькой и совсем молоденькой.

— Und beliebt, ich absteigt zu dir? (А хочешь, я спущусь к тебе?) — неожиданно для самого себя произнес осмелевший солдат. Словно и в самом деле мог покинуть пост.

— Gehen sie bitte nach dem…! Du — Schweinehund! (Да пошел ты на…! Свиное рыло!) — вдруг громко заорала та, срывающимся от злости голосом.

Опешив от подобной отповеди, Дитрих даже обидится не успел, когда громогласный хохот товарищей, заставил его и самого улыбнуться. Да, здешние женщины совершенно не похожи на оставшихся дома волооких и сонных телушек. Задумчиво-мечтательных Клары, Гретхены да Марты. Настоящий огонь, а не девка! Такую не удержишь в загоне из трех "К"… Вон как отбрила, пичуга ночная! Сама вся побледнела, трясется от страха, а за словом в карман не лезет…

— Bursch Besen! (Молодец, метелка!) — независимое поведение бойкой незнакомки одобрил и шарфюрер Мольтке.

— Nicht verarge, Schönheit. Soldaten… Sie ihr, Beleidigungen Schweine, ablöschen Licht!.. Es nichts zu anglotzen! (Не обижайся, красавица. Солдаты… Ей вы, похотливые свиньи, тушите свет!.. Нечего глазеть!)

И когда прожектора потухли, Карл весело и громко прокричал в ночную темень:

— Und zu Gästen doch hineingeh… Nicht beleidigen… (А в гости все же заходи… Не обидим…)

И гораздо тише прибавил:

— Kleine Lutscher ritz… (Маленькая потаскушка…)

— Bestimmt hingeht! (Обязательно зайду!) — беззаботно пообещал солдатам мгновенно сгустившийся, непроглядный мрак. — Erwartet… (Ждите…)