Песенный мастер - Орсон Кард

А когда он спел песни, в которых изложил все, что узнал про Майкела, он рискнул пойти еще дальше и спел о надежде на дружбу, предлагая свое доверие. Он спел песню любви.

А когда он закончил, Майкел отвел от него свои требовательные глаза. На какое-то мгновение Анссет даже не был уверен, подействовала ли песня вообще. После этого Майкел подал ему руку, и она дрожала, и дрожь эта родилась не из-за императорского возраста. Майкел протянул руку, Анссет тоже протянул свою руку и вложил ее в ладонь старика. Рука Майкела была большая и сильная, так что Анссет почувствовал, что эта ладонь могла бы захватить его, поглотить в себе, и никто бы не нашел его в сжатой ладони Майкела. Но когда Майкел сомкнул пальцы вокруг ладошки Анссета, его прикосновение было нежным; он держал руку мальчика крепко, но осторожно. Когда же император заговорил, голос его был переполнен чувством.

— Ты есть. Именно на это я и надеялся.

Анссет склонился к нему.

— Пожалуйста, не удовлетворяйтесь еще, — сказал он. — Ваши песни тяжело петь, и я их еще не все узнал.

— Мои песни? У меня нет песен.

— Есть, есть. И я спел их вам.

Похоже, что Майкелу это не понравилось.

— С чего это ты взял, будто у меня имелись какие-то песни?

Сама эта идея потрясла Майкела, заставив позабыть об осторожности.

— К тому же, в том, что ты пел, было так много красоты.

— Иногда, — ответил мальчик.

— Да. И так много — я даже не знаю, чего. Возможно. Может быть, ты и нашел во мне какие-то песни. — При этом он сомневался и вел себя, будто его сбили с толку. — Это какой-то фокус? Во всем, что ты делал?

— Фокус?

— Услышать, что творится в голосе твоего хозяина и пропеть это же в ответ? Так что и не удивительно, что песня мне понравилась. Но неужели в у тебя нет своих песен?

Теперь пришла очередь удивиться Анссету.

— Но кто я такой?

— Хороший вопрос, — сказал Майкел. — Прелестный девятилетний мальчуган. Этого ли ожидали? Тело, которое даже полигамиста заставит позабыть о любви к женщине; личико, за которым побегут матери и отцы, завидуя, что у их детей не такое. Хотел ли я мальчика для утех? Думаю, что нет. Хотел ли я зеркала? Возможно, когда много лет назад я встретил Песенного Мастера, он не был столь мудрым, как мне казалось, А может это я изменился с тех пор.

— Извините, если я вас разочаровал, — Анссет позволил, чтобы в его голосе прозвучал истинный страх. и снова он вспомнил, как говорила ему Эссте: «Ничего не скрывай от своего патрона». Открыть свое сердце Эссте, после всего ужаса в Высоком Зале, было легко. Но здесь, сейчас, с этим непонятным, чужим человеком, которому не понравилась песня, хотя и тронула его до глубины души — для того, чтобы свалить стены, нужно было приложить массу усилий. Анссет чувствовал себя таким же уязвимым, как и тогда, когда солдат ощупывал его, но и не понимал, чего именно он боится. Тем не менее, он показал свой страх, потому что именно этому учила его Эссте, и мальчик знал, что она ошибаться не может.

Лицо Майкела посуровело.

— Понятное дело, что ты меня не разочаровал. Я же говорил тебе. Это та самая песня, которую я надеялся услышать. Но я хочу слышать твою собственную песню. Ведь у тебя обязательно есть свои песни.

— Есть, — ответил Анссет.

— Ты споешь их мне?

— Спою.

И он спел, начав робко, потому что никогда не пел этих песен другим, кроме тех, кто уже любил его, людей, которые тоже были творениями Певческого Дома, которым не нужно было объяснений. Но ведь Майкел ничего не знал про Певческий Дом, поэтому Анссет шел со своей мелодией на ощупь, пытаясь найти тропку, чтобы рассказать Майкелу про себя, а в конце концов понял, что это ему не удастся; все, что он смог поведать ему, это была значимость Певческого Дома, чувство холодного камня под пальцами, доброта Ррук, когда сам он плакал от страха и неуверенности, а она спела ему свое доверие, хотя сама была всего лишь ребенком.

Я дитя, рассказывала песня Анссета, слабое как лист на ветру, но вместе с тысячами иных листьев я имею корни, глубоко прорастающие камень, холодный, но живой камень Певческого Дома. Я — дитя, и моими отцами являются тысяча иных детей, а моя мать — это женщина, которая разбила меня и собрала обратно, и согрела в холодном ветру, когда неожиданно я оказался голым, но так же неожиданно оказался не одинок. Я дар, сотворенный моими собственными руками и отданный тебе другими, и я не знаю, можно ли принять меня таким вот.

И когда он пел, то почувствовал, как его неодолимо влечет к одной песне, которую никак не собирался петь. Песне дней, проведенных им в Высоком Зале. Песне собственного рождения. Я не могу, думал он, когда мелодия уже плакала в его горле и изливалась через губы. Я не могу вынести этого, кричал он себе, когда появилось чувство, не слезы, но страстные ноты истекали из его самых незащищенных мест. И я не могу остановиться, думал он, когда пел о любви Эссте к нему, про свой ужас осознания того, что приходится так скоро оставлять ее, когда он только-только научился приклоняться к ней.

И еще, в собственной песне он услышал то, что самого его удивило. За эмоциями собственной памяти он слыхал какое-то бремя диссонанта, говорящее о скрытой в нем самом черноте. Он искал эти ноты, но тут же терял их. И постепенно поиск странного в собственной песне вытеснил его из нее, вернул его к себе самому. Он спел, к этому времени огонь погас, и точно так же погасла его песня.

И только теперь мальчик понял, что Майкел лежит на полу, обернув его своим телом. Одной рукой он обхватил Анссета, а второй закрывал лицо, и плакал, тихонько всхлипывая. Когда песня закончилась, единственной музыкой в комнате были только искры, когда последние язычки пламени пытались возродить огонь в камине.

Ох, что я наделал? — закричал Анссет про себя, наблюдая за тем, как император всего человечества, Майкел Грозный, плачет, закрыв лицо.

— О, Анссет, что же ты наделал?

А потом, спустя мгновение, Майкел перестал плакать, перекатился на спину и сказал:

— Боже, как это замечательно и как это жестоко. Мне уже сто двадцать один год, и смерть таится в стенках и под ногами, ожидая надеясь схватить меня исподтишка. Ну почему тебя не было, когда мне было сорок?

Анссет не знал, какого ответа ожидает Майкел.

— Я тогда еще не родился, — сказал он в конце концов, и император рассмеялся.

— Точно. Тогда ты еще не родился. Тебе девять лет. Что же с тобой делали в Певческом Доме, Анссет? какие ужасные вещи творили с тобой, чтобы вызвать такие песни?

— Понравилась ли тебе эта песня?

— Понравилась? — удивился Майкел, как будто мальчик просто пошутил. — Понравилась? И он снова долго смеялся, а потом положил голову на колени Анссету.