Век Екатерины - Казовский Михаил Григорьевич

Он узнал о его появлении от Натальи Кирилловны. Та прислала генералу записку по-французски: «Поздравляю папочку с маленьким наследником, Александром Петровичем». Петр Федорович не выдержал и понесся к Загряжским, чтоб узнать подробности. Старшая сестра многого не знала сама, просто зачитала ему письмо от Васильчиковой Анны Кирилловны: Лизонька разрешилась от бремени в ночь на 9 ноября, осложнений не было, мальчик крепенький и сосет ретиво. А внизу приписка, сделанная рукой молодой мамаши: «Натали, сообщи, пожалуйста, ПФ. На словах передай, что его мы оба очень, очень любим». Генерал упал на одно колено и поцеловал Наталье Кирилловне руку.

Москвичи встретили императрицу хлебом-солью. Вышедший вперед генерал-губернатор Первопрестольной — генерал-аншеф Волконский — произнес приветственную речь, выдыхая воздух изо рта с паром (все-таки мороз минус двадцать по Цельсию стоял). Государыня махнула платочком:

— Будет, будет, Михайло Никитич, знаю преданность мне твою и жителей Белокаменной. Холодно стоять. Отогреемся, пообедаем, за столом ужо потолкуем.

Разместили Апраксина в дальнем левом флигеле дворца, ближе к церкви Антония и Феодосия. Из окна его комнаты различались крыши Пречистенки (в обиходе — Волхонки, называемой так по находящейся тут усадьбе Волконского), а на ними — золотой купол колокольни Ивана Великого в Кремле. Рядом был Колымажный двор — царские конюшни и площадка с каретами («колымага» изначально — крытый боярский экипаж), от которого пахло конским навозом, сеном, сбруями, так что генералу приходилось иногда выбирать: париться в жарко натопленном помещении, но не отворять фортку или открывать, но при этом обонять колымажные ароматы.

Петр Федорович сполоснулся с дороги и переоделся в чистое, надушился одеколонью. Выйдя из дворца, посетил церковь, свечки поставил за упокой родителей и за здравие двух своих сыновей и Лизы. Помолился у иконы апостола Петра, своего небесного покровителя, и архангела Михаила, покровителя всех воинов земных. Шапку нахлобучил и вышел на мороз.

Под ногами хрустел молодой снежок. Заходящее солнце бликовало в его хрусталиках. Генерал оказался на Пречистенке и свернул направо, в сторону Арбатских ворот. Из печных труб к небу поднимался белесый дым — всюду печки топились исключительно дровами. По накатанной дорожке проносились санки. На Арбатской в трактире разливалась гармошка.

От дверей до дверей было четверть часа ходьбы. В самом начале Воздвиженки, что идет от Арбата до Кремля, Петр Федорович нашел дом Васильчиковых — двухэтажный, с портиком и балконом. Позвонил в дверной колокольчик.

Появился привратник в пегом парике и с прокисшей рожей, пыхнул изо рта горячими щами. И спросил:

— Ваша светлость чего изволит?

— Доложи: генерал-адъютант Апраксин дело имеет до господ.

— Милости прошу, ваша светлость, доложу сей же час.

Вышел мажордом — тот же, что служил у хозяев в Петербурге, поклонился, приветствуя:

— Здравия желаю, Петр Федорович. Прошка, шубу прими его светлости. Господа оповещены^

Из дверей навстречу выплыл сам Василий Семенович в стеганом халате и ночном колпаке с кисточкой — явно сорванный с послеобеденного одра.

— Петр Федорович, голубчик, вы ли это? Господи, как я рад вас видеть! Разрешите обнять по-дружески?

— Окажите честь, Василий Семенович, — трижды не поцеловались, но соприкоснулись щеками. — Я прошу пардону, что невольно вас разбудил: не сообразил, что в такое время наносить в Москве визиты не стоит.

— Пустяки, пустяки, дражайший генерал, это я прошу у вас извинения, что совсем стали москвичами — завели дурную традицию отдаваться Морфею, отобедав. А животик растет от этого! Скоро панталоны придется перешивать.

Не успел Апраксин что-то ему ответить, как услышал радостный крик за спиной. Обернулся и увидел свою Лизу, весело летящую к нему, вытянув руки, даже этим жестом силясь сократить расстояние между ними.

— Золотая моя, любимая!

— Петечка, любимый!

Поцелуям, объятиям не было конца. А Василий Семенович, глядя на влюбленных, даже прослезился. Тут же из дверей вышла Анна Кирилловна, чуточку располневшая, но такая же стройная, в кружевном чепчике дормёз, юбке и кофте карако. Ласково поздравствовалась и спросила:

— Как доехали? Как ея величество?

— Слава Богу, никаких происшествий.

— Мы бы тоже вышли навстречу, но никто никого не предупреждал — мы не ведали ни дня, ни часа царского прибытия…

— Так оно задумано. Никаких ассамблей и приемов. Государыня в Москве как бы с частным визитом. Приглашает только тех, кто ей крайне нужен.

— Понимаем, да — ведь в ея положении…

— Как, и вы знаете?

— Слухами земля полнится.

Лиза повела генерала в свои комнаты — по дороге он успел поцеловать ее в шейку три раза. Заглянули в детскую — там дородная баба, выпрастав из лифа колоссальную грудь, сидя на табурете, вскармливала младенца. Разумовская улыбнулась:

— Познакомься с Сашенькой…

Умилившись, Петр Федорович ласково погладил его по головке. Мальчик бросил сосать и уставился на отца бессмысленными глазами. А потом с резким звуком срыгнул, замарав подбородок и пеленки. Баба принялась его утирать.

— Ангелочек, правда? — устремила радостный взор к неназванному супругу Лиза.

— Правда, правда, — не совсем уверенно ответил Апраксин; эти груднички, не оформившиеся еще в симпатичных бутузов, напрягали его (с Федей было точно так же — до его четырех-пяти месяцев). — Превосходный малыш. Скоро обвенчаемся и запишем его на мою фамилию.

Женщина просияла:

— Скоро? А когда?

— Думаю, что к лету. Анна Павловна к сему времени верно пострижется.

— Вот и славно выйдет.

Пили чай в столовой. Москвичи расспрашивали петербургского гостя о столичных новостях.

— Правда, что ея величество недолюбливает невестку?

— Врать не стану, не знаю. Но Наталья Кирилловна говорила, будто у великой княгини более чем дружеские связи с братцем вашим, Андреем Кирилловичем. Может быть, поэтому?

— Да, я тоже слышала, — подтвердила Анна Кирилловна. — Якобы она настраивает царевича против матери. Упрекает свекровь, что не хочет передать сыну трон. Ведь формально Екатерина править должна до совершеннолетия Павла. А ему исполняется двадцать один в этом сентябре.

— А свекровь упрекает невестку, что никак не обрадует ея внуком, — замечал Василий Семенович. — Мне мой брат рассказывал…

— Господи, о чем вы толкуете? — упрекала родичей Лизавета. — Все эти дворцовые сплетни только горечь оставляют на сердце. Пусть цари сами разбираются в своем доме. Я так рада жить в Москве, в стороне от этих интриг.

— Ты от них уехала, а они к тебе приехали нынче, — отозвался Апраксин. — Нам от них никуда не деться, душенька.

— Это-то меня и тревожит.

Вскоре генерал начал собираться обратно в Пречистенский дворец: вечером намечались карты у императрицы, и его пригласили также. Обещал заглядывать в дом к Васильчиковым каждый Божий день, про себя подумав, что, возможно, и ночь…

В первое время так и выходило.

Но уже где-то по весне государыня с глазу на глаз сообщила нашему военному:

— Разумовский мне прислал новое разгневанное письмо, знаешь?

— Нет, откуда ж знать? Чем же он теперь не доволен?

— Да все тем же. Пишет, что преступные отношения его дочери с генералом Апраксиным продолжаются по сей день как ни в чем не бывало, между тем как Анна Ягужинская до сих пор не постриглась.

— Скоро пострижется.

— Вот и нет. Ведь она возвратилась в Петербург.

Петр Федорович ахнул:

— То есть как — возвратилась?!

— Очень просто. Говорят, раздумала принимать схиму.

— Быть того не может.

— Верь — не верь, токмо у меня сведения надежные.

— Я немедля отправлюсь восвояси и узнаю сам.

— Да уж, сделай милость, голубчик, — согласилась императрица. — Как-нибудь воздействуй на свою половину. А иначе мне придется вновь тебя и Лизу силой разлучить. Я бы очень этого не хотела: я всегда на стороне любящих сердец. И тем паче у вас сынишка…