Век Екатерины - Казовский Михаил Григорьевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Не могу знать, ваша светлость. Нынче мы стоим на дежурстве в первый раз.
— Ну, так я и сам поищу.
Но солдат преградил ему дорогу.
— Никак нет, ваша светлость, никого посторонних не велено пущать.
— Да какой же я посторонний, коли мы с ней помолвлены?
— Не могу знать, ваша светлость. Но пущать никого не велено. Коли нету пропуска. Коли пропуск есть — милости прошу.
У Апраксина вздулись жилы на висках.
— Я тебе сейчас покажу пропуск. Я тебе сейчас покажу такой пропуск, по которому тебе одна дорога — в Сибирь! Как стоишь, мерзавец? Перед кем размахиваешь штыком? Я боевой генерал-адъютант ея величества, понял? Может, захотел ты шпицрутенов?
Побледнев, Микиткин снова вытянулся во фрунт.
— Никак нет, ваша светлость!
— Молчать! Смир-но! Кто твой командир?
— Вахмистр Андреев.
— И его в Сибирь, коли научить рядовых не может уважать генерал-адъютанта. Вместе по этапу пойдете.
Часовой выдохнул плаксиво:
— Пожалейте, ваша светлость, не губите во цвете лет.
— Ишь, как заговорил! «Пожалейте во цвете лет!» Вот негодник!.. Ладно, считай, разжалобил, я сегодня добрый. Hа тебе пятиалтынный серебром. — Он достал монетку и засунул в набрюшный кармашек рядового. — Это за молчание, коли вахмистр Андреев у тебя спросит. Скажешь: никого не видел, ничего не слышал, все спокойно. Ясно?
— Так точно, ваша светлость. И премного благодарен.
— То-то же, голубчик.
Петр Федорович поднялся по крутой деревянной лестнице, насчитав не менее 80 ступенек, и, пофыркав от сердцебиения, оказался почти что на чердаке Зимнего дворца. И в самом уже Фрейлинском коридоре неожиданно столкнулся со вдовой Чарторыжского: оба знали друг друга по балам в Павловске, у великого князя Павла Петровича. Дама удивилась:
— Господин Апраксин? Вот какой сюрприз! Как вы здесь?
— Здравствуйте, сударыня. Волею обстоятельств, волею обстоятельств токмо… будучи помолвлен с мадемуазель Разумовской…
— Вы помолвлены? Я не знала. Очень рада за вас. А плутовка все бубнила, дескать, не скажу, тайна. Но теперь понятно… Ну, так вот ея комнатка — третья справа.
Генерал щелкнул каблуками.
— Гран мерси, дражайшая Софья Степановна. И пожалуйста, не докладывайте обер-гофмайстерине о моем визите. Не желаю неприятностей для Елизаветы Кирилловны.
— Ну, само собою. Можете на меня рассчитывать.
Подойдя к двери, тихо постучал костяшкой согнутого пальца. И в ответ услышал: «Да-да, сильвупле, антре». Он зашел.
Разумовская вскричала от радости и, ничтоже сумняшеся, бросилась ему на шею.
— Господи! Неужто? Вы пришли? Я уже не чаяла — государыня отменила карты…
— Как я мог не прийти, любимая? — Он поцеловал ее крепко.
— Как же вы прошли? Я-то думала вас перехватить после карт, дабы провести черным ходом…
— Русский генерал где угодно прорвется, мадемуазель.
— Это верно. — И прильнула к нему совсем по-детски. — Не желаете кофею?
— О, помилуйте, Лизонька, мне до кофе ли, коли вы у меня в объятиях?!
— Да, конечно, простите… Я сама не знаю, что говорю… Погодите, дверь сейчас замкну…
О, мгновения пылкой страсти! О, разбросанная повсюду одежда! О, видавший виды диванчик, смятая постель, съехавшие простыни!.. Он, закинув голову, выпятив кадык и оскалившись, захрипел зверино и самозабвенно излил в нее свое семя, А потом склонился и поцеловал в губы. Лиза подняла влажные ресницы.
— Милая, ты плачешь?
— Да, любимый, от счастья.
— Я люблю тебя.
— Я тебя просто обожаю.
Отдыхали, обнявшись. Петр Федорович, приходя в себя, оглядел ее комнатку. Маленькая, серая. Кроме диванчика в стиле ампир — пара кресел, обитых ярко-зеленым ситцем, столик с тазиком и кувшином, зеркало в раме на стене. Вешалка с платьями в углу. И окошко без занавесок.
— Думал, что фрейлины ея величества проживают более богато.
Разумовская улыбнулась:
— Мне еще повезло, что светелка сия отдельная. Многие делят одну на двоих, с деревянной перегородкой между. Рядом — слуги… А за время дежурства так набегаешься по нашей лесенке, что потом ног не чуешь.
— Уж не синекура.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})— Отнюдь.
Снова обнимались, целовались, ласкались. А потом уснули, тесно прижавшись друг к другу.
Генерал очнулся от шепота Лизаветы:
— Петечка, любимый… Надо бы вставать. Скоро рассветет, и тебе пора.
Он открыл глаза и поцеловал ее в губы. Начал одеваться. Обнял на прощанье:
— Я уже мечтаю о новом свидании, ласточка моя.
— Да, я тоже.
— Коли государыня пригласит на карты, снова у тебя.
— Только я сама тебя проведу, не через часового. От греха подальше.
А когда он ушел, истово молилась, стоя на коленях под образами и благодаря Богоматерь за все произошедшее. Вытерла слезы, встала, затянула в окно, выходящее на Дворцовую площадь. Было видно, как сменяется караул у ворот.
— Господи, — попросила, — помоги ему. Заодно и мне. Помоги нам обоим. Выстоять и соединиться. — И, перекрестившись, остудила ладони на холодном стекле.
6За январь 1774 года встретились всего лишь три раза. В феврале — один. В марте — вовсе ни одного. Правда, виделись единожды на крестинах у дочки Анны Васильчиковой, Катеньки, появившейся на свет в январе. В церкви Петр Федорович раскланялся с Лизой — чинно, не проявляя чувств, и она тоже сдержанно кивнула. А Кирилл Григорьевич, увидав Апраксина, вскинул брови от удивления и спросил:
— Вы какими ж судьбами тут, генерал?
— Я по приглашению Анны Кирилловны, по-соседски.
— A-а, ну-ну, — сухо согласился фельдмаршал. — Коли баба дура, ничего иного ожидать не приходится…
— Вы не рады лицезреть меня, граф? — иронично отозвался военный.
— Что вы, что вы, я счастлив! — едко рассмеялся президент Академии наук. — Счастлив, что мои детки так выросли, что не ставят меня в известность, с кем дружат и на ком женятся.
— Да, я сам отец взрослого дитяти и знаю. Большие детки — большие бедки.
Разумовский впился в него глазами:
— Что хотите этим сказать, генерал? Уж не обвенчались ли вы с моей Лизаветой тайно?
— Да помилуй Бог, Кирилла Григорьевич, как можно? Я пойду под венец с Лизаветой Кирилловной только после благословения вашего.
Тот промолвил неодобрительно:
— Поживем — увидим… Кстати, а мадам Апраксина не ушла еще в монастырь?
— В мае отбывает.
— Дай Бог, дай Бог. — И, прикрыв глаза, гордо удалился.
С Лизой Петр Федорович смог тогда еще обменяться несколькими дежурными фразами, а за общий стол девушка не вышла, пояснив родным, что неважно себя чувствует. Генерал промаялся битый час, а потом незаметно ускользнул в библиотеку дома Васильчиковых, но и там не нашел свою возлюбленную. Сел и написал ей записку, дабы передать, как обычно, при посредничестве сестры:
«Милая моя! Я надеюсь, что с тобой не случилось ничего страшного и твоя “болезнь ” — лишь предлог проманкировать шумное застолье. Жду ответа с нетерпением. Обожаю, П.»
Вчетверо сложив лист бумаги, он оставил его под лампой в библиотеке, а вернувшись к гостям, сообщил об этом хозяйке дома по секрету от всех. Дама заверила его, что пошлет к сестре тем же вечером.
На другой день Петр Федорович получил конверт из дома Васильчиковых. Но, открыв его, с трепетом обнаружил внутри не письмо от Лизы, а записку от Анны. Вот она:
«Милостивый государь Петр Федорович! Ваши отношения с Л. обнаружены папенькой. Что там было — лучше не пересказывать! А тем более в ея положении… Мы в тревоге. А. В.»
Господи, помилуй! У Апраксина от волнения покраснело лицо, задрожали губы и практически подогнулись ноги. Солнышко его, лапушку, синичку, дорогую Лизоньку унижают, третируют, ей нехорошо, а помочь бедняжке, выручить, спасти он никак не может. Опустившись в кресло, генерал утер пот со лба. К Разумовским в дом не ворвешься и скандала не учинишь — скажут: кто ты такой и какое имеешь право? Ведь они даже не помолвлены, в самом деле. Вызовут полицию, жалобу напишут. Может, действовать через Софью Степановну Чарторыжскую и ее жениха, Петю Разумовского? Нет, получится только хуже — ведь Кирилл Григорьевич к будущему браку своего сына крайне отрицательно настроен. Чарторыжская отпадает. Остается только Анна Васильчикова, ведь она невестка фаворита ее величества. Надо ехать к ней. И вообще разузнать подробности. Что-то посоветует.