Торпеда для фюрера - Вячеслав Демченко

Крылья на выбор

Туапсе. Лето 1943 г. Штаб КЧФ. Разведотдел

— Вы планеризмом часом не занимались? — не поднимая крупной стриженой головы и задумчиво чертя что-то в блокноте остро отточенным карандашом, спросил полковник Гурджава.

— В детстве, но сразу бросил, — мгновенно и, пожалуй, машинально отреагировал Войткевич.

Гурджава медленно поднял голову и окинул Якова недоумённым взглядом поверх круглых очков. Начальник лётной части подполковник Ленкова густо покраснела.

Перехватив насмешливо-укоризненный взгляд майора Тихомирова, лейтенант поправился:

— Прошу прощения, товарищ полковник, товарищ подполковник, — кивнул он, не оборачиваясь, Ленковой — тридцатилетней полнокровной даме гренадёрских статей. — Но, когда «Все на танки!», «Все на самолеты!» и «…на планеры!», соответственно, я в футбол гонял.

Давид Бероевич перевёл недоумённый взгляд на Тихомирова, — дескать, ты где этого клоуна выкопал?

— И неплохо гонял, — невозмутимо подтвердил Яков Михайлович Тихомиров. — Тезка мой — бывший правый инсайд одесского «Пищевика», а это вам не фунт…

— Вижу, что не «левый», — проворчал Давид Бероевич и, не глядя на хулиганистого лейтенанта, бросил: — Полетишь багажом.

— Это вряд ли возможно, товарищ полковник, — твердо заявила Ленкова Римма Яновна, громыхнув стулом, вставая и скептически глянув на «багаж» сверху вниз.

Причём точно так же глянула бы она на него и сидя. Женщина была по-скандинавски дебелая, рослая; даже непонятно было, как своё восхождение к званию и должности начальника лётной части авиадивизии она начинала штурманом в легендарном фанерном бипланчике «У-2»? Поди блистала авиаторскими очками выше верхнего яруса крыльев…

— Для неуправляемого «ведомого» груза нужен сильный «ведущий», — пояснила своё возражение подполковник Ленкова. — С этим и опытному планеристу справиться непросто, а учитывая сложную розу ветров морского побережья…

— Понятно, Римма Яновна, — остановил её поднятым карандашом полковник. — Ваши предложения?

Бывший штурман привычно расстегнула планшет, словно на крыле своей «фронтовой молодости», отцветшей, вернее, отгоревшей всего два года назад. Но, видимо, азимуты и маршруты были начертаны под густым валком русых волос с тою же чёткостью, что и на карте.

— Я думаю, нам есть смысл обратиться за помощью к командованию 46‑го гвардейского полка ночных бомбардировщиков.

— Это там, где вы… — начал было начальник флотской разведки, невольно указывая острием карандаша на грудь Ленковой, плотную, до треска пуговичек в петлях гимнастёрки, на которой отливали рубином два ордена «Красной Звезды». — Но ведь у вас тоже имеются те же «У-2», причём, насколько я знаю, лучших характеристик?

— «У-2ВС»… — подтвердила Римма Яновна. — С броневыми щитками и гасителями шума и пламени. Но не в этом дело.

— Так что же вам? Опыта не хватает?.. — недоумённо поскрёб карандашом за ухом полковник.

Вот уж не ожидал он такого отказа от балтийски хладнокровной и непреклонно гордой Риммы Яновны.

— Вполне хватает, — с ожидаемой прохладцей возразила подполковник, вернув «статус кво». — Но девчонки, то есть, простите, лётчицы этого полка, еженощно и даже по нескольку раз на ночь отрабатывают как раз квадрат предполагаемой выброски.

— Действительно, — согласился Гурджава и мысленно добавил: «Керченский полуостров и далее девчата перепахали вдоль и поперёк, вплоть до Владиславовки, а там и до Якорной рукой подать. А пашут они умеючи, недаром…»

Недаром о подвигах «ночных ведьм» (ночные бомбардировщики были исключительно бомбардировщицами, от командования до последнего механика) ходили любовные легенды среди своих. И только догадываться можно, какие ужасы рассказывали о них те, кто дал им такое прозвище.

«И впрямь, если подумать, “ведьмина ступа”, — Давид Бероевич потянулся за портсигаром, на который смотрел с вожделением всё время, пока в кабинете находилась эта женщина, чем-то напоминавшая хрестоматийную британскую горничную, от которой хотелось спрятать вчерашние носки. — Крохотный, беззащитный — одной зажигательной пулей спалить можно. Что там, фанера и деревянный каркас, железа даже под задницей нет, только мотор; тихоходный, но зато упорный, как ишачок, и почти бесшумный. “У-2” мог подкрасться как призрак и насыпать 300 кг бомб, как углей за шиворот».

— Действительно, — вслух повторил полковник и с раздражённым сожалением отложил портсигар. — Свяжитесь с командованием полка, только через шифровальный отдел. Пусть просто откомандируют два экипажа. Вам же, по старой памяти, лишних вопросов задавать не станут?

— Никак нет. Разрешите идти? — изъявила немедленную готовность начальница лётной части.

— Конечно, идите, — почти обрадовался Гурджава, вновь потянувшись за «Казбеком».

Точно такую же папиросу, только не из портсигара, а из коробки тотчас же вытянула и Римма Яновна, едва за ней закрылась дверь кабинета полковника.

Почти следом вышли и Новик с Войткевичем, которых попросили обождать итогов связи с 46‑м полком.

— Два девичьих экипажа, — потёр ладони Яков, как первогодок срочной службы в летних лагерях, услышав призыв: «В колхоз!»

— Что-то у тебя воображение разыгралось, — снисходительно хмыкнул Саша. — Пойди планеризмом займись, остынь.

Ничего не знал Александр Новик о том потрясении, которое пережил Войткевич накануне. Или, точнее, не знал о том, что именно почувствовал Яков Осипович, прочтя запоем пачку писем из Пермской области.

Героическая — на полном серьёзе, именно такая, — почта всё же не могла успевать за бурными перемещениями Якова между воинскими частями, госпиталями, партизанскими отрядами и фильтрационными пунктами. Посему письма накапливались больше года и попали в руки «лейтенанту Я.О. Войткевичу» все сразу.

Фотографии Валюшки, годовалой, полутора— и двухлетней, Яков Осипович сразу же упрятал в левый карман гимнастёрки. А больше вроде никакой реакции Александр Новик так и не заметил. Вот разве что повторил Яков несколько раз, неизвестно к чему, нечто о последней копейке, но по-украински.

 «Осиное гнездо» крупным планом

Крым. Лето 43‑го. Якорная бухта

С первых же дней отменно жаркого лета всё царство эндемической Флоры на побережье превратилось в гербарий, будто собранный нерадивым гимназистом абы как, сеновалом, безо всякого разбора и радения о сохранности. Да ещё и горел тот «гербарий» неисчислимое количество раз, когда просто — от окурка, выброшенного унтером зенитной батареи через бруствер из мешков с песком или стальных буёв, когда — как в памятном августе 42‑го, — подожжённый ракетами русских, пущенных торпедными катерами с неожиданностью незапланированного фейерверка. Или, напротив, от пламени артиллерийской дуэли, как произошло через пару дней и ночей после того налёта, когда с «распростертыми объятиями» береговые батареи встретили крейсер «Молотов», а он огрызался главным калибром.

Какие святые унесли его тогда — известно одному только русскому богу. Но с тех пор сунуться в Якорную бухту мог только сумасшедший, чего, собственно, и приходилось ждать, зная, — на третьем году войны, — манеру русских опровергать не только законы тактики и стратегии, но и доводы здравого смысла. Посему скалистые высоты вокруг бухты скорее напоминали либо вновь обжитые по военному времени руины древней крепости, либо сплошную линию бастионов эпохи Крымской войны, памятную по гигантскому полотнищу Рубо, виденному гауптштурмфюрером Бреннером в довоенном Севастополе. Даром что преимуществовала бетонная заливка и педантическая география траншей: рядом были и те же мешки с песком, и ряды железных ребристых бочек, разительно похожих на фашины со щебнем, и варварские кладки камня-дикаря. Вот только куда было тем допотопным, пусть даже и трехсотфунтовым, пушкам по сравнению со 150-мм, выставленными чёрными жерлами на море: «Что там господин “Молотофф”, не оклемался часом?» И уж совсем дики для той поры были бы насекомые хоботки зенитных батарей, задранные к дрожащему, звенящему от летнего зноя, небу. Что тогда, сто лет назад, ждать было? Монгольфьера — разведчика, разве что. И ещё не слишком обыкновенно было для этой крепости, не громоздящейся вверх, как прежде, а по-современному врытой в землю, то, что приступа ждала она не столько с суши, а с моря. С моря и неба. Суша теперь была не вчерашняя Всесоюзная здравница большевиков, а завтрашняя провинция Третьего рейха, славная земля Готланд.

…Теперь же господин гауптштурмфюрер призывал не ждать ангелов мести с разверзшихся небес или из пучины морской, а как раз — с суши. И таки на ней, на суше, и сосредоточить всю свою национал-социалистическую бдительность. И призывал, как всегда, — начал уже привыкать капитан-лейтенант Нойман, — в обычной своей манере, несколько парадоксальным, мягко говоря, образом.