Век Екатерины - Казовский Михаил Григорьевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Без предупреждения перешел с Миллионной, 24 в Миллионную, 22. Попросил мажордома доложить. Вышел сам Васильчиков в стеганой домашней тужурке и сорочке апаш. Извинился за внешний вид — мол, гостей не ждали. Петр Федорович извинился в свою очередь, что нагрянул внезапно — по причине, вероятно, ему известной. Камергер вздохнул:
— Да, да, конечно. Только и разговоров с утра об этом. Аннушка слегла от переживаний и принять вас не сможет… Но пойдемте, пойдемте ко мне в кабинет, не стоять же на лестнице. — Взял его под локоть. — Тут еще малышка наша закашляла — видимо, во время крещенья простыла, — всё одно к одному.
Сели в кабинете, окнами на улицу, вполовину занавешенные темными портьерами. Камергер достал из шкафа лафитник.
— Не побрезгуете? По рюмочке?
— С удовольствием, было бы пользительно.
Выпив, Василий Семенович завздыхал дальше:
— Главное, скорее всего, переедем теперь в Москву.
Петр Федорович посмотрел на него ошарашенно.
— Отчего вдруг? Я не понимаю.
Тот глаза отвел:
— Вслед за братом моим дражайшим…
— Александр Семенович едет в Москву? То есть как, то есть почему?
— Вы не слышали?
— Не имел счастья.
— У ея величества в силу вступил Потемкин, некоторым образом… Словом, брат переехал из Зимнего дворца… так, на временную квартиру, а теперь вот — в Первопрестольную… Не обижен, конечно, — получил пожизненную пенсию плюс немалые деньги на обустройство в Белокаменной. Но не тот статус, сами разумеете…
— Да уж… — протянул Апраксин. — Вот дела-а…
— И, как говорится, при всем участии к Елизавете Кирилловне… думаем совсем про другое…
— Ясно, ясно.
Оба помолчали, каждый о своем. Наконец, генерал сказал:
— Ну, хоть в двух словах, сударь, разъясните, что вы знаете о случившемся в доме Разумовских? Я ведь вовсе совершенно теряюсь в догадках.
— Да, само собою, — покивал рассеянно Василий Семенович. — В доме Разумовских… — Он собрался с мыслями. — Что случилось? То и случилось. Сонька, негодяйка, — то есть Софья Осиповна, племянница, — караулила и подкараулила, захватила письмо от Елизаветы Кирилловны к вам — то есть, через Анну Кирилловну предназначенное. А в послании сем — недвусмысленное признание, что она в интересном положении…
Петр Федорович судорожно сглотнул.
— У Елизаветы Кирилловны… ребенок?
— Некоторым образом.
— То есть от меня?
— Надо полагать.
— Господи Иисусе! — И военный перекрестился.
— Донесли папеньке — а каков Кирилла Григорьевич в гневе, можете представить… Словом, Лиза заперта у себя в комнатах, лечится валериановым корнем, у папа приступ ярости, Сонька торжествует… Ничего хорошего, в общем.
Генерал потянулся к лафитничку:
— Вы позволите?
— Да, понятное дело, для успокоения нервов…
Выпили, снова помолчали.
— Что же делать мне? — глухо проронил Апраксин.
— Что же делать вам? — повторил Васильчиков. — В идеале — венчаться. Ваша-то супруга когда в монастырь?
— Да не раньше мая.
— Плохо, плохо. А нельзя ускорить?
— Нет, боюсь ея торопить, чтобы вовсе не передумала.
— Тоже верно…
Посидели еще какое-то время, выпили по третьей, и военный поднялся, чтобы уходить. Он придумал единственный возможный спасительный вариант в этой ситуации — попросить о помощи самого Потемкина.
Поскакал к нему, но дворецкий доложил: Александра Григорьевича дома нет, он уехал в Зимний. Что ж, пришлось написать ему письмо.
7Лиза в ходе выяснения отношений с папенькой так разнервничалась, что упала в обморок прямо у него в кабинете. Слуги унесли ее в спальню, вызванный доктор Кляйн быстро привел Разумовскую в чувство, осмотрел, обстучал, пропальпировал и действительно констатировал беременность.
Папенька спросил:
— А нельзя ли, уважаемый Карл Иванович, как-то это… того?..
— Что? — не понял врач, посмотрев на фельдмаршала поверх очков.
— Ликвидировать, в общем?
— О, найн, найн, дас ист ганц унмёглихь — невозможно. Уголёвная статья! — замахал руками законопослушный немец.
— Я бы хорошо заплатил.
— Слюшать не хотель, нет! Я есть медик, а не убийц.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})И аборт есть убийство.
«Всё с тобой понятно, рыжий пруссак», — проворчал украинец, отвернувшись, чтобы тот не слышал, и произнеся «пруссак» не с двумя «с», как положено для обозначения подданного Пруссии, а с одним, как у таракана.
Отпустив иностранца с Богом, президент Академии наук стал советоваться с племянницей — нет ли у нее под рукой бабки-повитухи, не такой щепетильной в вопросах прерывания беременности, как упрямый шваб. Софья Осиповна ответила:
— Е одна шаромыга, шельма… Та ты помнишь чи ни — шо произвела операцию баронессе Прозоровой после ея амуров с этим… як его?.. Таратайкиным, кажись…
— Суровейкиным, кавалергардом.
— О!
Дядя покривился:
— Говорят, после этого баронесса сделалась бесплодна и потом лечилась на водах. Нет уж, нам такого не надобно.
— Може, и без бабки, — продолжала рассуждать дама. — Треба, як у нас в Украйне делают — дивчину на сносях в бочку сажают с кипьятком. Ну, не с кипьятком, а с водой горячей дуже… Выкидыш обьеспечен.
— Думаешь, Лизка согласится?
— Тю-ю, «согласится — не согласится». Ты отец чи ни? Слово твое — закон.
— Чую, что в последнее время — не больно, слушаться не хочет. Из девицы сделалась ослица.
— Постарайся, дядю.
Но, конечно, дочка устраивать выкидыш отказалась категорически. Несмотря на слабость, заявила с твердостью:
— Папенька, родимый, что хотите со мной творите — проклинайте, высылайте в деревню и лишайте наследства, я на все согласна, но рожать буду. Под венцом ли с Апраксиным, нет ли — это уж другой разговор, — лучше под венцом, — я желаю иметь от него дитя,
— Ну и дура! — рявкнул Разумовский. — Я сего выблядка внуком не признаю. И живи с ним, где хочешь и на что хочешь.
— Проживу, небось. Петр Федорович мне поможет.
— Петр Федорович! — сардонически рассмеялся фельдмаршал. — Твоего Петра Федоровича я в Сибирь закатаю за прелюбодеяние с фрейлиной ея величества. Так что не надейся.
— Вы не сделаете этого, папа, — проронила дочка, собираясь то ли расплакаться, то ли снова лишиться чувств.
— Я не сделаю?! — Бывший гетман выпятил нижнюю губу. — Я не сделаю?! Сделаю еще как! Вы у меня все узнаете силу Разумовского. Шутки плохи со мною. Никому не позволю честь затрагивать моего семейства! — И ушел из покоев дочери, изрыгая проклятия.
А несчастная Лиза бросилась на подушки, обливаясь слезами.
В то же самое время до Потемкина дошло письмо от Апраксина. Подивившись тому, что произошло с его другом, новый фаворит не замедлил рассказать государыне сей пикантный сюжетец, сидя с ней за завтраком.
Было ясное мартовское утро. Солнечные зайчики прыгали по лаковым поверхностям мебели, хрусталю и золоту будуара царицы. За окном сияло голубое небо без единого облачка. На столе дымился свежесваренный кофе. У стола вилась любимая левретка императрицы — Земира.
Настроение у обоих любовников было легкое, безоблачное, как сегодняшнее небо.
— Петр Федорович удалец-молодец, — улыбнулась Екатерина, извлекая ложечкой содержимое яйца, сваренного «в мешочек». — Да и Лизонька такая красавица. Народятся у них прелестные детки.
— Надобно помочь обвенчаться им, — подсказал Потемкин.
— Я не против. Дело все в Аньке Ягужинской. Без ея ухода в монастырь ничего не выйдет.
— Разумеется.
— Так скажи Апраксину: мол, воздействуй на жену всеми силами. А уж мы свадебку закатим ему отменную. Лишь бы у невесты не было еще видно пуза.
Оба посмеялись. Ловко бросив собачке ломтик ветчины (та поймала его на лету), фаворит заметил:
— Главное, Петр опасается козней Разумовского. Разъяренный отец может бить челом вашему величеству.
У Екатерины вспыхнули игривые искорки в глазах.
— Так и что?
— Будет требовать наказать нашего наивного любострастника.