Торпеда для фюрера - Вячеслав Демченко

— Когда вы успели всё это узнать?.. — недовольно морщась, как от несварения — видимо, всё ещё переваривая последнюю информацию, — проворчал капитан-лейтенант.

Но, видимо, так и не сварилось. Не дожидаясь ответа, Нойман нахмурил белесые брови:

— Простите, Карл, но вынужден буду вас покинуть. Пойду. В свете вашей новости побеспокоюсь о пущем правдоподобии поисков русской торпеды.

— Что ж, пойдите, — покачал головой Бреннер. — Побеспокойтесь. А я, напротив, пойду, умиротворюсь. Руины хоть и не слишком элегические, но всё-таки не такие марсовы…

И вполне довольный собой, забросив трость на единственный погон с серебряной перевязью, крикнул Карл-Йозеф скучающему фельдфебелю полевой жандармерии:

— Герр профессор? Густав? А где сейчас эта коллекция?..

Хроники «осиного гнезда»

Весна и лето 1943 г. База катеров «Иван-Баба» в Якорной бухте

В ночь на 13 марта, несмотря на ненастье, в поиск пошли две группы шнельботов. Повезло найти цель только меньшей из них, в составе двух катеров («S-26» капитан-лейтенанта Хайнца Мюллера и «S-47» Карла Рёдля). Но цель оказалась первоклассной: большой, свыше шести тысяч тонн, танкер [32], и в сопровождении всего двух сторожевиков. Русские почему-то не предполагали нарваться возле Туапсе в четырехбалльный шторм на торпедные катера.

Торпедные атаки приходилось сочетать с минными постановками. В последнюю ночь марта четыре катера скрытно подошли на малом ходу к Мысхако и выставили небольшое, но весьма правильно рассчитанное минное заграждение. Потеряв пять судёнышек [33], русские почти неделю гоняли вдоль и поперек тральщики и свои глиссеры «Г-5» с лёгкими тралами, а пилоты люфтваффе охотились за ними. Правда, без особого успеха.

17 апреля началась операция «Нептун», решительная попытка ликвидации советского плацдарма. 1‑й флотилии шнельботов поставили задачу полностью блокировать «Малую землю» с моря. Все во флотилии понимали, что пять катеров («S-28», «S-47», «S-51», «S-72» и «S-102»), действующих с базы в полутора сотнях морских миль, с этим вряд ли справятся. На серьёзную авиационную поддержку рассчитывать тоже не приходилось — похоже, что авиация русских становилась сильнее день ото дня. Но приказ следовало выполнять. В ночь на 18 апреля катерники совершили первое нападение на конвой русских. Удалось скрытно приблизиться на дистанцию торпедной атаки и потопить головной «Морской охотник». Но больше удачных торпедных атак не было. Два русских ТКА типа «Д-3», неожиданно для Бюхтинга (он командовал соединением) вооружённые 20‑мм «эрликонами», и три сторожевых катера, не слишком быстроходные, но хорошо вооруженные, отрезали путь к транспортам, «связали боем». Драться пришлось почти два часа, потрепали сторожевиков и один из ТКА изрядно, сами тоже получили пробоины и ранения матросов. А когда расстреляли почти весь боезапас, поняли, что русские отходят, не повторяя попытки разгрузиться.

— Возвращаемся! — приказал Бюхтинг.

Формально задачу катерники выполнили: в эту ночь подкрепление на плацдарм не пришло. Но во все последующие семь ночей, пока не стало ясно, что ликвидация плацдарма не удалась, сорвать доставку подкреплений катерникам больше не удавалось. Охранение конвоев русские увеличили до 12–15 катеров, а в ночи, когда волнение утихло, к сторожевикам присоединялась пара-тройка глиссеров-торпедоносцев «Г-5». Маленькие, почти вдвое короче и уже шнельботов, да ещё и вёрткие, они являли собой трудную мишень. Ещё и скорость — на десять, а то и на пятнадцать узлов больше; хорошо хоть, что несли они, помимо торпед, всего по два пулемёта. И вот все эти полтора десятка злых и, надо признать, умелых врагов устраивали такие водяные карусели в свете прожекторов и осветительных ракет, что никаких шансов прорваться к транспортам не оставалось. К концу недели «S-28» опытного и удачливого бойца Кюнцеля, «S-47» Рёдля и «S-102» «глазастого» Тёнигеса пришлось отправить в ремонт. Вымотались командиры, вымотались экипажи, а ещё больше — сами катера. И на каждом был по два-три десятка боевых повреждений, и с каждого по двое или трое моряков убывали в госпиталь.

На смену им прибыли только «S-26» и «S-49».

Немецкий и русский варианты поговорки

Туапсе. Лето 1943 г.

«Мама, вы родили идиота! — в который раз, яростно выворачивая баранку, подумал Яков. — Надо было оставить Кузьмича за штурмана!»

Сам он, хоть и не страдал топографическим кретинизмом, но этот горный «термитник» — Туапсе — знал куда хуже, не то что родной Одессы, но даже так и не ставшего родным Ровно. Некогда было тут особенно променады с рандеву устраивать, не было тут ещё «заветных» ажурных балкончиков, до которых через ряд неприметных калиток добираться надо, так что, поневоле, не только каждую подворотню, а каждую канаву, лавочку, водосток выучишь.

Эмка шмыгала во дворах и подворотнях, точно крыса в родном подполье. Яков же на полуторке то и дело норовил снести фигурные литые столбики террас, наскочить на резное крылечко, влепиться лупоглазой мордой форда в чугунную оградку, — и без счёта вылетали из-под стальных крыльев грузовичка вездесущие старики в колониальных макинтошах времён НЭПа. Выручала только природная реакция и рефлексы автомобилиста. Было дело, гонял по Ровно в служебной машине, не сильно различая, что там, впереди, за бампером творится.

«Загнать бы эту крысу, как в казарме, в глухой угол, да сапогом, — отчаянно трещали синхронизаторы в коробке передач. — Да не разгонишься».

И вдруг такая перспектива образовалась.

Неистово визжа тормозными колодками и едва не черпая булыжную мостовую подножкой, эмка Задоева влетела в тесную проходную и почти сразу же врылась в клубы пыли из-под юзом замерших колес.

Кренясь набок, ввалился в синий полусумрак и реквизированный у Кузьмича форд, и тоже, — убедился Яша, — «Ahtung». Приехали. Если и не «minen», то дороги нет. Или почти нет. Сумеречная проходная выводила в каменный колодец внутреннего двора. Хрестоматийного двора — с метнувшимися из-под колёс чумазыми курами и не менее чумазыми карапузами, взвившимися по дубовым ступеням на террасы веранд. С колонкой пожарного гидранта в тени обгоревшей пальмы.

Эмка обогнула колонку с одной стороны, форд наперерез — с другой, едва не снеся чахлую пальму.

Какую-то долю секунды они, — Войткевич и Задоев, — буквально смотрели друг другу в глаза, хоть и, конечно, через ржавый налёт пыли. Но всё-таки сблизи настолько, чтобы рассмотреть злобный ужас в глазах старшего офицера радиотехнической службы флота, по крайней мере, одного из старших.

Но дворик, выложенный каменными плитами, вытертыми если не столетиями, то десятками лет неутомимой суеты сует, оказался всё-таки слишком, точнее — неожиданно просторным. Кое-что от его периметра, что уходил в тень под обычными азиатскими террасами, Яков не учёл-таки.

Эмка резко отвернула, почти вынырнула из-под бампера полуторки и метнулась под дощатую веранду, отчаянно заскрежетав лоснящимся чёрным боком по чугунному столбику.

— «Уйдёт, сука!» — успел подумать Яша, и уже увидел рубчатый протектор запаски на её заду, как раздался грохот и рефлекторный визг тормозов.

Войткевич выскочил на подножку форда. Лейтенант Новик стоял в кузове грузовика с выражением лица великого лейб-хирурга Пирогова, крайне заинтригованного исходом только что проделанной операции.

Один из бидонов, между которыми всю дорогу швыряло и катало старшего лейтенанта, провалил лобовое стекло эмки.

— Кажется, с подписанием протокола допроса Задоеву придётся теперь потерпеть, — поскрёб Яков трехдневную рыжеватую щетину.

— Не думаю, — утёр пыль и пот тыльной стороной ладони Саша. — Я на водительское место кидал.

Действительно, довоенная «М-1» была с разделённым лобовым стеклом, и бидон отсвечивал солидолом с левой стороны, а это значило…

Переглянувшись, лейтенанты мгновенно соскочили с машины — Войткевич со своей подножки на широкую подножку легковушки, Новик — прямиком на крышу. Но гулкий удар обеими его сапогами не произвёл на пассажира впечатления. Тот сидел, как говорится, ни жив ни мёртв, механически вытирая кровяные брызги с левой стороны пергаментно-бледного лица, на котором особенно отливал синевой вполне «геройский» шрам.

— Ну, чем брал, Иуда? — выволок его за локоть из машины Войткевич. — Марками, сребрениками или обещанием всех благ в загробном будущем Третьего рейха?

Замкомандующего радиотехнической службой КЧФ Задоев посмотрел на него прозрачным невменяемым взглядом. Должно быть, всё ещё не верилось Иуде…

«Nicht allen dem Kater die Fastnachtswoche», — злобно процитировал Яков старинную немецкую поговорку. — «Не всё коту “Октоберфест”».

Но оказалось, что и «не всё коту масленица». Характерная «сорочья» очередь из немецкого автомата с какой-то восточной безоглядностью, будто кто палил, не глядя, задрав над головой «шмайссер», прозвенела по чёрной крыше эмки, вскрывая её, как консервную жесть, и сметая с неё лейтенанта Новика…