Ради счастья. Повесть о Сергее Кирове - Герман Данилович Нагаев

в приют. Что и как писать — увидите сами. Статья должна быть готова завтра.

— Будет сделано! — Костриков быстро встал и, поклонившись, вышел из кабинета.

Из приюта он вернулся вечером, когда уже сотрудники расходились по домам, молча прошел в свою комнату, закрылся и сел за статью...

Утром, когда статья была переписана начисто, заглянул к Ильину.

Тот сидел потягиваясь.

— Чертовски болит голова после вчерашнего... Не одолжишь ли полтинник, Сергей?

— Одолжу, если ты выслушаешь мою статью о приюте. Боюсь, не пересолил ли?

— Не до статей мне... ну да ладно, читай!

— «Владикавказ... имеет и сердобольных людей, которые крохи, падающие с их обильного стола, отдают своим ближним, лишенным самого необходимого — хлеба.

...Благотворителем человек становится, в большинстве случаев, далеко не потому, что этого настоятельно требует его совесть, — к этому обязывает обыкновенно положение в обществе, желание обратить на себя внимание общества.

...Приют этот содержится на средства общества попечения о сиротах и бедных детях города Владикавказа.

В настоящее время в нем уже 14 детей, болеющих скарлатиной, и 6 — трахомой.

Когда вы узнаете, что в приюте воспитывается всего 40 человек детей и что, следовательно, ровно половина из них страдает заразными болезнями, — вы поймете, какой «признательности» заслуживают наши благотворители.

...До последнего времени воспитанники едва ли имели понятие о сколько-нибудь сносной постели... Корыта, в которых купают детей, служат и для мойки белья...

...Можно, конечно, играть в благотворительность, но для этого нужно избрать какой-нибудь другой объект, а не детей-сирот.

Они нисколько не повинны в существовании у вас такой потребности».

Ильин, опустив лобастую голову, терпеливо дослушал до конца. Потом долго тер ладонями опухшее лицо и наконец сказал:

— Целковый!

— Что, целковый? — не понимая, спросил Костриков.

— Гони целковый! Не полтинник, а целковый! Эта статья принесет тебе известность!..

4

Сергей постепенно уверил сам себя, что его розыски прекращены и на деле о подпольной типографии в Томске за давностью поставлен крест. Он перестал остерегаться, бывал в обществе, в театре, даже вступил во Владикавказский горный клуб и совершил восхождение на вершины Казбека и Эльбруса. Он стал более внимательно присматриваться к молодой, кареглазой конторщице с пышной прической.

Кострикова уже хорошо знали в городе как журналиста Миронова, и молодой конторщице Марии

Маркус было лестно пройтись с ним в городской сад или побывать в театре.

Стройный, всегда жизнерадостный, веселый, находчивый, Сергей очень нравился Марии. Даже рябинки на его лице правились ей, так как придавали ему грубоватую, мужественную простоту.

Сергею тоже нравилась Мария — статная, чернобровая, с красивыми живыми глазами и мягким, певучим голосом.

Они полюбили друг друга и стали почти неразлучны. Все в редакции и типографии поговаривали, что скоро должна быть свадьба, и даже шутливо намекали Сергею и Марии.

Сергей чувствовал, что Мария ждала от него решительного объяснения, и как-то, пригласив ее в городской сад, увел в глухой уголок, где была скамейка. Они уселись, и Сергей взял руку Марии:

— Маша! Я давно хотел...

Мария знала, догадывалась, что он будет говорить о своей любви и, видимо, сделает предложение, но на пути стояли преграды. И она решила сказать о них первая.

— Погоди, Сережа, погоди. Я знаю... я сама... Мы оба любим друг друга. Ты это хотел сказать?

— Да, да, Маша, милая...

— И я тоже, Сережа. Очень, очень тебя люблю... Но что же делать?

Сергей подумал, что ей известно о его прошлом и она боится.

— Маша, конечно... ты должна знать все. Но только об этом никто, ни один человек, даже самый близкий, не должен знать. Я был связан с революционерами и даже сидел в тюрьме.

— Сережа, да разве я...

— Нет, нет, не перебивай, — он крепко сжал ее руку. — Не перебивай! Ты должна знать. Я сидел в тюрьме, и меня снова могут посадить. Поэтому я не имею права делать тебе предложение... Я не могу связывать тебя и подвергать страданиям.

— Нет, нет, Сережа. Я не боюсь. У меня сестра революционерка. И брат Яша тоже с ними. Я не боюсь... Но я боюсь другого. Мать и отец старые люди. Они натерпелись страху с Софьей и Яшей. А тут еще один революционер. Их невозможно будет переубедить. И вообще они едва ли согласятся на наш союз... Я говорю о венчании...

— Маша, о чем ты? — рассмеялся Сергей и притянул ее к себе. — К черту попов с их церковью! Я не верю ни в какого бога! Давай обойдемся без них.

— Сережа! Я так боялась...

— Чего?

— Боялась, что ты откажешься...

— Чепуха! Горький сказал, что человек выше сытости! А мы скажем, что человек должен быть выше предрассудков. И будем выше их!

— Да, да, Сережа, будем выше их, — сказала Мария и, припав к его груди, заплакала от нахлынувшего счастья...

Статья о безобразиях в приюте наделала много шума. Назарова вызывали для объяснений к полицмейстеру. О Миронове после этого в редакции и типографии заговорили еще более уважительно.

Как-то в столовой к нему подошел верстальщик Иван Турыгин:

— Можно с вами за компанию, Сергей Миронович?

— Пожалуйста. Буду рад.

Пригладив ладонью набок темно-русые волосы, Турыгин присел рядом. Разговорились.

Турыгин, похвалив статью, стал рассказывать о других безобразиях в городе, и Сергей почувствовал, что этот человек свой.

— Надо бороться... с безобразиями, — сказал он и пристально, с теплотой посмотрел в серые глаза.

Турыгин понял намек, а еще больше понял взгляд Миронова.

— Пробовали в пятом, да многих не досчитались...

Костриков улыбнулся с грустью и доверительно, полушепотом:

— У нас в Томске тоже было, однако не всех замели.

— И здесь кое-кто уцелел... — шепнул Турыгин.

Костриков молча пожал ему руку под столом и поднялся...

С этого дня они стали не просто знакомыми по службе, а товарищами по борьбе. Турыгин помог Кострикову установить связи с уцелевшими партийцами во Владикавказе, а через них — с большевиками в Минеральных Водах, в Пятигорске, в Грозном. В доме Турыгина стали тайно собираться члены возрождаемой большевистской организации.

Ведя нелегальную партийную работу, организуя пропаганду в депо и железнодорожных мастерских, Костриков мужал и как журналист, стараясь при каждом удобном случае использовать газетную трибуну для революционной пропаганды. Когда приблизилось столетие со дня рождения Белинского, он пришел к издателю с предложением написать статью.

— Статью о Белинском? Вы? Интересно... Попробуйте. Такая статья нужна.