Дьявол в ее постели - Керриган Берн

чувствуя себя так, словно входит в церковь. Хоть и не хотела бы встретиться с тем богом, которому присягнули на верность эти люди. С богом, который завязывает глаза мужчинам, затыкает рты женщинам, срывает с них одежду и выставляет, как экспонаты в музее, как добычу для чужих жадных глаз и рук.

И вместе с этой мыслью к ней пришло знакомое ощущение.

Призрачное дыхание в спину. Одновременно ледяное, и жаркое. И с ним беззвучный тонкий звон, сигнал тревоги в голове и в теле.

Что ж, это чувство она уже знает. Как правило, за ним следует встреча с Чандлером, или с тем, кого он изображает на этот раз.

Он здесь? Это его она чувствует?

Все прошедшие недели она изо всех сил старалась о нем не думать. Не желать. Не тосковать. Не искать, чтобы…

Что? Извиниться? Объясниться? Во всем признаться?

Франческа тряхнула головой и взяла с протянутого подноса бокал. Маска открывала нижнюю губу, и форма бокала идеально подходила к вырезу, так что ничто не мешало ей пить.

Остановившись и поднеся бокал к губам, она разглядывала толпу в полумраке.

Фигур в белом немного, кажется, человек семь; и складывается впечатление, что они пробираются к ней с разных концов зала, словно призраки, плывущие против течения по огненной реке.

Все в одинаковых масках – олени. Из головных венцов вырастают, приподнимая капюшоны, высокие заостренные рога.

Кажется, все они мужчины, и довольно крупные. Может быть, охрана?

– Я не знал, придете ли вы.

Франческа резко развернулась навстречу бестелесному голосу, едва не наткнувшись на лакея, у которого взяла вино. Рядом с ним стоял, склонив голову и глядя на нее, человек в маске льва: такой же, как у нее, высокий ворот, роскошная золотистая грива, напоминающая солнце.

Нет, не Чандлер! Плечи ее опустились.

Это Лютер Кенуэй.

Франческа сделала то же, что всегда, когда пугалась: вздернула подбородок, расправила плечи, оскалила зубы.

На сей раз – фигурально.

– С радостью ответила бы на ваше приглашение, но… – И Франческа выразительно пожала плечами. Он промолчал, и она продолжала: – Однако вы потрудились подобрать костюм для гостьи, которая, по вашему мнению, могла и не прийти. – И она отхлебнула еще вина.

Для человека с такими деньгами и влиянием, честно говоря, вино могло быть и получше.

– Я сказал, что не знал этого точно. Однако, признаюсь, был уверен, что придете. – В голосе из-под маски звучали рокочущие нотки, словно под ней в самом деле скрывался лев, готовый зарычать.

– И что же внушило вам такую уверенность? – поинтересовалась Франческа, отступив и встав с ним плечо к плечу, чтобы не обращаться к этой пугающей маске.

– Я знаю, что вы любознательны. – Губы его, знакомые и чужие, растянулись в недоброй, почти жестокой улыбке. – И был уверен, что не откажетесь удовлетворить свое любопытство.

Что-то в этих словах – или, скорее, в тоне – ее задело. Так Кенуэй воображает, что хорошо ее изучил? И что еще он о ней знает, или думает, что знает?

– Так это и есть Кровавый Совет? – С притворным равнодушием Франческа окинула взглядом зал. Внутри все трепетало. Невозможно поверить: наконец-то она у цели!

Осталось понять, как безвозвратно погубить их всех.

– Все это может стать вашим! – промурлыкал он.

Франческа бросила на него острый взгляд.

– Дорогая моя графиня, вы должны знать, что я слов на ветер не бросаю. Мое предложение было совершенно серьезным. Мне кажется, мы с вами вполне друг другу подходим.

– Хотите сказать, я вам подхожу.

Он с театральным смирением склонил голову.

– А вы полагаете, мне нечем вас соблазнить?

Франческа пожала плечами.

– Я уже графиня, и более высокого титула вы мне не предложите, – начала перечислять она. – Возможно, вы богаче, но и мне хватит денег на сто лет безбедной жизни. Интереса к политике у меня нет. А если я выйду за вас, все мое станет вашим. Так чем же должно соблазнить меня ваше предложение, лорд Девлин?

Она ждала, что он рассердится, но вместо этого Кенуэй весело рассмеялся.

– Да вам просто нечего желать от жизни! – добродушно заметил он. – Любопытно знать, для чего же тогда вы посетили мое скромное мероприятие?

– Может быть, посмотреть, что еще вы сможете предложить, – ответила она, игриво склонив голову, и ощутила, что такой ответ ему по душе.

– Миледи, я могу предложить то, чего вы желаете больше всего на свете. Все, что от вас требуется – скажите мне, что это!

Правда. Справедливость. Нет, больше – месть.

– Свобода, – сорвалось с ее уст; и болью отозвалось в груди эхо этого неожиданного, и нежданно правдивого ответа.

– Так взгляните вокруг, дорогая моя!

Франческа обвела взглядом зал, и ощутила все ту же смесь смятения, возбуждения и отвращения.

Кенуэй положил тяжелую руку ей на плечо. Вся сила воли понадобилась Франческе, чтобы не отшатнуться.

– Свобода – это именно то, что я вам предлагаю. Именно этого ищут те, кто нам предан.

Она подняла на него взгляд, полный неподдельного удивления.

– Я думала, сюда приходят за властью. За богатством. Политическим влиянием, или…

Но он решительно покачал головой, прервав ее речь в самом начале.

– Богатство помогает достичь влияния, – согласился он. – Сочетание того и другого образует власть. Но открою вам секрет, милая лисичка… – Он склонился к ней, словно лев готовился поцеловать лису. – Власть – лишь иллюзия. Орудие, помогающее нам достичь истинной цели. Единственного, что имеет смысл само по себе и для каждого из нас.

– Боюсь, я… не улавливаю.

– Свободы! – отозвался он глубоким звучным голосом, и словно, вторя ему, всхлипнула на хорах виолончель.

– Ничто в этом зале не говорит мне о свободе! – Она указала подбородком на женщину с заткнутым ртом, разносящую гостям напитки, и поспешно отвела взгляд, опасаясь тошноты.

– Подумайте вот о чем, миледи. Верности кому и чему требовали от нас столетие за столетием? Кому и в какой очередности мы были обязаны хранить верность?

Она не отвечала, и он пояснил:

– Сперва Богу, затем Родине. Семье. Общине. И наконец, на последнем месте – самому себе. – Он остановился, повернулся к ней: – И куда же ведет нас эта философия?

Франческа нахмурилась. Она была не слишком религиозна, да и не особо патриотична. Она англичанка, потому что родилась в Англии. Пожалуй, принадлежит к Англиканской церкви: таковы традиции ее предков. Но слишком много путешествовала по миру, слишком много видела разных народов и разных религий, чтобы всецело предаваться какому-то одному пути, или какие-то дороги всецело отвергать.

– Откуда мне знать? Я так не живу.

– Знаю. – И он шутливо погрозил ей пальцем. – Ваш единственный бог – собственное удовольствие!

– Я не говорила…

– Полно, здесь нет нужды притворяться! Вы ведь очень на нас похожи. Также предпочитаете жизнь в багровом цвете – жизнь без стыда.

– В багровом цвете, – повторила Франческа, чувствуя, что теряет терпение. – Но почему в багровом? Этот цвет представляет дьявола? Церковь? Какого-то языческого бога или демона? Имеет какое-то отношение к Британии?

И тут же оборвала себя. Черт, снова она выпаливает вопросы без остановки!

Но Кенуэй ни словом, ни жестом не выразил недовольства; напротив, кажется, ему это понравилось. Франческа не знала, вздохнуть с облегчением или съежиться от стыда.

– Подумайте о красном цвете, Франческа. Это цвет крайностей. Он привлекает внимание и предупреждает об опасности. Это цвет всего живого, исподнего, первобытного. Цвет крови. Опасности. Насилия. – Он шагнул к ней ближе. – Страсти, соблазнения, даже любви. Он окрашивает флаги