Эндер в изгнании - Орсон Скотт Кард

Но если бы Алессандра просто не стала реагировать на выпады матери, штормило бы все сильнее: матери требовалась ответная реакция так же, как прочим людям требуется воздух. Игнорировать ее нельзя – милосерднее придушить. Поэтому Алессандра отвечала, участвовала в бессмысленных, но напряженных диалогах, а затем проигнорировала неспособность матери признать, что она изменила мнение – хотя она его изменила.

Дорабелле, похоже, и в голову не приходило, что Алессандра и сама была разочарована. Ее Бьянка заставляла ее чувствовать к Эндеру, который играл Люченцио… Что? Не любовь – она определенно не любила. Эндер держался с ней очень мило, но он был мил со всеми – и совершенно точно никак не выделял ее. А она не была заинтересована в том, чтобы даровать любовь кому-то, кто не полюбит ее первым. Нет, но Алессандра чувствовала восторг. Умопомрачительное исполнение мамой роли Катарины, и слава Эндера как спасителя человеческой расы, и его печальная известность убийцы, монстра (чему Алессандра определенно не верила, но что определенно добавляло ему притягательности) – все это вместе заставляло Алессандру торжествовать, и отмена…

Но все разочарование улетучилось в тот же миг, когда поступило сообщение: спектакль разрешен, он состоится завтра вечером и на него придет сам адмирал.

Алессандра немедленно подумала: «Сам адмирал?» В этом полете было всего два адмирала, и один из них с самого начала был частью представления. Не было ли это рассчитанным завуалированным знаком презрения, чтобы дать понять всем: на корабле лишь один офицер имеет такое высокое звание? Сам факт того, что Эндера вызвали к адмиралу Моргану столь бесцеремонно, сигнализировало о том же. Неужели Эндер не заслужил уважения? В результате Алессандра немного разозлилась за Эндера.

А потом сказала себе: «У меня с Эндером Виггином нет никаких отношений, которые обязуют меня защищать его привилегии. Меня заразила мамина болезнь – действовать так, словно ее планы и мечты уже стали реальностью. Эндер любит ничуть не сильнее, чем я люблю его. На Шекспире будут девушки, и, когда мы туда доберемся, Эндер станет достаточно взрослым для вступления в брак. Кем тогда для него буду я? Что же я наделала, согласившись лететь туда, где моих сверстников не хватит, чтобы заполнить обычный автобус?»

Не в первый раз Алессандра позавидовала маминой способности становиться веселой простым усилием воли.

Для представления они надели лучшие свои наряды, хотя не сказать, что в полете у них было много вещей. Но часть подъемных они потратили на обновки еще до того, как отдали остаток бабушке. Вещи должны были отвечать требованиям министерства по делам колоний: теплая одежда для прохладных зим, легкие, но прочные вещи для летних работ и как минимум одно платье для особых случаев. Сегодняшний спектакль был таким случаем, и выяснилось, что Дорабелла потратила часть денег на безделушки и аксессуары. Бижутерии оказалось, мягко говоря, больше необходимого. Кроме того, у них были ослепительные мамины шарфы, которые выглядели на ней иронично-экстравагантными, но на Алессандре висли убогими тряпочками. Мать одевалась, чтобы сражать наповал; Алессандра лишь пыталась не раствориться в ее тени без остатка.

Они прибыли точно к началу спектакля. Алессандра немедленно побежала к своему стулу в передних рядах, а Дорабелла шествовала неторопливо, всех приветствовала, к каждому прикасалась, всех награждала улыбкой. Всех – за единственным исключением.

Адмирал Морган сидел во втором ряду в окружении офицеров, которые служили барьером от публики, – было очевидно, что он считал себя человеком особого сорта и не хотел контактировать с простыми колонистами. Это было привилегией его звания, и Алессандра этому ничуть не завидовала. Но она не отказалась бы от власти, дающей возможность создать вокруг себя кордон, не позволяющий нежелательным лицам вторгаться в ее личное пространство.

К ужасу Алессандры, когда Дорабелла подошла к сцене, она продолжила свой путь вдоль переднего ряда мест, здороваясь с сидящими там – и на втором ряду тоже. Она собиралась принудить адмирала Моргана с нею заговорить!

Но нет, план матери оказался еще страшнее. Она сделала особый упор на том, чтобы представиться – и пофлиртовать – с офицерами по обе руки от адмирала. Но она ни на миг не задержалась перед самим Морганом, словно его там не было. Оскорбила его! Самого влиятельного человека в их маленьком мирке!

Алессандре было трудно смотреть на выражение лица Моргана, но и заставить себя отвернуться она тоже не могла. Поначалу он следил за приближением Дорабеллы со смирением – ему все-таки придется обменяться парой слов с этой женщиной. Но когда мать прошла мимо него, почти откровенное презрение на его лице уступило место оцепенению, а затем кипящей ярости. Дорабелла нажила себе врага. О чем она вообще думает? Каким образом это может чему-нибудь помочь?

Но пора было начинать. Ведущие актеры расселись на скамейках у сцены; остальные сидели в первом ряду, готовые встать и повернуться к аудитории, когда настанет их черед. Дорабелла наконец добралась до стула в центре сцены. Перед тем как сесть, она благожелательно посмотрела на зрителей и сказала:

– Благодарю так сильно, что вы пришли на наш маленький спектакль. Место действия – Италия, в которой родились я и моя дочь. Но пьеса написана на английском, который для нас второй язык. Моя дочь говорит на нем свободно, но не я. Поэтому, если я произнесу не так, помните: Катарина была итальянкой, и в английском у нее тоже был бы такой же акцент.

Все это она произнесла в своем фирменном стиле, легко и радостно. То, от чего Алессандре порой хотелось заорать, сейчас прозвучало невероятно чарующе. Остальные колонисты и члены экипажа встретили это вступительное слово смешками, а некоторые – аплодисментами. А актер, играющий Петруччио (и, несмотря на летевших с ним жену и четверых детей, по уши влюбившийся в Дорабеллу), даже воскликнул: «Браво! Браво!»

Итак, пьеса началась, и все взгляды были устремлены на мать, хотя Катарина появлялась только во втором акте. Краем глаза Алессандра видела, что Дорабелла поглощена собой, словно погружена в транс. Приятели спорили с Петруччио, говорили о прекрасной Бьянке и ужасной Катарине. Алессандра видела, как держится мать, – по мере того как репутация ее героини становилась все ужаснее, зрители продолжали бросать на нее взгляды, чтобы увидеть совершенную неподвижность.

Но для Бьянки такое поведение было бы неправильно, подумала Алессандра. Она вспомнила кое-что из сказанного Эндером на последней репетиции: «Бьянка полностью сознает, какой эффект она оказывает на мужчин». Поэтому там, где Катарина держалась неподвижно, Бьянке надо было быть яркой, счастливой, желанной. Поэтому, когда мужчины говорили о восхитительной Бьянке, Алессандра улыбалась и отводила взгляд, как подобает застенчивой скромнице. И не важно, что Алессандра не была прекрасной! Мама говорила ей: самые простые женщины становились звездами кинематографа, потому что не стыдились своих несовершенных черт. И то, что сама Алессандра никогда не смогла бы сделать в реальной жизни – поприветствовать мир открытой улыбкой, – она могла сделать в роли Бьянки.

А потом ей впервые пришло в голову, что мать не изменяет свое настроение волевым решением быть счастливой. Нет, она просто актриса! Она всегда была актрисой. Она просто играет счастье на публику. «Я всю жизнь была ее публикой. И даже когда не аплодировала сценам, которые она устраивала, для нее я все равно публика, и теперь понятно почему. Потому что мама знает: когда она в настроении танцевать с феями, никто не может смотреть или думать о чем-либо другом».

Однако сейчас королева фей исчезла, а на ее месте сидела просто королева: мама, величественная и неподвижная, дозволяющая говорить придворным и слугам, сознавая, что, если захочет, она может одним выдохом сдуть их со сцены.

Так шло представление. Настало время для первой сцены второго акта, когда Катарина, по замыслу, тащит за собой Бьянку со связанными руками. Алессандра сделала себя трогательной и испуганной, молящей мать отпустить ее, клялась, что никого не любит. А мать ругалась на нее, кипя внутренним огнем так, что Алессандра на миг по-настоящему испугалась. Даже на репетициях мать не была настолько злой. Алессандра сомневалась, что раньше мать себя сдерживала: она не слишком-то преуспела в искусстве сдерживать себя. Нет, особая страстность объяснялась присутствием зрителей.

Но, как стало ясно по ходу пьесы, не всех зрителей. Все слова Катарины о нечестности отца и глупости мужчин однозначно указывали на адмирала Моргана! И то была не игра воображения Алессандры. Это видели все: зрители поначалу хихикали, а затем откровенно смеялись, когда колкость за колкостью улетали в зал, обращенные не просто к персонажам пьесы, но также к мужчине, сидящему в центре второго ряда.