Журналист для Брежнева или смертельные игры - Фридрих Незнанский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Четверг, 7 июня 1979 г. 3 часа 45 минут утра
Как сказал поэт, «этот день видал, чего не взвидят сто…».
Ночью меня разбудил телефонный звонок. Звонил Светлов из «Пекина»:
– Девочка пришла пьяная и легла спать.
– Какая девочка? Куда пришла? – не понял я спросонок.
– Не к тебе, конечно. Лена Смагина, любовница Акеева. Приехала в гостиницу «Пекин» косая в доску, ключом в дверь не попадает, и легла спать. До этого, по сведениям Центрального телеграфа, ей дважды названивал папа из Котласа. Но междугородние звонки я блокировал, ее с Котласом не соединят. Поскольку ты старший в бригаде, я хочу знать: брать Смагину сейчас и допрашивать или «повести» ее, понаблюдать?
– А ты как думаешь?
– Я думаю, взять мы ее всегда успеем. Но если она действительно влюблена в этого Акеева, она может не расколоться и не выдать его. Поэтому я хочу на другом сыграть. Я ей Ожерельева подставлю, когда она проснется. Если ты не возражаешь, конечно. Он ей сболтнет что-нибудь лишнее, а мы посмотрим на реагаж. А?
Я знаю этот излюбленный светловский прием. Иногда он называет это «форсаж», иногда – «накрыть на стол», а вообще-то это самая настоящая провокация: преступника провоцируют на саморазоблачающие действия. Ну что ж, пусть попробует, наша этика (если только такая существует) в борьбе с преступниками допускает и это.
– Хорошо, – соглашаюсь я. – Только не переигрывай и не тяни. Акеев нужен срочно.
– А как по поводу Долго-Сабурова, племянника той старухи? Ты собираешься тянуть эту линию?
– А как же! Я же тебе сказал: старуху кто-то придушил. В 5.50 приходит ташкентский поезд, мы с Пшеничным делаем обыск в вагоне Долго-Сабурова.
– Ну так вставай. Уже 3.45.
Тот же день, 7 часов с минутами
Обыск мягкого вагона № 5 поезда № 37 «Ташкент–Москва» длится уже больше часа и все впустую. Давно разошлись пассажиры, сам поезд уже покинул Курский вокзал и стоит теперь на маневренных путях станции Каланчевская, и проводники унесли в прачечную белье, а мы – я, Пшеничный и три инспектора линейной милиции Курской дороги – все возимся с этим мягким вагоном и Долго-Сабуровым. Инспекторы обыскивают вагон – тут простому следователю не справиться, нужно знать устройство вагона, его тайники, а я и Пшеничный допрашиваем Германа. Знал ли он, что у тетки есть фамильные драгоценности? В каких был с ней отношениях? Когда узнал о ее смерти? Герман Долго-Сабуров, тридцатилетний худощавый брюнет с острым лицом и упрямым подбородком, нервничает, злится, но на вопросы отвечает точно, не темнит. Да, о том, что у тетки есть какие-то фамильные драгоценности, знал и знал, что она изредка продает какую-нибудь брошь и на эти деньги живет, а на что еще жить старухе прикажете? Нет, он на эти ценности никогда не претендовал, зачем, ему на жизнь и так хватает. О смерти тетки ничего не знает, мы ему первые сообщаем. Кого он может подозревать в убийстве? Он пожимает плечами – пожалуй, никого, хотя шут его знает, раньше у старухи была куча ухажеров, она лет до семидесяти, если не больше, мужчинами баловалась, так что, может быть, это кто-то из бывших… Но уж во всяком случае, не он. Опознать ценности по фотографиям не может, потому что никогда их не видел, тетка ему на показывала.
Инспекторы извлекли из холодильника и люка под полом вагона два ящика фруктов и винограда, баранью тушу и деревянное ведерко, полное янтарно-желтых сот меда.
– А фрукты зачем везете? – задаю я «умный» вопрос.
– Как зачем? Кушать. Разве в Москве достанешь такой виноград?
– А барана?
– На шашлык, для чего же еще?
– А мед?
– Мед алтайский. От любой простуды лучшее средство. А сотовый мед мне от печени помогает, у меня холецистит.
Ну, что с него возьмешь? Я заканчиваю допрос и, не солоно хлебавши, отправляюсь с Пшеничным в соседнюю с Каланчевской гостиницу «Ленинградскую», в буфет – позавтракать. Сережа, водитель моей машины, читающий «Анну Каренину», задает по дороге очередной вопросик:
– Игорь Иосифович, а где в Москве была гостиница или ресторан «Англия»? В ней Оболонский обедал. Я вроде все московские кабаки знаю, но «Англию»…
Я не знаю, где была «Англия», меня сейчас интересует не «Англия», а «Пекин». Я связываюсь по радиотелефону со Светловым и узнаю, что Лена Смагина еще спит, а в соседнем с ней номере уже поселился майор Ожерельев.
Тот же день, 9.30 утра
– Дураки и дешевки – вот кто курирует нас в ЦК! Похотливые бабники! Шевцов, Титов, Павлов просто б… Доложить на Политбюро о реальном положении дел. Восемь лет я требую, чтобы нам дали чрезвычайные полномочия по борьбе с наркотиками – и что? Ни хрена! Страну раздирает наркомания, триппер и проституция, но все делают вид, будто наша страна – одна большая целка. Конечно! При Сталине было все чисто, при Хрущеве тоже, а теперь получается, что откуда ни возьмись – сплошное блядство, алкоголизм, наркотики…
Никогда раньше, ни в одном официальном кабинете я не слышал таких откровенный заявлений, перемешанных с совершенно беззастенчивым матом, да еще из уст такой красивой, молодой и сохранившей отличную фигуру женщины. Тридцатипятилетняя блондинка, бывший мастер спорта по художественной гимнастике, Надежда Маленина, ныне майор милиции, начальник недавно созданного при Главном Управлении БХСС отделения по борьбе со спекуляцией наркотическими средствами и жена профессора Военной Академии Генерального Штаба, пользуясь близостью своего мужа к Устинову, могла себе позволить говорить то, что обычно мы произносим только дома, в тесном кругу очень близких друзей, да и то после третьей или четвертой бутылки…
– Страну разворовывают снизу доверху, молодежь ни во что не верит, подростки ширяются наркотиками, а газеты пиздят о процветании и поголовном счастье. Нужна сильная власть! Средняя Азия, Закавказье, Крым – там уже целые поля опиумного мака и конопли и целые мафии по продаже наркотиков. В Симферополе у каждого телеграфного столба растет опиумный мак, разводят на продажу. Смотри! – она перешла на «ты» так просто, словно знала меня сто лет, хотя я узнал о ее существовании только час назад, когда решил подключить к своей работе УБХСС: «УБХСС – управление по борьбе с хищениями социалистической собственности» ведь Светлов привез из котласского лагеря две ампулы морфия с точным адресом – «Главное Аптечное управление г. Москвы». Выяснилось, что из-за угрожающего роста наркомании в стране несколько месяцев назад при Главном Управлении БХСС создано специальное отделение по наркотиками. Маленина повернулась к стене, на которой висит карта СССР с разбросанными по югу страны флажками. – Смотри! Вот поля опиумного мака в Туркменистане, Узбекистане, на Кавказе, в Крыму, в Приамурье. Колхозные поля, государственные, для нужд медицины. Но ты думаешь, мне дали эти данные официальные? Хрена! И Министерство здравоохранения и Министерство сельского хозяйства жались, как жиды на ярмарке. А почему? Потому что все куплены. Если есть поля колхозные, то значит – тут же и личные, левые. У нас же везде воруют! Никто теперь не работает там, где нельзя спиздить что-нибудь у государства! Я-то знаю, что говорю, мне можешь поверить!..
Я внутренне улыбнулся. Уж где-где, а в ОБХСС знают об этом действительно, не зря даже себя страхуют от взяточничества – следователи здесь не имеют отдельных кабинетов, а сидят в комнатах по двое или трое, чтобы предостеречь друг друга от взяток. Как будто нет других мест, где можно получить в лапу солидный куш от махинаторов и подпольных воротил?! Откуда тогда у обэхээсников отличные импортные костюмы, итальянская обувь, болгарские дубленки и дефицитные продовольственные деликатесы? Контролируя все сферы потребления, сотрудники ОБХСС сами стали элитной кастой сытых, элегантно одетых ревизоров, обладающих вальяжной походкой и статью респектабельных спецов. Тем контрастней была на их фоне матерящаяся Маленина, сторонница военной группировки Устинова, пренебрегающая взяточничеством и воровством благодаря генеральским пайкам своего мужа.
– Но это все лирика и пиздеж. А тебя интересует конкретно, что я могу для тебя сделать. Две акции. И не столько для тебя, сколько для себя. Я к этому Аптечному Управлению давно подбираюсь. Я в Госарбитраже нашла кипу жалоб Сануправления Министерства Обороны, что военные госпитали получают партии наркотиков с крупными невложениями ампул. В каждой упаковке – бой, три-пять ампул разбиты. Поди проверь – разбились по дороге или с самого начала в упаковку сунули битое стекло. Что я сделала? Внедрила своих людей на фармацевтические фабрики, но они мне сигналят, что упаковщицы на фабриках этого делать не могут физически – все на виду. Выходит, надо делать ревизию центральных складов, а мне не дают: мол, нельзя прервать снабжение больниц лекарствами. Но теперь я их поимею вот этими двумя ампулами. Сейчас же закрою на ревизию все центральные склады. А вот с этим гробом – когда ты будешь точно знать, был гроб с наркотиками или нет? Если был, я смогу тряхнуть Среднюю Азию.