Жизнь неуёмная. Дмитрий Переяславский - Борис Тумасов

Пропустив войско, Ногай привстал в стременах, еще раз оглядел степь, пустил повод. Изогнув шею дугой, конь легко взял в рысь. Следом тронулись верные телохранители. Они ехали в безмолвии, не нарушая мыслей хана. Глаза у Ногая - узкие щелочки, и не поймешь, смотрит ли он. Но это обманчиво: хан все видит и слышит. Легкий ветерок обдувает его задубевшее от времени лицо, ерошит неприкрытые волосы. Ногай верит телохранителям, преданным богатурам, их жизнь принадлежит ему, хану огромной Ногайской Орды.

Когда темник Ногай откочевал от Золотой Орды, Берке был во гневе, но что он мог поделать с Ногаем, чье войско по численности не уступало ханскому?

Тохта, сделавшись ханом с помощью Ногая, смирился с его независимостью, признал его ханом Ногайской Орды. Но Ногаю известно, как коварен хан, и потому он давно не появлялся в Сарае и не встречался с Тохтой, хотя тот и зазывал его.

Ближе к обеду Ногай, не покидая седла, пожевал на ходу кусок лепешки с сушеной кониной, запил глотком кумыса из бурдюка, поданного слугой.

Еда подкрепила хана, и теперь он продолжит путь, пока солнце не коснется кромки степи.

За Ногаем не следуют кибитки его жен, они впереди, вместе со всеми вежами; и сыновья хана не прячутся за спину отца, они в передовом тумене и, если потребуется, первыми примут бой.

Ногай взял в жены сыну Чоке дочь болгарского царя Тертерия. Не раз вторгались татары в Венгрию и Болгарию, и брак дочери болгарского царя и сына Ногая должен был обезопасить болгар, но Орда продолжала разорять их страну. И тогда Тертерий бежал в Византию, но император, остерегаясь хана, не предоставил царю болгар убежище…

Сколько видят глаза Ногая - всюду степь и травы. Они сочные и шелковистые. Но Ногай ведет орду в те места, где травы под брюхо коню и степные реки полноводные. Там и разобьет вежи его орда. Хан знает, это не понравится Тохте, но Ногай независим от Сарая, и его степи не часть Золотой Орды. Где степи топчут скакуны Ногая, там и его земли, хочет того Тохта или нет. Хан Золотой Орды однажды попытался силой оттеснить ногайцев к Бугу, выставив заслон, но его смяли, и Тохта смирился. Он даже предлагал Ногаю в жены свою сестру, но Ногай возразил: она-де не младше его средней жены.

В кубанских степях орда не разбивает вежи, там владения многочисленных касожских племен. Ногайцы живут с ними в дружбе; случается, роднятся: у Ногая одна из жен дочь касожского князя. Хан Ногай убежден: если Тохта нашлет на него свои тумены, касоги будут вместе с ногайцами.

К вечеру хан велел располагаться на отдых. Ногайцы расседлали и стреножили коней, выставили караулы. Темная южная ночь, небо вызвездило. А далеко в той стороне, куда удалилась орда, небо пылало огнем. То ногайцы жгли костры.

Поев сыра и запив кипятком, в котором варилась молодая конина, Ногай улегся на расстеленную попону и уставился в небо. Звезд великое множество. У каждого человека, что живет на земле, своя звезда. Но которая из них его, хана Ногая? Может, та, что светит ярче всех?

Когда совсем сморил сон, Ногаю вдруг пришел на память совсем недавний разговор со старым мурзой Ильясом. Ему давно отказали ноги, и он, обложенный подушками, лишь сидел. Мурза напоминал Ногаю облезшего, шелудивого пса, но хан иногда навещал его, не забывая, что в молодости он был храбрым, лихим воином и обучал совсем юного Ногая владеть саблей и стрелять из лука.

В последний раз, когда хан вошел в шатер Ильяса, тот пил кумыс и разговаривал сам с собой:

- Ох, Ильяс, Ильяс, разве забыл ты, каким богатуром был? Но почему уподобился ты подбившемуся коню? Ты не можешь вскочить в седло, и теперь твоя рука не тверда и не удержит саблю. Кому нужна такая жизнь?

Увидев Ногая, мурза обрадовался, плеснул в чашу кумыса, протянул. Его рука дрожала, и кумыс расплескался на войлок.

- Ты видишь, могучий хан, что делают с человеком годы? Знаешь, о чем я тоскую? Уже не доведется мне водить мою тысячу на врага, слышать, как плачут жены врагов, и видеть, как льется вражеская кровь. Но ты, хан, еще поведешь тумены и насладишься сражением. Только не относи это в далекое, не жди, пока лета сделают с тобой то же, что и со мной.

«Истину говорит Ильяс, - подумал Ногай. - Давно не топтали кони моих туменов землю урусов. Но к тому не было причины». Если великий конязь урусов Андрей забудет дорогу к нему, Ногаю, и не станет привозить дары, он, Ногай, пойдет на Русь и возьмет все силой. Ногай ощерился…

А перед утром он увидел сон, будто находится во Владимире, в княжеских хоромах, а перед ним стоит княгиня Анастасия, такая красивая, что Ногай даже слова сказать не может.

Хан проснулся, и на душе у него сладко. Он решает: если великий конязь Андрей привезет ему молодую жену и она не понравится Ногаю, то он потребует княгиню Анастасию. И пусть конязь Андрей откажется - тогда хан отнимет ее.

В древнем городе Пскове, что стоит при слиянии рек Великой и Плесковы, вот уже на который месяц повернуло, как сыскал себе приют бывший великий князь Дмитрий. Постарел, осунулся, волосенки и тощая борода в седине.

Живет он в хоромах князя Довмонта. Вспоминает, как давно в Копорье говорил Довмонту: «Может, настанет час, мне у тебя, во Пскове, убежища просить доведется…»

То было время, когда он, Дмитрий, на великом княжении сидел. Теперь все припоминается, как далекое прошлое… Об Иване, сыне, думает, об уделе Переяславском…

Иногда мысли поворачивают к тем дням, когда решил великокняжеский стол брату Андрею отдать. Да и как было иначе, если ордынцы землю русскую разоряли. Из Переяславля-Залесского во Псков, ровно тать, пробирался, на разруху и пожарища нагляделся.

В мысли укрепился. Отсюда, из Пскова, ему одна дорога - в Вышний Волочок, в монастырь. Отныне удел его - сан иноческий…

Псков - город вечевой, меньший брат Великого Новгорода, и сюда ордынцы реже заходили. На Псков больше Литва и немцы зарятся. Но на их пути князь Довмонт стоит. А прежде псковичи защиты у Невского искали… Может, потому они его, Дмитрия, приютили?

Долгими бессонными ночами, когда диким волком завывал ветер в низине рек, вспоминалось Дмитрию, как ездил он на Белоозеро за невестой Апраксией. В ту пору была она здорова, молода и белотела. А глаза у нее были ровно воды реки…

С той поры промчалось много лет, но Дмитрий не забыл ее взгляд, завораживающий, тихий смех, подобный плеску речных волн…

Вспоминалось, как на переправах он переносил ее на руках и казалась княгиня совсем невесомой.

Дмитрий припоминал это и вздыхал, повторяя:

- Апраксин, Апраксеюшка, ужели в той будущей, потусторонней жизни душе моей не доведется встретиться с твоей?

Мысли на сына Ивана перекинулись. Как-то он там, на уделе, сидит? Опорой ли ему бояре переяславские? Поди, неуемный Андрей на Переяславль-Залесский зариться станет. Ему все мало…

Когда Дмитрий уезжал из Переяславля-Залесского в Псков, Андрей из Городца во Владимир перебирался. Торопился занять великий стол. Видимо, опасался, что Дмитрий передумает и не откажется от великого княжения.

И снова память повернула к годам молодости, когда он привез Апраксию в Переяславль-Залесский… Как-то в одну из ночей они оказались в лесу, на охоте. Гридни-отроки разожгли костер, принялись жарить оленину. Дмитрий кутал жену в шубу, что-то шептал ей на ушко, и ее мягкие волосы щекотали ему щеки.

Как будто вчера это было, он чувствует запах ее тела, слышит ее дыхание…

Теперь, когда у Дмитрия остались одни воспоминания, а в душе сладкая горечь, он не может сказать, когда и отчего болезнь навсегда ухватила Апраксию. Смерть приняла ее, а у него, Дмитрия, будто жизнь закончилась.

Вчера вечером, когда покидали трапезную, он сказал:

- Все, завтра в Волочок отъезжаю, обитель ждет меня…

По весне Волга делается полноводной, местами выходит из берегов, и вода подступает к крайним домикам Сарая-города. Волга затопляет малые островки, рвется на множество рукавов, и молодой камыш зелеными стрелками начинает пробиваться по заводям, где кишит рыба и полно всякой птицы.

Дворец хана Золотой Орды Тохты огорожен высоким глинобитным забором, увитым зеленым плющом. Бдительная стража день и ночь несет охрану, оберегая покой того, в чьих жилах течет кровь Чингисхана.

Над Сараем с рассвета зазывно кричит мулла, созывая правоверных на намаз. Звонит колокол к заутрене для православных, бредут в синагогу иудеи.

Татары веротерпимы. Еще Чингисхан завещал не трогать ни попов, ни раввинов, ибо они молятся своим богам, не ведая того, что Бог един для всех.

Худой и высокий, как жердь, хан Тохта редко покидал дворец и даже в весеннюю пору не выезжал в степь, не разбивал свой шатер в тени ив и дикорастущих деревьев у берегов тихих рек. Тохта любил полумрак дворцовых покоев, редкий свет, пробивавшийся через узкие зарешеченные оконца, и тишину. Никто не смел разговаривать громко, тем паче смеяться, - хан жестоко наказывал за это. Тохта рано укладывался спать и поздно пробуждался, у него был крепкий сон и полное равнодушие к женщинам. У Тохты три жены, но он редко навещал их, был к ним безразличен. Хан неприхотлив в пище. Ел совсем немного, и то лишь жареное мясо молодой кобылицы, приправленное восточными пряностями, да сухой урюк.