Второе дыхание - Александр Зеленов

Он принялся бродить между Ленинградским и Северным, отыскивая глазами вывеску. Мысль, что в санпропускнике придется снимать с себя все, заставляла задуматься. Куда же он денет трофейный свой «вальтер»?..

Спустился на Северном вниз.

В подземном, набитом людьми туалете — не продохнуть. Режет глаза острый запах карболки, царапает горло застарелый махорочный дым. Сунув руку в карман, Ряшенцев вынул из пистолета обойму, подошел к заплеванной урне, бросил обойму в нее. Затем, оглядевшись, вытащил и нагревшийся «вальтер». Скользнув по пальцам, пистолет вслед за обоймой нырнул в широкое горло урны, глухо стукнулся о ее железное дно.

...Посадка закончилась близко к полуночи. С трудом продравшись в вагон, Ряшенцев кинул сидор на полку и сел на свободное место.

Вагон попался комбинированный, лезли в него военные и гражданские, женщины и мужчины, тискались, переругивались, распихивая, рассовывая поклажу. В мутных вагонных окнах, словно рыбы в аквариуме, плавали белые пятна лиц провожавших; что-то кричали беззвучно, разевая по-рыбьи рты, махали прощально, пальцем писали на пропыленном, давно не мытом стекле. А он сидел неподвижно, окаменело, спрятавшись в темный угол, глядя на суматоху посадки.

Дав длинный гудок, поезд тронулся и, медленно набирая скорость, размеренно погромыхивая, утрясая все еще не угомонившихся пассажиров, принялся выпутываться из паутины пристанционных путей. Поплыли назад за окнами пристанционные фонари, отрывалась, таяла сказочным сном, сверкая праздничным половодьем огней, ликующая столица.

Было грустно. И не оставляло какое-то смутное беспокойство, что сделал он что-то не так и не то. Но что?!

Нет, он поступает правильно. Да и поздно теперь решение свое менять.

Но почему же поздно! Ведь у него там осталась дочь. Почему же он так легко уступает ее? И не только ее, но и жену. Почему? Потому, что сама она так захотела? Неужели все было только притворством, обманом с ее стороны и она  н е  л ю б и л а  е г о  н и к о г д а? Ведь с ним поступили, собственно, так же, как он поступил с Кузовковой когда-то. Ведь Клавочка тоже боролась, дралась за свою любовь. Только тогда ему не было больно, а вот сейчас... Почему?!

А поезд глотал и глотал пространство, все чаще, дробнее выстукивая колесами. Не отставая, бежал за ним по обочине свет вагонных окошек, мимо с грохотом, с гулом пролетала ночная тьма.

В полночь вагонные окна вдруг озарились. Сначала сплошным багровым, как отсвет пожара, затем трепещущим, лихорадочным светом, и издалека до дремлющих пассажиров донесся тяжелый, осадистый гром.

Кое-кто повскакал, принялись соваться по окнам. А темное небо над горизонтом, там, где осталась в разливе победных огней столица, раз за разом медленно и торжественно приподнималось, словно гигантский тяжелый занавес, наливаясь багровым, расцветая диковинными цветами, затем так же медленно и торжественно опускалось, дрожа и пульсируя.

Чей-то ликующий голос:

— Братцы, да это ж салют!..

И — молнией по вагону:

— Салют!

— Салют!!

— Салют!!!

...Да, это был он, знаменитый Салют Победы.

В высокое темное небо уперлись сотни прожекторов, образуя из света шатер над столицей. Сперва их лучи подпирали небесный свод недвижными голубыми столпами, затем принялись раскачиваться и скрещиваться ожившими римскими цифрами, словно мечи невидимых богатырей, сошедшихся в грандиозной бесшумной схватке. Они вставали везде — слева и справа, спереди, сзади. Освещенное снизу, раскачиваемое лучами темное небо расчерчивали цветные строчки трассирующих пуль, дымные параболы ракет. Впереди загудел паровоз — победно, торжественно. В ближнем депо ему отозвались другие, гудки их смешались с обвальным грохотом залпов, со вспышками разноцветных ракет, и показалось, сама Вселенная сдвинулась с места и зашаталась от счастья, как пьяная...

На другой день, к вечеру, Ряшенцев подходил к своим Василькам.

1977—1980

ЖИТЕЙСКИЙ СЛУЧАЙ

1

Это случилось на третий день отпуска.

Петр Петрович лежал в гамаке в саду, наслаждался чистым воздухом и тишиной, когда к нему с побелевшим лицом подбежала жена и, не в силах унять прыгавших губ, сообщила, что пропали деньги. Да, все отпускные деньги. Все целиком. До копеечки.

Петр Петрович недоуменно уставился на жену. Как?! Чтобы такое могло случиться в доме его родной матери? Черт знает что! Ведь, кроме них самих да Софьи — сестры — с сыном Колькой и новым мужем, в доме никого не было.

— Ты хорошо посмотрела? — спросил он жену, стараясь оставаться спокойным.

— Петя, везде... ну везде обыскала! Весь чемодан перерыла, каждую тряпку ощупала, — набухшим слезами голосом запричитала жена. — Ведь только позавчера целехонек был весь пакет, — помнишь, синий такой, я показывала тебе... ну, когда ты еще в магазин собирался? Сначала я его при себе все держала: мало ли, думаю! Потом в чемодан положила, после, кажется, в плащ перепрятала, потом опять в чемодан. А сегодня хватилась — боже мой, пусто! Я так прямо и села...

— А в другое какое место ты не могла положить? В тот чемодан, что с обувью? Только, пожалуйста, не волнуйся, хорошенько припомни.

— Ах, какие ты глупости говоришь! Ну зачем я буду класть в другой, я что, не в своем уме, что ли?!

— Ладно, пойдем поищем еще, — предложил Петр Петрович миролюбиво.

Он поднялся, высокий, нескладный (за что студенты прозвали его Верблюдом) и, широко кидая сухие длинные ноги, споро зашагал к дому. Красивая, стройная, чуть начинающая полнеть Юлия Ильинична, то и дело сбиваясь с ноги, засеменила рядом.

Они еще раз ощупали всю одежду, перетряхнули содержимое чемодана, и опять самый тщательный осмотр ни к чему не привел.

— А другой чемодан, тот, что с обувью, — где он? — снова спросил Петр Петрович, платком стирая пот со взмокшего лица.

— И чего ты к нему привязался! — раздраженно ответила Юлия Ильинична. — Пустой он, совсем пустой, понимаешь? Там вон валяется, на терраске, не веришь — ступай и сам посмотри!..

Она вдруг закрыла лицо руками и опустилась на табуретку. Плечи ее вздрагивали.

— Ну хорошо, хорошо, — виновато забормотал Петр Петрович, кладя ладонь ей на голову. — Ты только, пожалуйста, не волнуйся. Может, еще обойдется... образуется все.

Плечи жены затряслись сильнее.

— Чего это вы там... Али потеряли чего? — послышался из горницы слабый, больной голос матери (она уже с месяц как не вставала с постели).

Петр Петрович поспешил заверить мать, что ничего не случилось, и строгим шепотом предупредил жену, чтобы та невзначай не проговорилась, иначе у матери может быть новый приступ.

Он снова вышел в сад и принялся бродить меж яблоневых стволов, пытаясь разобраться во всем и унять свое волнение.

Что, собственно, случилось? Что произошло?

Ну, допустим, пропали деньги. Все отпускные деньги, пятьсот рублей. И что же из этого следует? Ровно ничего. Возможно, еще и найдутся. А не найдутся — все равно в конце-то концов они как-то выйдут из положения, переживут, выкрутятся. Все на этом свете относительно, а тем более деньги. Это во-первых. А во-вторых, разве не было в его жизни случаев куда как посложнее? Тот же плен, например, гитлеровские лагеря, где ему довелось провести четырнадцать долгих и страшных месяцев.

А тут?..

Подумаешь, деньги пропали! Пройдет какое-то время — и он с женой сами будут припоминать этот случай с усмешкой. Вот уж тогда-то он ей и напомнит, какое было у нее лицо!..

По давней, усвоенной еще с детства привычке обхватив за спиной локоть правой руки ладонью левой, Петр Петрович еще походил, стараясь восстановить душевное равновесие полностью. С тех далеких дней немецкого плена он положил себе за правило к любой житейской или другой невзгоде относиться спокойно: ведь хуже того, что было, не будет все равно.

...Мда-а. Конечно, все это — пустяки. И деньги там, и прочее. Не стоит из-за этого волноваться. Однако на какие же шиши они будут жить весь отпуск? И что теперь делать? Посылать на кафедру «SOS»? Но сейчас середина лета, никого из коллег на месте не сыщешь, все на отдыхе, в отпусках. Может, занять у матери? Гм, это с ее-то грошовой пенсией! Стыдно даже и думать... Тогда у сестры? Но Софья сама лишь вчера намекала, не одолжит ли он ей немного, — она с семьей живет здесь уже больше месяца и, конечно, поиздержалась. Да и какие там могут быть у них деньги, у рядовых школьных учителей?!

Черти бы взяли эту жену! Ведь говорил же, предупреждал, чтоб не таскала все деньги с собой, аккредитив бы взяла там, что ли... «Ах, ты знаешь, мне деньги сразу будут нужны. Иной раз в этой провинции легко достанешь то, что и в столице ни за какие деньги не купишь». Вот и достала! Довольна теперь?..