Таксидермист - Брайан Випруд

– Змеи!

Энджи обычно не брезглива, но почти у каждого есть животное, вызывающее физический дискомфорт. Верно: безногим рептилиям Энджи умиляется куда меньше, чем щенятам. Но я-то обрадовался. Как сообщало письмо, вложенное в коробку, моя девушка по змеям раздобыла мертвую Micrurus euryxanthus – аризонского кораллового аспида, и еще нашла мне мертвую молочную змею. Двойное попадание. Оставалось только отдать их в набивку.

– Извини. – Я закрыл коробку и спустил на пол, подальше от Энджи. Сердце еще колотилось от такой удачи. Я только тревожился, что лед уже почти испарился, и змеи, кажется, начали размораживаться.

– Ты не беспокоишься за Николаса?

Такая внезапная смена темы обычно служит началом ссоры, и в этот раз – довольно предсказуемой, если оглянуться на участившиеся приступы стресса. Почему-то я никогда не замечаю, как они копятся.

– Вообще-то нет. Он знает, что делает. Он всегда был таким. – Я вздохнул.

– Интересно, он сходил к врачу со своей головой? Ему надо к врачу, разве нет?

– Он не ходит к врачам. Предпочитает фармацевтов, сестер и лаборантов.

– Как это?

– Он понимает это как исключение посредника.

– Ну и глупо. А его и полиция ищет. Я беспокоюсь. Надеюсь, у него все в порядке.

– У Николаса? Он непотопляем.

– А я не уверена. Тебе тоже следовало бы побеспокоиться.

– Он сам спасет свою вороватую шкуру.

– Гарт? – Я понял по голосу, что ледок нарастает. – А не твой ли вороватый брат спас от ретристов твою шкуру? Довольно великодушный, на хрип, поступок для воришки.

Не надо было мне больше ничего говорить, но я не удержался:

– Ты не знаешь его так, как я.

– Я знаю тебя, Гарт, и в некоторых отношениях ты гораздо больше похож на него, чем, наверное, думаешь. – Теперь уже я начал злиться, но заткнулся, а Энджи продолжала: – Ты, знаешь ли, довольно циничный, и вообще-то вполне разделяешь его любовь к стяжанию. Он любит просто делать деньги, играя на нашей привязанности к некоторым вещам. Продавать краденое тому, у кого украли, нехорошо? Что ж, если ты спросишь меня, так я вижу тут определенное сходство с тем, как ты отдаешь чучело медведя в прокат на неделю за такие деньги, на которые сможешь купить трех новых медведей. И не так уж это далеко от киви, которую ты получил от Стюарта за пятьдесят долларов, а продашь за тысячу.

– Это обычный бизнес. – Я поразился тому, как неискренне это прозвучало, и подпрыгнул, чтобы не утонуть в нахлынувшей волне эмоций. – Ладно, я понимаю, о чем ты, но…

– Большая разница, Гарт, в том, что у Николаса осталась для брата капля великодушия.

– Не смотрица, Гарф, – сказал Отто. Глаза его в зеркальце озорно лучились.

Я держал язык за зубами и смотрел по-мужски сурово. Но ледовый затор между мной и Энджи скоро треснул – едва мы оказались в голове колонны и нас знаком пригласили ступить в озеро красного света у входа в «Савой». К моему большому удивлению, наш выход получился торжественным, почти как на 16-миллиметровой замедленной хронике премьеры в «Китайском театре Граумана».[92] В мастерской мой «линкольн» заделали как надо, и сейчас батарея лампочек оттеняла черную глубину его полированной поверхности и мерцала на хромированном бампере и отделке. Даже изнутри – растрескавшаяся красная кожа глянцево отсвечивала, а после тонирующей полировки приборная панель смотрелась как новенькая. Никто, похоже, не заметил царапину на заднем габарите, подкраски на крыльях и щербины на баранке. Эбеновые, гладкие и стильные, мы подкатили к красному ковру, неоновая вывеска над входом словно ультрафиолетом заливала красный интерьер. Пресса, толпясь по бокам, натягивала канаты ограждения, микрофоны качались в воздухе, будто камыш. Головы поворачивались, журчали тихие голоса, в толпе изнуренных фотографов и голодных журналюг раздались рукоплескания. И все это было не для гладкого бродвейского юмориста, чье интервью с репортером «Шоу-биза!» мы прервали своим появлением. Аплодисменты, конечно, были не для нас с Энджи. Думаю, воодушевление вызвала наша старинная карета, мой «линкольн».

Подвалил швейцар в красной ливрее – и тупил в самоубийственные дверцы линкольна (они распахиваются друг от друга, значит, ручки расположены рядом), пока я не похлопал по нужной. Мы вышли и заработали фирменную саркастическую усмешку от юмориста; только вот не думаю, что в этот раз она была из сценария.

По толпе прошел хохоток, когда Энджи взяла у меня из рук киви и положила обратно на сиденье «линкольна». Блин. Она взяла меня под руку (дернула, я бы сказал) и мы зашагали по красной дорожке ко входу в «Савой». Ни «Шоу-биз!», ни кто из телевизионщиков – хоть и взяли объективы наизготовку – не кинулись к нам, и я мысленно поблагодарил их.

Оглянулся на Отто. Задрав подбородок, он покатил дальше, сигарета уже в зубах.

Энджи выглядела сногсшибательно – объективно сногсшибательно: моего грубого мужского словаря не хватит, чтобы адекватно описать ее костюм. Платье было стального синего цвета, без плеч, с тем расчетом, чтобы вышло довольно чистого холста для Питеровых художественных безделушек, темный металл и камни которых более чем выгодно смотрелись на кремовом фоне кожи моей Энджи.

Тот вечер был бы самый обязательный случай для Энджи надеть один из тех ношеных мехов, что я надарил ей за все наши годы. Если бы только еще не наступил, скажем, 1985-й. А теперь? Никакого дикого зверья в одежде. Я слышал, что какие-то раскаявшиеся богачи отдавали свои меха бездомным. Так что сверху на Энджи была жемчужно-серая мутоновая пелерина. Точнее, причесанная крашеная подбитая атласом овчина, которая одновременно была маслянистой на ощупь, как мех нутрии, а на неискушенный глаз казалась искусственной. Никто не бросит в тебя помидором за овчину, потому что. в таком случае уж надо забрасывать всех, у кого есть шерстяные чехлы для кресел, а равно и любителей бараньих отбивных.

Мы прошли сквозь строй прессы, и швейцары потянулись открывать перед нами двери, и я думал, что самое сильное смущение позади.

Распахнулись двери, и заплескали фотовспышки. Теперь я понимаю, почему Джек Николсон[93] на всех фотографиях в темных очках. Я подумал, что этот обстрел – наверное, съемка для рекламы, но среди голубых клякс, проплывавших по моей сетчатке, я приметил несколько репортерских бэджей. Тогда я решил, что организаторы расслоили прессу, и только самые сливки из больших журналов допущены снимать внутри.

Бочком придвинулась какая-то дама:

– Привет, здорово, что пришли. Можно взглянуть, какие у вас места? – Это она так вежливо спрашивала: «А вы что за кони с бугра?»

Я вынул приглашение, которое умудрился скатать в трубочку, нервно тиская в кармане. Я услышал, как дама прочистила горло; глянула в свою папочку и сказала:

– Вот номера ваших мест, и вы можете спуститься по этой лестнице в фойе. Хорошо?

Я почувствовал, как она за локоть поворачивает меня в нужном направлении.

– Энджи, ты что-нибудь видишь?

– Все вижу. – Повиснув на моем локте, Энджи нервно вздохнула. – Пошли.

Зрение почти вернулось ко мне, и пока мы шли к лестнице, я видел слева и справа кучки людей, увлеченно хлопавших друг друга по плечам. Да – и еще дикий фиолетовый узор ковра под ногами. А потолок был где-то очень высоко.

Широкая винтовая лестница плавно свела нас на уровень ниже в зал, крашенный в темно-синий, почти черный и с зеркальными колоннами. Там скопилось уже довольно публики, и мы прошли в бар пропустить по стаканчику «фюме-блан».

– Питера не видно. Как всегда, опаздывает, – буркнула Энджи себе под нос.

– Не парься, Энджи, расслабься, – сказал я, вымучивая улыбку. Чтобы выжить, нам нужно объединить силы.

– Не парься? – спросила Энджи, с нарочитой заинтересованностью оборачиваясь ко мне. – Да на нас все смотрят.

И это было правдой, хотя на нас никто не задерживался. Отовсюду бросали просчитанные взгляды – на секунду дольше мимолетных. Но не на одних нас. Каждый оценивал каждого, определял, классифицировал и вообще в уме составлял из толпы свою коллекцию жуков.

– Не беда. Они подумают, что мы, если не знаменитости, то по крайней мере богачи. Правильно? Так о чем тревожиться? Будем просто стоять тут и выглядеть богачами, ну? В конце концов, мы тоже смотрим на всех.

– Это потому, что они знаменитости. – Энджи ткнула меня в бабочку, и я почувствовал, как у нее дрожит палец. – Знаешь, кто тот мужик, который привалился к зеркалу вон там? Это…

– Ну, это он, точно. Расслабься, Энджи. Дыши медленно, ровно.

В знаменитостях самое поразительное – то, насколько они одновременно похожи и не похожи на себя экранных. Окруженный таким их множеством, я быстро разглядел, что лица-то у них в общем и целом узнаваемы, а вот остальное может удивить. Пропорции – или диспропорции – были подчас удивительны. С немногими замечательными исключениями все мужчины оказались гораздо ниже, а женщины – гораздо выше. И, грубо говоря, чем больше звезда, тем больше у нее была голова. Буквально. Просто слоновьи черепа. Готовая тема для диссертации по остеологии какому-нибудь счастливчику-кандидату наук с большим штангенциркулем.