Мемуары старого мальчика (Севастополь 1941 – 1945) - Георгий Задорожников

А потом, согласно генплану строительства города, наш дом снесли. Родителям дали квартиру в районе Омеги. На месте нашего дома вырос гигантский столб гостиницы «Крым». Торчит – не Богу свечка, ни черту кочерга!

2. Как строили дом

Не помню значительных строительных работ в 1944–1945 гг. Шла война. Государству было не до этого. Кое-где были поставлены бараки. В разных частях города, в основном на пустырях, пленные немцы и румыны устанавливали сборные финские домики. Предназначались они для высших офицеров флота, крупных партийных руководителей города и хозяйственников. Остались обгорелые остовы стен многоэтажных домов, скопления которых в народе называли комбинатами. Такие группы домов были на Пироговке, Большой Морской. Их восстановление началось прежде всего. Работы по их восстановлению сокращались за счет того, что каркас из массивных стен был практически цел. Необходимы были отделочные работы, полы, крыша.

Дом, который построила моя семья, был одним из первых частных строений в городе. Каким непомерным трудом достался он нам всем. У отца с матерью денег не было ни копейки. Небольшую сумму привезли с Кавказа Василий и Татьяна. А время было тяжелое: карточная система распределения скудных пайков, на рынке все втридорога, магазинов свободной торговли не существовало.

Отец работал старшим мастером авторемонтных мастерских. По окончании ремонта очередного «Студебеккера» или нашей трехтонки на нём лежала ответственная и порой небезопасная работа по ходовым испытаниям автомобиля. Множество шоферов считали себя должниками отца за своевременный и качественный ремонт автомобиля-кормильца. Возможности для использования ситуации в своих целях были неограниченными, но отец считал их неправомерными. Ушлая шоферня работала налево без зазрения совести. Грузовик считался, прежде всего, орудием для получения личного дохода, а уж потом для выполнения производственных заданий. Да, это были времена, когда шоферская каста благоденствовала. Так вот эти ребятки уважали отца безмерно и частенько поджидали его по окончании работ у ворот автобазы, чтобы применить высшую меру благодарности – угостить большим количеством водки, часто без закуски. Мой папа, классический семьянин, и выпивать на стороне не было в его правилах. Вот в подобных ситуациях он, пересиливая себя, шел на компромисс с совестью и поднаряжал водителей подбросить то досок, то строительного камня или бетона.

Вечером, после тяжкого труда на основной работе, наскоро пообедав, отец и Василий вкалывали на своей стройке до поздней ночи. Оба они были мастера на все руки, а что не умели, постигали в процессе работы. Дяде Васе как орденоносцу было выдано разрешение съездить в запретную зону в район «Маяка» и под надзором тамошнего специального человека выбрать немецкий мотоцикл с коляской. Василий просит моего отца как специалиста поехать с ним в качестве консультанта. Я прошу их обоих взять меня с собой. Меня берут. Едем в кузове попутной трехтонки. Я впервые в жизни в этих краях родной земли. По дороге я впервые увидел совершенно пустынные берега бухт Омеги, Камышовой, Казачьей, окруженных лысыми низкими курганами, без единого деревца, остовы затопленных кораблей. Степь усеяна воронками от взрывов и остатками сгоревшей техники. В специальном загоне – скопление разнообразных средств передвижения, частично поврежденных и совершенно целых. Мы выбираем мотоцикл с коляской, фирмы «Цундап». Мощный и безотказный в эксплуатации, он прослужил нам долгие годы. Своим ходом на мотоцикле возвращаемся домой. По дороге прихватываем безнадзорный медный бак литров на 50, заполненный немецкими штыками, в ножнах и на ремнях. Какая-то часть штыков применялась нами в хозяйстве, например, для забоя свиней. Что-то из арсенала я втихую раздавал дружкам. Учился метать их в соседский забор. Потом, когда пришли более упорядоченные времена, хранение холодного оружие грозило наказанием, все штыки были закопаны навсегда в глубокую яму посреди усадьбы. Сверху лёг толстый слой бетона.

В мои обязанности входило: привоз нескольких бочек воды, ежедневный полив огорода, тупое и нудное занятие выравнивания гнутых старых гвоздей (стройка пожирала их килограммами) и самое тяжелое – сеять песок, землю, глину. Для просеивания применялась большая крупнопетлистая железная сетка на деревянной раме высотой до 2-х метров, устанавливаемая вертикально, под углом в 60 градусов. Это называлось – «грохот». Нужно было совковой лопатой бросать песок в верхнюю часть сетки для того, чтобы по наклонной он скатывался с грохотом и просеивался, образуя медленно растущую кучку с противоположной стороны. Доброе палящее солнце моего отрочества безжалостно помогало мне надолго возненавидеть физический труд. Правда, к любому физическому напряжению в спорте я был всегда радостно готов. «Гонять мяч целый день ты не устаешь» – говорили дома.

Деньги! Строительство постоянно требовало всё новых и новых затрат. К чему только не прибегали мои дорогие родственники, чтобы заработать кое-какую копейку. Ведь частное предпринимательство во всех видах жесточайше преследовалось.

Мама шила. С годами её мастерство становилось совершеннее. Добротность и тщательность исполнения заказов снискали ей определенную известность и постоянную клиентуру. Правда, работала она с оглядкой, конспиративно. Я помню её долгие годы склоненной и днем, и глубокой ночью над швейной машинкой. На её игле держалось материальное благополучие семьи. Несмотря на достоинства социалистического строя, фактически получить высшее образование мне помог мамин каторжный труд.

А ведь было ещё и домашнее хозяйство. В разное время мы содержали кур, уток, затем одну корову, потом другую. Откармливали одну-двух свиней. Все это требовало ухода и постоянно требовало жрать, жрать. Бесконечные очереди за отрубями, сбор улиток, мешки травы – всё отрывало меня от основного занятия – гулять без перерыва. Через всю 6-ую Бастионную звучало: «Жорик, домой. В рваных сандалиях и грязных семейных трусах, не доиграв – «с кона деньги не снимать!», не докурив самокрутку из виноградных листьев, уныло по пыльным колдобинам плёлся Жорик, чтобы покорно подставить себя под ярмо очередного рабочего задания. Одна была выгода. «Почему не сделаны уроки?» – «Дак ить, занят был у вас».

Помнятся наши с бабушкой вечерние походы за помоями через весь город, к Минной стенке, где по предварительной договоренности, кок малого судна наливал нам два больших и два малых ведра помоев. Обратный путь в сумерках, через две горы, бабушка на коромысле, а я в руках тащили этот ценный груз домой. Не верится теперь, что это было со мной. Однажды на своём пути я встретил девчонок из своего класса. Мне стало стыдно. Завтра вся школа узнает, что Задорожников нищий бедняк. Он носит и питается помоями. Как можно сидеть с таким за одной партой?

Как-то раз кто-то сообщил, что в центральном холодильнике возле вокзала можно бесплатно набрать сколько угодно мороженого картофеля для скотины. Торопитесь! Скоро ничего не останется. Мы с мамой взяли мешки и отправились туда. В центре огромного зала на цементном полу в луже мутной жидкости высилась куча серо-коричневой массы с вкраплениями, отдаленно напоминающими картофель. Куча источала крайне неприятный запах. Мы с трудом набрали в мешки ещё хранивших форму клубней. Мокрая, трудно подъёмная тяжесть мешков ляпнула нам на спины. Пока мы доплелись до лестницы, ведущей к площади Ушакова, вонючая жижа пропитала одежду на спине и стала стекать по голому телу вниз к бёдрам. На средней площадке лестницы мы остановились передохнуть. Я явно устал, но не подавал вида. Над нами стояла глубокая синева неба, перед нами открывался красивый вид на Южную бухту. Стояла глухая тишина. У мамы лицо было напряжено, взгляд устремлен в прекрасную даль. Я чувствовал нарастающее в ней отчаяние. Что же это за жизнь выпала на нашу долю? Молоденькая, хорошенькая женщина, в старом капоте и тряпочных тапочках, рядом с ней мокрый безликий недоросль. Выше, на площади, над нами прогуливались морские офицеры и нарядные женщины. Маме и её ребенку сейчас надлежало под белым кружевным зонтом и в красивых купальных костюмах тоже гулять по берегу моря и кушать много мороженого. Нежное облако мечты коснулось нас и улетело к другим. Мама достала пачку «Беломорканала» и закурила. После нескольких затяжек напряжение с лица исчезло, появилась решимость, и готовая образоваться слезка укатила обратно в глазик. Мама взяла меня крепко, любовно и надежно за руку и сказала: «Идем, сын!». Я: «А мешки?». Мама улыбнулась мне, махнула рукой, это означало, что всё же люди дороже, чем свиньи. Бодро и весело мы зашагали домой.

Несмотря на то, что трудиться приходилось много всем, меня все-таки щадили. Отец особенно следил, чтобы я не надорвался, не поручал поднимать и таскать слишком тяжелое. Ему с 14 лет пришлось работать молотобойцем в условиях, где с дуру не жалели пацана. Вот он и надорвался – образовались паховые грыжи с обеих сторон. Но однажды он не учел обстановку. Нужно было с Максимовой дачи привезти двадцатилитровую бутыль вина. Плата за шабашку, которую там сотворили отец и дядя. Транспорт – двухколесный трактор с прицепом. Однотактовый двигатель, равномерно стуча, мощно тряс кабину с железным сидением. Через длинную трубу, как у паровоза, с каждым выхлопом вылетало круглое сизое кольцо отработанного газа. Вонь стояла: «я тебе дам!» Техническая конструкция имела прозвище «Капиздох». Смотреть, как вылетают кольца из трубы, бежать и кричать «Капиздох» (слово выглядело как запретное ругательство) – вот это дело, вот это занятие! Это вам не дохлую крысу крутить за хвост над головой, как рекомендовал Г.Финн.