В диких условиях - Джон Кракауэр

Как и многие, Крис, по-видимому, судил художников и близких друзей по их делам, а не их частной жизни, но оказался совершенно неспособен с той же мягкостью отнестись к собственному отцу. Когда бы Уолт МакКэндлесс ни пытался в своей строгой манере делать отеческие замечания сыну, Карине или их сводным братьям, Крис думал о его отнюдь не безгрешном поведении много лет назад и молчаливо вешал на него ярлык ханжи. Крис всегда аккуратно подводил баланс. И со временем он накопил столько желчи праведного негодования, что она неминуемо должна была прорваться.

Два года прошло, прежде чем гнев Криса стал просачиваться на поверхность, но, наконец, это случилось. Мальчик не мог простить отцу ошибки молодости, и еще меньше был способен примириться с тем, что их попытались от него утаить. Позже он объявил Карине и другим, что обман, совершенный Уолтом и Билли, превратил все его «детство в выдумку». Но он ни тогда, ни потом не пытался обличить родителей. Вместо этого он хранил свои темные знания в тайне, и выражал свою ярость косвенно, молчанием и угрюмой замкнутостью.

В 1988 году, когда обида Криса на родителей окрепла, возросло и его недовольство царящей в мире несправедливостью. Тем летом, припоминает Билли, «Крис начал жаловаться на всех богатеньких детишек из Эмори». Все больше и больше он выбирал для изучения такие темы как расизм, мировой голод и несправедливость в распределении богатств. Но, несмотря на его презрение к желтому металлу и чрезмерному потреблению, политические взгляды Криса были далеки от либеральных.

Он обожал высмеивать Демократическую партию и восторгался Рональдом Рейганом. В Эмори он зашел так далеко, что даже стал одним из основателей Университетского Клуба республиканцев. На первый взгляд парадоксальная политическая позиция Криса, вероятно, лучше всего подытожена декларацией Торо в «Гражданском неповиновении»: «Я всем сердцем принимаю поговорку — „Лучшим правительством является то, которое менее заметно“». Точнее его взгляды определить невозможно.

В своей колонке «Штурвала Эмори» он написал множество комментариев. Он печатал свои своеобразные мнения обо всем на свете. Высмеивал Джимми Картера и Джо Байдена[45], призывал к отставке Генерального прокурора Эдвина Миза, разносил в пух и прах святош из Христианского Права, требовал бдительности перед лицом советской угрозы, бичевал японцев за охоту на китов и призывал избрать в президенты Джесси Джексона. В типичном для него декларативном стиле, вводное предложение передовицы от 1 марта 1988 года гласит: «Третий месяц 1988 года только начался, а он уже претендует на звание самого скандального и грязного года в новейшей истории». Крис Моррис, главный редактор, отзывается о МакКэндлессе как о «напряженном».

Тающие ряды единомышленников видели, что напряженность МакКэндлесса росла с каждым месяцем. После окончания семестра весной 1989 года, Крис отправился в своем Дацуне в очередную длительную импровизированную поездку. «За все лето мы от него получили лишь две открытки, — говорит Уолт. — Первая гласила: „Еду в Гватемалу“. Прочитав ее, я подумал: „О Боже, он отправился туда воевать с повстанцами. Они его точно поставят к стенке“. Затем, ближе к концу лета, пришла другая открытка, на ней было написано лишь „Завтра выезжаю из Фербэнкса, увидимся через пару недель“. Оказалось, что он передумал, и вместо юга поехал на Аляску».

Пыльный изматывающий подъем по автомагистрали «Аляска» был первым визитом Криса на Крайний север. Это была короткая поездка — ненадолго задержавшись в районе Фербэнкса, он поспешил на юг, чтобы успеть в Атланту до начала учебы, но он был потрясен необъятностью этой земли, эфемерными цветами ледников, прозрачностью субарктического неба. Он не сомневался, что вернется сюда.

Во время последнего года учебы в Эмори Крис жил за пределами кампуса в комнате со спартанской обстановкой, используя вместо мебели матрас и ящики из-под молока. Мало кто из друзей видел его вне занятий. Профессор дал ему ключ от библиотеки, где он проводил большую часть свободного времени. Энди Горовиц, его школьный друг и товарищ по команде, наткнулся на Криса среди полок прямо перед выпускным. Хотя Горовиц и МакКэндлесс были сокурсниками, они не видели друг друга два года. Ощущая неловкость, он поговорили несколько минут, затем Крис исчез в библиотечной кабинке для индивидуальной работы.

В тот год Крис редко сам звонил родителям, и поскольку в его комнатке не было телефона, они не могли связаться с ним. Уолт и Билли все сильнее беспокоились о том, что сын от них отдаляется. В письме Билли умоляла: «Ты совсем бросил тех, кто тебя любит и о тебе заботится. Что бы там ни было, с кем бы ты ни был — думаешь, это правильно?» Крис расценил это как вмешательство в его дела, и в беседе с Кариной назвал письмо «глупым».

«Что она имеет в виду, говоря „с кем бы ты ни был“? — возмущался Крис перед сестрой. — Она должно быть совсем охренела. Знаешь, о чем я думаю? Могу поспорить, что она считает, будто я гомик. Как им вообще такое в голову пришло? Что за кучка слабоумных».

Весной 1990 года, когда Уолт, Билли и Карина посетили церемонию вручения диплома, они думали, что он счастлив. Когда он пересекал сцену, на лице его сияла улыбка от уха до уха. Вскоре после этого, он пожертвовал весь остаток на банковском счете в Оксфордский комитет помощи голодающим, сел в машину и исчез из их жизней. С тех пор он тщательно избегал всех контактов не только с родителями, но и с Кариной, которую, как все считали, он очень любил.

«Мы все беспокоились, когда от него не было вестей, — говорит Карина, — и я думаю, что беспокойство моих родителей было с примесью боли и гнева. Но меня совсем не задевало, что он не пишет мне. Я знала, что он счастлив и делает то, что считает нужным, и понимала, что для него важно чувствовать себя независимым. Он знал, что если бы написал или позвонил мне, мама и папа узнали бы где он, прилетели туда и попытались вернуть его домой».

Уолт это не отрицает. «У меня нет сомнений, — говорит он, — что если бы мы узнали где искать, я бы во мгновение ока отправился туда, установил где он, и привез бы нашего мальчика домой».

Проходили месяцы без вестей от Криса, за ними — годы. Их тоска росла. Билли никогда не покидала дома, не оставив на двери записку для сына. «Куда бы нас ни занесло, — говорит она, — едва увидев автостопщика, похожего на Криса, мы разворачивались и подъезжали к нему. Это были ужасные времена. Хуже всего было ночью, особенно когда на улице было морозно или штормило. Сразу думалось: „Где он? Тепло ли ему? Цел ли? Одинок ли он? Все ли у него хорошо?“»