Борьба миров (без указания переводчика) - Герберт Уэллс

У марсиан, по-видимому, имеется орган слуха — круглая перепонка на задней стороне головы тела — и глаза, по силе зрения не уступающие нашим; только голубой и фиолетовый цвета, по мнению Филипса, должны казаться им черными. Принято думать, что марсиане сообщались друг с другом при помощи звуков и движений своих щупальцев. Так говорится, например, в весьма талантливой, но слишком поспешно написанной брошюре, автор которой, надо думать, никогда не видел марсиан. Эта брошюра, о которой я уже упоминал, доныне является у нас главным источником сведений о марсианах. Но никто из ныне живущих людей не наблюдал марсиан так близко, как я. Это случилось, правда, не по моему желанию, но все же это несомненно так. Я наблюдал за ними очень внимательно изо дня в день и утверждаю, что сам видел, как четыре, пять и однажды даже шесть марсиан, тяжело двигаясь, выполняли сообща самые тонкие и сложные работы, не обмениваясь ни единым звуком, ни единым жестом. Похожие на крик филина звуки, обычно издаваемые

ими перед едой и лишенные какого бы то ни было выражения, по-моему, вовсе не были сигналами, а объяснялись просто выдыханием воздуха перед вливанием крови. Я претендую на некоторое знакомство с элементарными основами психологии, и я убежден — так твердо, как только можно быть в чем-нибудь убежденным, — что марсиане обменивались мыслями, не произнося никаких слов. Я вынужден допустить это вопреки всем моим предвзятым мнениям: перед нашествием марсиан, если только читатель помнит мои статьи, я высказывался довольно резко против телепатических[10] теорий.

Марсиане не носили никакой одежды. Их понятия о красоте и приличии, естественно, сильно расходятся с нашими. К тому же они не только менее чувствительны к переменам температуры, чем мы, но и перемена давления, по-видимому, не отражается вредно на их здоровье. Но если они и не пользуются одеждой, то их огромное превосходство над людьми заключается, конечно, в других искусственных дополнениях к телу. Мы с нашими велосипедами и роликами, с нашими лилиенталевскими летательными аппаратами, с нашими пушками и штыками и так далее стоим лишь в начале той эволюции, которую уже проделали марсиане. Они стали как бы умами, облекающимися, смотря по надобности, в различные тела, подобно тому как люди меняют одежду, садятся для скорости на велосипед или берут зонт во время дождя. Но во всех аппаратах, построенных марсианами, всего удивительнее отсутствие того, что составляет такую существенную принадлежность всех человеческих достижений в области механики, а именно — отсутствие колеса. Среди всех предметов, доставленных ими на землю, нет даже намека на колесо. А между тем, казалось, можно было бы ожидать, что они употребляют колеса хотя бы для передвижения. В связи с этим интересно отметить, что и на Земле природа совсем не знает колеса и предпочитает ему другие приспособления. Марсиане тоже либо вовсе не знают колеса (это, впрочем, мало вероятно), или, во всяком случае, избегают пользоваться им. Кроме того, они очень редко снабжают свои аппараты неподвижными или относительно неподвижными осями с круговым движением, сосредоточенным в одной плоскости. Почти все соединения в их машинах представляют собой сложную систему скользящих частей, двигающихся на небольших искусно изогнутых подшипниках. Коснувшись этого вопроса, я должен упомянуть и о том, что длинные рычажные соединения в их машинах приводятся в движение подобием мускулатуры из дисков в эластичной оболочке; эти диски поляризуются при пропускании электрического тока и плотно прилегают друг к другу. Следствием такого устройства является странное сходство с движениями живого существа, столь поражающее и ошеломляющее наблюдателя. Такие искусственные мускулы находились в изобилии и в той напоминавшей краба многорукой машине, которая на моих глазах разгружала цилиндр, когда я в первый раз посмотрел в щель. В лучах заходящего солнца она казалась бесконечно более живой, чем лежавшие за ней марсиане, тяжело дышавшие, шевелившие своими щупальцами и еле передвигавшиеся после своего перелета через межпланетное пространство.

Я долго наблюдал при ярком дневном свете за их медлительными движениями и подмечал странные особенности их внешнего облика, пока викарий не напомнил мне о своем присутствии, схватив меня за руку. Я обернулся и увидел его нахмуренное лицо и сжатые губы. Он тоже хотел посмотреть в щель, у которой мог поместиться только один человек. Итак, я был вынужден отказаться от наблюдений за марсианами, пока викарий осуществлял свое законное право.

Когда я снова заглянул в щель, многорукая машина уже приладила все части вынутого из цилиндра аппарата; новая машина была во всем подобна первой. А слева, внизу, тем временем работал какой-то другой не очень большой механизм. Выпуская клубы зеленого дыма, он рыл землю и продвигался вокруг ямы, углубляя и выравнивая ее. Этот механизм и производил тот ритмический шум, от которого содрогалось наше разрушенное убежище. Во время работы он дымил и свистел. Насколько я мог видеть, он действовал самостоятельно, без всякого участия марсианина.

III

Дни заточения

Появление второго боевого треножника отогнало нас от щели и заставило вернуться в судомойню, так как мы боялись, что марсианин со своей вышки заметит нас в нашей засаде. Позднее мы поняли, что опасность быть обнаруженными не так уж велика, ибо глазу, ослепленному солнцем, наше убежище должно было представляться в виде пустой черной дыры. Но первое время, при всяком случайном приближении марсиан, мы, замирая от страха, спасались в судомойню. Однако любопытство наперекор опасности тянуло нас в щели. Теперь я с удивлением вспоминаю, что, несмотря на всю безвыходность нашего положения, — нам грозила или смерть от голода, или другой, еще более ужасный конец, — мы жестоко ссорились из-за страшной привилегии глядеть на марсиан. Мы были способны затеять нелепо-комическую скачку через всю кухню, стараясь обогнать друг друга; при всей нашей боязни произвести малейший шум, мы толкались и лягались, будучи на вершок от гибели.

Мы были совершенно разные люди по характеру, по привычкам, по всему нашему умственному складу. Опасность и заключение еще сильней подчеркивали наше несходство. Еще в Голлифорде викарий своими беспомощными причитаниями и тупой неповоротливостью своего ума опротивел мне нестерпимо. Его бесконечные невнятные монологи мешали мне сосредоточиться и при моем истерическом настроении доводили меня чуть не до припадков. У него было не больше выдержки, чем у глупой старой бабы. Он готов был плакать по целым часам, и я уверен, что он, как ребенок, воображал, будто слезы ему помогут. Даже в темноте он ежеминутно напоминал мне р своем присутствии. Кроме того, он ел гораздо больше меня, и я тщетно напоминал ему, что нам придется оставаться в доме до тех пор, пока марсиане не закончат свою работу в яме, а стало быть, надо беречь провизию, так как это наша единственная надежда на спасение. Он ел и пил помногу после длительных перерывов. Спал мало.