Дни Самайна - Татьяна Олеговна Воронцова

сможет смотреть на нее, говорить с ней и при этом сохранять самообладание. Если бы ему довелось увидеть ее сразу после драки, скорее всего, он бы ее попросту убил. Типичный случай мужского шовинизма. Но и сознавая это, сложно что-либо изменить.

Скорчившись на большом валуне, он старается на думать о гибком, податливом теле Анны, ее потусторонней улыбке, слегка близоруком взгляде, устремленном на собеседника и в то же время сквозь собеседника… Старается не думать и все равно думает.

Ирка, увидев ее однажды на каком-то светском рауте, позже сказала Константину, что она не от мира сего. Что это значило в ее устах, нетрудно было догадаться. Впрочем, о нем Ирка говорила то же самое. Даже в счастливую, а потом и не очень счастливую пору их супружества она любила повторять, что он «немного crazy». Наверно, она права, раз он и сейчас думает не о том, как уладить все с Анной, как вымолить у нее прощение, а о том, как уладить все с Анной, не потеряв Ирку. Вот бы взять и сложить двух этих женщин в одну. Красивую оторву с Западной Украины и молчаливую профессорскую дочку из Москвы. Правда, с Западной Украины не сама Ирка, а ее мамашка… Ладно, проехали.

Разросшийся вдоль берега кустарник – шиповник, можжевельник – как-то по особенному пышен и колюч, так что к воде особо не подойдешь. Побродив бесцельно взад-вперед, Константин возвращается к машине. Впереди город Слайго, за ним Драмклифф, за ним Грейндж, а там и до Данглоу рукой подать. Час езды. Смыть с себя всю грязь, опрокинуть стаканчик виски…

А что, если Анна не простит? Если расскажет отцу? Константин был многим обязан этому человеку. За все это время Владимир Терехов ни разу не намекнул, что ему известно о любовной связи Константина с его дочерью, хотя это не могло не тревожить его. Константин знал, что профессор чрезвычайно трепетно относится к дочери. И это можно понять. Девочка, дочка, к тому же единственная… Он и сам не отказался бы иметь дочь от Анны. Но Анна… Черт возьми, этот мир слишком паршив!

Как всегда на этом участке пути, взгляд его обращается к вершине Нокнарей. Carn[63] из белых камней отмечает место, где нашла свой конец королева Медб[64], великая и ужасная.

Однажды я поднимусь туда и добавлю камень к твоему карну, медовая госпожа… Как-нибудь. Время еще есть. Теперь моя жизнь неразрывно связана с твоей. Как сказал этот порочный гений: счастья, здоровья и смерти в Ирландии!

Слева зеленеет Россес – поросшая травой пустошь и выдающийся в море скалистый мыс. С легкой руки Йейтса место это имеет славу едва ли менее зловещую, чем Бруг-на-Бойн.

Кратчайшего хода в сумеречное царство, нежели через этот мыс, не существует, ибо где-то здесь есть невероятной длины и глубины пещера, «полная златом-серебром и с превеликим множеством богатых покоев и залов». В прежние времена, когда вход в пещеру еще можно было при желании отыскать, туда забрела, по слухам, собака, и в развалинах форта, на расстоянии весьма изрядном от моря, люди слышали потом, как она там, глубоко под землей, воет.

Не доезжая до городка Грейндж, который правильнее было бы назвать деревней, Константин тормозит… тормозит… и останавливается совсем. Перед ним Бен-Булбен. Над его вершиной в любую погоду полным-полно ястребов. Где-то здесь, на лесистых склонах, из-за жестокосердия своего господина погиб Диармайд О’Дуибне. Как и Анна, Константин не прочь иной раз послушать все эти истории, но он всегда был далек от того, чтобы смешивать вымысел с реальностью.

Тут Финн подошел, чтобы взглянуть на раненого.

– Приятно мне видеть тебя таким, Диармайд, – сказал он. – Хотел бы я, чтобы все женщины Ирландии посмотрели на тебя сейчас, ибо от несравненной красоты твоей уже ничего осталось.

– Помилосердствуй, Финн, – ответил Диармайд. – Не я ли спас твою жизнь на пиру в доме Дарка?

– Чего ты хочешь? – усмехнулся Финн.

– Всем известно, что великий вождь фениев может исцелить любого, если даст ему испить воды из своих ладоней.

– Здесь нет воды, – сказал Финн.

– Взгляни, в двух шагах от тебя струится чистейший источник.

Не желал Финн исцеления для Диармайда, но когда о том попросили все фении и Осгар, внук самого Финна, он направился к источнику. Зачерпнул воды, но не донес, вся вода вытекла между пальцев. Зачерпнул во второй раз и вновь упустил воду, вспомнив о своей невесте Грайне. Поглядел на это Диармайд и тяжко вздохнул.

– О Финн! – воскликнул тогда Осгар. – Если сейчас же не принесешь ты воду, клянусь, одному из нас уже не сойти живым с этого холма!

В третий раз отправился Финн к источнику, когда же вернулся, Диармайда уже не было среди живых. Прикрыли фении его тело плащами и, рыдая от горя, возвратились в Рат-Грианан. С крепостного вала увидела Грайне, что Финн ведет любимого пса Диармайда, поняла, что случилось непоправимое, и свет померк у нее в глазах.

Между тем слуги Грайне, пришедшие за телом Дирмайда, чтобы с почестями предать его земле, остановились в смущении, увидев Энгуса Мак Ока и с ним его свиту. Издав три горестных крика, сиды унесли тело на богатых носилках, а Энгус объявил, что, хотя он и не может оживить умершего, он даст ему другую, бесконечную и счастливую жизнь в светлых покоях Бруг-на-Бойн.[65]

Молодые елочки на краю леса покачивают ветвями, маня, зазывая… Почему бы не пойти? Сотни раз он проезжал через Драмклифф, побывал даже в церкви и на местном кладбище, где похоронен faith[66] Йейтс, а на склоны Бен-Булбена ни разу не поднимался. Из чащи леса доносится… нет, не зов, в такую мистическую чушь он ни за что не поверит, а как бы зов, подобие зова. Это желание самого Константина, вкрадчиво нашептывающее: иди же… иди… По тропинке, то исчезающей, то вновь появляющейся в зарослях ежевики и терновника, он неторопливо углубляется в лес.

Догадается ли Ирка?.. А, собственно, о чем? Он ведь даже не признал факт знакомства с разыскивающим ее незнакомцем по имени Дэймон Диккенс. Разбитая рожа, конечно, вызовет некоторые подозрения, но тут всегда можно сказать, что набрел в лесу на живописное местечко, решил посмотреть поближе, упал… А можно просто рявкнуть: не твое собачье дело!

С Иркой он может быть развязным, даже грубым, когда ему того хочется. С Анной – никогда. Общая тональность их взаимоотношений с самого начала была совершенно иной. Ирка – очаровательное животное, дитя природы. Грубость самца ее заводит. Почему? Черт его знает. Об этом