Мемуары старого мальчика (Севастополь 1941 – 1945) - Георгий Задорожников

Так будем великодушны к этим людям, уставшим от войны, от постоянных страхов за себя и близких, от полуголодного существования, от утраты надежды на завтрашний день. Как при такой жизни не начать верить в приметы и чудеса? И хоть открыта церьков, но утрачена связь человека с Богом, да и неизвестно многим православным, что порицает церьков спиритизм и гадания.

21. Опять Подгорная

На протяжении своего пребывания в Севастополе немцы регулярно отправляли на работу в Германию молодых людей. В 1944 году участились облавы, преследовавшие те же цели. К весне 1944 стали вылавливать мужчин от 18 до 50 лет, способных воевать. Я видел, как немецкий унтер на пустыре возле ул. Спортивно, заставлял бегать и выполнять разные боевые приемы большую группу наших мужиков. Повесткой вызвали отца. Понимая, куда идёт дело, он пошел на крайность и решил прибегнуть к членовредительству. По роду работы ему часто приходилось заводить двигатель баркаса с помощью металлической ручки. Резонно считая, что мог бы повредить себе ладонь правой руки при этой работе, он втер себе под кожу стекловату, чтоб вызвать воспаление и не являться по повестке на сборы. Через трое суток развился страшный абсцесс правой ладони. Промучившись с приобретенной болячкой некоторое время без сна и покоя, отец решился искать врача, который помог бы без огласки. Через знакомых отыскалась врач-гинеколог, проживавшая на улице Частника. Доктор не практиковала, жила случайным заработком. Она осмотрела руку отца и категорично заявила, что нужно срочно спасать руку – вскрывать абсцесс. Достаньте водки и выпейте стакан перед операцией, так как обезболивать нечем. С собой захватите острую опасную бритву, которой бреетесь. Все было выполнено. Продезинфицировав руку остатками водки, смелая доктор широким разрезом через всю ладонь вскрыла абсцесс и наложила повязку. Велела явиться на перевязку на следующий день. Отец пришел домой и проспал сутки. Заживление пошло быстро. К этому времени немцев так придавили, что стало не до облав.

Теперь я понимаю, как рисковали все. Ведь членовредительство было бы доказать не трудно, доктор рисковала сокрытием, недоносительством и оказанием помощи, опасности соучастия подвергалась вся семья. Всем грозил расстрел. К сожалению, не знаю фамилии доктора, но помню ее в лицо, и что она через много лет за свой длительный труд была награждена орденом, а ее дочка поступила в мединститут, когда я его заканчивал.

Примерно к этому же времени относится событие, как мы с бабушкой прятали подпольщицу, члена подпольной организации Ревякина, нашу дальнюю родственницу Евдокию Весикирскую. Дуся Весикирская работала в управлении Севастопольского торга, каким-то значительным руководителем. Как член Партии ВКП (б) была оставлена на подпольную работу в городе. Подробностями о ее подпольной работе я не располагаю.

Правда, в Областном музее Крыма, в Симферополе в 1955 году видел на стенде её большую фотографию с описанием участия в подпольном движении. Упоминалось, что она награждена медалью «Партизан ВОВ».

Ночью Евдокия вызвала через соседей бабушку и попросила: «Маня, кругом облавы, меня ищут немцы, спрячь меня где-нибудь». Бабушка, никому ничего не говоря, позвала на улицу своего «отважного» внука и попросила помочь поднять чугунный круг над водомерной ямой. В эту яму мы спустили тетю Дусю и закрыли крышкой. Пару ночей мы приносили ей воду, еду, свечку. На третий день под прикрытием сильного артобстрела Евдокия Весикирская ушла в ночь, в неведомом направлении.

Она осталась жива. После войны опять работала в торге. В те времена не принято было благодарить за помощь. Потом быстро все забылось. А ведь могли бы наградить, хотя бы бабушкуку.

На фронтах под Севастополем опять наступило затишье. Боясь, что облавы опять возобновятся, отец и сосед вырыли в огороде возле дома яму-укрытие. А чтобы ничего не было видно сверху, на доски насыпали землю с навозом и разбили грядку с редиской. Пару раз, когда доходили слухи об облавах, они прятались в эту яму, а мама и жена соседа равняли граблями землю, создавая видимость культивируемого участка. Однако длительное пребывание в яме не совмещалось с жизнью, не хватало воздуха. Поэтому отец, как он сам потом не раз рассказывал, принял гениальное решение. Нужно ночью перебраться в наш разрушенный дом и подвал на улице Подгорной, в запретную зону, и там замереть, затихнуть, не подавать никаких признаков жизни. Отсидеться до прихода наших. В запретной зоне немцы искать людей не будут. Облавы, тем более, не будут проводиться.

Так и было сделано. Мы вернулись в родной подвал. Дом был так разрушен, что жить в нем не было возможности, да и опасно, так как в любой момент могли обвалиться крыша или стены. Несколько дней мы не высовывались из подвала. Потом, немного осмелев, стали потихоньку готовить еду на оставшейся в целости плите, правда, выбирали время, когда начинался артобстрел или бомбежка. Каким-то образом о нашем местопребывании стали узнавать родственники, и постепенно все «кодло сползлось к нам» (это слова отца). О какой конспирации теперь можно было говорить? Папа безнадежно махнул рукой, дескать, что будет, то будет. На наше счастье немецкий гарнизон был к этому времени полностью деморализован. Они валили скопом и в розницу в неведомый город Камышовая, бросая по дороге автомобили и мотоциклы. Некоторые машины тут же сжигались.

Я периодически появлялся на улице Спортивной, где мы жили раньше, и видел, как внизу по Херсонскому шоссе вершился великий немецкий драп. Запомнилась картинка: немец на мотоцикле съехал на обочину шоссе, облил машину бензином и поджег, а сам пошел дальше пешком.

Бросали не только технику, но и лошадей. Я был свидетель дела печального, но в нашем положении необходимого. Недалеко в балке мой дядька Шура Ольхин заметил одинокого молодого лошака. Посовещавшись, отец и дядька решили лошадь пригнать во двор дома и забить. К этому времени у нас не было никакой еды. Выход в море на баркасе был запрещен, рыбацкая артель распалась. Баркас отец подтопил в заветном месте, чтобы не увели.

Стараясь быть не замеченными, дело ведь рискованное, наши мужчины загнали лошадь в сарай. Теперь необходимо было, на всякий случай, заглушить смертный вопль коня. Для этого меня заставили вертеть ручку довольно большой крупорушки, издававшей ужасный грохот. Строго приказали не оборачиваться, чтобы я не видел убийства. Справились быстро и без шума. Коня обездвижили ударом молота в лоб, а потом дядя Шура, имевший опыт забоя свиней, одним ударом немецкого штыка прямо в сердце прикончил животное. Мясо разделили только между своими – боялись предательства.

В последние дни перед освобождением Севастополя запылал многоэтажный дом Аненко (так его называли в народе по имени инженера, построившего этот дом). В сохранившихся от бомбежек нижних этажах и в подвале располагались склады немецкого обмундирования и продовольствия. Горит дом. Вокруг города и над ним страшные бои. Каждый человечек в мгновении от гибели. Но наши люди, как муравьи, растаскивают мешки и ящики. Охраны здания нет. Часть немцев воюет на передовой, часть драпает в неведомый город Камышовая. Мужики-инвалиды, бабы, подростки тянут все, порой не зная, что же внутри добротно сколоченных ящиков, в запаянных металлических коробках.

Скорей, скорей! Пока все не сгорело. Скорей! Чтобы успеть вернуться и ухватить ну хоть что-нибудь ещё. Мои бабушки Маня и Фрося приносят мешки с макаронами и горохом. Мешки из синтетической белой ткани, грубого плетения, с наштампованными немецкими буквами и неизменным орлом со свастикой. Ни мама, ни папа в этом разгуле не принимают участия. Приходит подвыпивший дядя Шура, в руках у него большая металлическая коробка со спиртным напитком. По дороге к нам он не выдерживает и безобразно вскрывает этот ящик. Орудие для вскрытия, немецкий кортик небывалой красоты, который он выхватил из огня. Перед этим он приносит к себе домой мешки со свитерами для немецких офицеров. Свитера эти из первоклассной шерсти, темно-синие, со стоячим круглым воротом-резинкой. Потом он их выгодно продавал, но и щедро раздаривал. В таком свитере я пощеголял многие годы, на зависть сверстникам. Дядя Шура рассказывал, как какой-то мужчина, вероятно пьяный, наклонился над огромной бочкой с патокой или повидлом (продукта оставалось немного на самом дне), стараясь дотянуться и зачерпнуть рукой плотной вязкой жижи, он свалился внутрь сосуда. Обратной дороги ему не было. Ноги по щиколотку в повидле, стены бочки скользкие и выше головы. Мужик орет о помощи, но вокруг веселая кутерьма грабежа – не до него. Наконец, кто-то приходит на помощь. Внутрь бочки летят мешки с мукой и вермишелью. Очень сладкий человек выбирается на свободу. Интерес к нему быстро иссякает, и он растворяется в дыму пожара, как в дымке истории.

Вечером 8 мая до нас дошел слух, что видели в городе группу наших разведчиков, которые сказали, что завтра наши войдут в Севастополь. Радостный рассказчик удивленно добавлял, что в группе разведчиков была женщина.