Мемуары старого мальчика (Севастополь 1941 – 1945) - Георгий Задорожников

Видение растворилось и сразу за этим, как продолжение сценария, командир выхватил пистолет и выстрелил вверх. Резкий звук пистолета заставил меня инстинктивно пригнуться и присесть. Тут же наваждение вылетело из головы, но не совсем. Яростный крик командира: «Ушел! Ушел!», – свидетельствовал, что я был прав: «Ага, прошляпили, упустили». Но тут же, из гневного мата командира, обращенного к помощнику, стало понятно, что ушел провинившийся солдат. Как это случилось, что никто не видел? Ещё один феномен невидимки!

К слову, и позже, когда я стал большим, бывали случаи как бы моего исчезновения из материального мира, во всяком случае, по отсутствующему не видящему взгляду некоторых людей особого сорта, особенно начальников… Как это объяснить? Личными способностями к метаморфозам, или особенностями зрения смотрящих, но не видящих. Чем выше на социальной лестнице пребывал смотрящий, тем менее видимым становилась моя материальная суть. Да, ещё собаки, их раздражала и пугала движущаяся пустота. Не было ни одной собаки, приближаясь, к которой с мыслью: «Сейчас залает», я не был бы свирепо облаян. Они ли чувствовали плохого человека или я транслировал им, «Ну-ка, полайте на меня. Я боюсь».

Глава IV

Последний год войны

И новый Рубо Панораму начнёт

Он наши дела не забудет

Высокое солнце над Крымом взойдет

И больше заката не будет.

1. Без крова

Оставался ещё год войны. Но постепенно начали возвращаться эвакуированные жители города. Селились в полуразрушенных домах, в подвалах под развалинами, снимали комнаты в частном секторе на окраинах, наскоро лепили лачуги из камня, глины и остатков железной кровли. Некоторым семьям пришлось надолго оставаться жить на десантных баржах «Болиндерах», на которых они приплыли в город.

Удивительный пример. Напротив дома на улице Подгорной, в который попала первая бомба (мина), через дорогу стоял угловой трехэтажный дом, увенчанный небольшой застекленной башенкой, вернее сказать, фонарем. От первого взрыва 22 июня он незначительно пострадал. Зато дальнейшие бомбежки «обтесали» его так, что осталась парадное со ступеньками, винтовая лестница, остатки кровли над ней и по бокам – остатки двух стен, образующих угол. Башенка венчала этот остов дома. Так вот, лестничные площадки оказались изолированными от внешнего мира, и в этом замкнутом пространстве можно было укрыться от непогоды и постороннего взгляда. Там, как в гнезде, жили самостоятельной взрослой жизнью две девочки (взрослых не видел). Девочек звали Оля и Лёля, соответственно, около 10 и 14 лет. Младшая, миловидная чернявая, с круглым лицом и цыганскими глазами, старшая – худая и длинная, с узким строгим аскетичным лицом, как монахиня.

Мне доводилось довольно часто проходить мимо этого места. Я слышал их разговоры, из которых узнал их имена. Мне шел тринадцатый год, и был я единственный мальчик, периодически попадавший в их поле зрение и им на язык. При моем появлении они обозначались в окне или на балкончике и до меня долетало: «Смотри, твой принц идет!» Я краснел и старался пройти мимо как можно быстрей. Опыта общения с принцессами у принца не было. Война!

Неожиданно в полночный час появилась мамина родная сестра Татьяна с мужем Василием. Они приплыли на самоходной десантной барже из Поти одними из первых возвращенцев, так как дядя Василий был нужен для срочных восстановительных работ в порту. Готовились к возвращению эскадры.

Мы уже знали, что эта часть нашей семьи жива, но так рано их не ждали. Накануне маме приснился вещий сон, ставший часто вспоминаемой легендой клана. Ей приснилось, что в беседе с кем-то о сестре она говорила, что скорой встречи не ждет, но четкий голос этого некто произнес: «Она с мужем будет сегодня вечером». Так и произошло.

Нас стало много, а жили пока ещё в чужой квартире. А вот и хозяева появились. Пересчитали чашки-ложки, установили степень изношенности мебели, стен, замков и крючков. Выразили крайнюю степень недовольства всем и так, вообще. Причем в унизительной форме, дескать, вы тут при немцах..! Неведомо им было, что ли? Если бы мы не жили в этой хате, то все растянули бы и изгадили другие добрые люди. Попытки разорения квартиры были в тот период, когда мы прятались от облав в запретной зоне, на Подгорной. Побудь мы в отсутствии большее время, урон нанесенный жилищу был бы сокрушительный, и уж тогда нам, возможно, был бы предъявлен судебный иск. Такие уж это были люди. Живут же зануды на свете, не правда ли? Спустя десятилетия, кажется, третьеколенный отпрыск этой популяции госпитализировал свое чадо в отделение детского комплекса, где я работал заведующим. Ну, вампирюга! Ну и попил он из меня кровушки. Не будучи медиком, а образованцем и начинающим компетентным дилетантом, он держал под контролем процесс лечения, задавал вопросы, заведомо рассчитанные на создание конфликта. «Пепел Клааса стучит в моем (его) сердце!». Зов рода шел за ним, как футболист-чистильщик. Что не успели, и не удалось предкам, надлежало свершить ему, борцу за правду, терминатору и маргиналу. Но не удалось ему сокрушить мою защиту из трех пальцев в кармане. Представляю, как тускло и обыденно потекли дни его дальнейшей жизни. Слава советским докторам, боявшимся, как огня, жалоб больных и разборок этих жалоб на высоких административных уровнях!

Какие прекрасные вопросы, нравоучения и советы звучали в таких собраниях. «Вам что, надоело работать?» – как бы сочувственно. «А какая у вас категория?» – с подтекстом. «А клятва Гиппократа?» – это как бы всем понятно. Но выпуск 1957 года к клятве не приводился, не те были времена. От ответа на такой вопрос приходилось тупо молчать, как бы сознавая неполноценность своего статуса. Вероятно, как клятвонедостаточных нас выпустили в звании младших лейтенантов запаса. К сведению: дальнейшие выпуски шли лейтенантами и старшими лейтенантами.

Итак, хозяева, которым было где приклонить голову и даже не без комфорта, назначали суровый срок нашего выселения и включили счетчик. Что делать? Дом предков на Подгорной представлял собой кучку камней и расползшейся от дождей глины. В подвале на 6 кв. метров пятеро взрослых и двое детей не помещались. Домов в продаже не было, квартир не существовало. За двухэтажную деревянную развалюху здесь же на Подгорной безумная старуха-хозяйка заламывала недоступную для нас цену.

А за тыльной стороной забора дома, в котором мы находились, стоял, пригорюнясь и как бы ожидая нас, пустырь, поросший лебедой и колючкой, и с недостроем из инкерманского камня с единственным пустым окном на улицу 6-ую Бастионную. Хозяйка жила через улицу напротив. Торг состоялся, быстрый и согласный. Отсюда «… начало быть, что начало быть».

За три месяца были воздвигнуты стены для четырех комнат и железная кровля. Две комнаты были готовы принять жильцов. Право первенства на заселение выпало семье с детьми, то есть моим родителям и нам с братом. В другую часть дома без полов и потолков, с заколоченными рамами окон вселились дядя Василий, его жена Татьяна и бабушка. Дальнейшее строительство продолжалось перманентно лет двадцать. И отец, и дядька Вася (чуть не забыл – он же был моим крёстным отцом – в православном смысле), сколько стоял этот прекрасный ухоженный домик, окруженный палаточным виноградом, столько они что-то достраивали и пристраивали. При доме были ванна, душ, ватерклозет, зимняя и летняя кухни, паровое отопление, первая космическая антенна. А какое вино делал отец из собственного винограда, а самогон, который лучше чем чача и коньяк. А какая рыба горячего копчения, сделанная в собственной коптильне, подавалась к столу, а свежий редис, а зелень! К нам валили гости из разных отдаленных уголков страны, даже те, кто были знакомыми знакомых. Бедные наши женщины, бедная мама. Всё лето у плиты. Законы гостеприимства, пусть себе в ущерб, но соблюдались неукоснительно.

Разморенные пляжными удовольствиями гости и родные и те, которые хуже татарина, вламывались во двор усадьбы под сень виноградной лозы. Они орали: «Да у вас здесь сущий рай!» и забивали душевые и ванные. А потом все к столу с пусть старенькой, но белоснежной, накрахмаленной скатертью, уставленному разномастной посудой и чем Бог послал. Восторги истинные. И уж, конечно же, в угоду хозяевам: «Ну, теперь мы только к вам! В следующий раз, на все лето!» Осенью мама говорила: «Господи, как я устала. Следующей весной ворота на засов, и гори всё, синим пламенем!». Но наступало лето, и все повторялось. Даже я, дорогой сыночек и самый дорогой гость, бездумно и беспощадно наезжал домой проводить отпуск, а иногда ещё и сотоварищи. Бедная дорогая моя мамочка, слишком поздно пришли ко мне понимание и раскаяние. Прости меня!

А потом, согласно генплану строительства города, наш дом снесли. Родителям дали квартиру в районе Омеги. На месте нашего дома вырос гигантский столб гостиницы «Крым». Торчит – не Богу свечка, ни черту кочерга!