Борьба миров (без указания переводчика) - Герберт Уэллс

Мы были совершенно разные люди по характеру, по привычкам, по всему нашему умственному складу. Опасность и заключение еще сильней подчеркивали наше несходство. Еще в Голлифорде викарий своими беспомощными причитаниями и тупой неповоротливостью своего ума опротивел мне нестерпимо. Его бесконечные невнятные монологи мешали мне сосредоточиться и при моем истерическом настроении доводили меня чуть не до припадков. У него было не больше выдержки, чем у глупой старой бабы. Он готов был плакать по целым часам, и я уверен, что он, как ребенок, воображал, будто слезы ему помогут. Даже в темноте он ежеминутно напоминал мне р своем присутствии. Кроме того, он ел гораздо больше меня, и я тщетно напоминал ему, что нам придется оставаться в доме до тех пор, пока марсиане не закончат свою работу в яме, а стало быть, надо беречь провизию, так как это наша единственная надежда на спасение. Он ел и пил помногу после длительных перерывов. Спал мало.

Прошло несколько дней; беззаботность викария и его упорное нежелание вникнуть в мои слова еще более ухудшили наше отчаянное положение. Я принужден был прибегнуть к угрозам, даже к побоям. Это образумило его, но не надолго. Он принадлежал к числу тех хитрых, но слабых, лишенных гордости, трусливых, презренных людей, которые лгут и богу, и людям, и даже себе самим.

Мне неприятно вспоминать и писать об этом, но иначе мой рассказ будет не полон. Те, кому удалось избежать темных и ужасных сторон жизни, не задумаются осудить меня за грубость, за порывы бешенства в последнем акте нашей трагедии; эти люди, конечно, хорошо умеют отличать добро от зла. Но, я полагаю, им вряд ли известно, что человек, измученный пыткой, не может отвечать за себя. Зато всякий, кто сам прошел через мрак и видел скрытые корни вещей, поймет меня и найдет для меня оправдание.

И вот, в то время, как мы с викарием шопотом спорили, вырывали друг у друга пищу и питье, боролись и дрались, снаружи в яме, под беспощадным солнцем этого страшного июня, марсиане налаживали свою непонятную для нас жизнь. Теперь я расскажу о том, что видел. После долгого промежутка я наконец снова завоевал право смотреть в щель и заметил, что к новоприбывшим присоединилось еще трое марсиан с тремя боевыми треножниками и с какими- то новыми приспособлениями, расставленными в стройном порядке вокруг цилиндра. Только что собранная вторая многорукая машина обслуживала какой-то новый аппарат, принесенный одним из треножников. Аппарат этот своими общими очертаниями напоминал жбан для молока, а над ним был укреплен качающийся приемник грушевидной формы; какой-то белый порошок непрерывно сыпался из него в подставленный внизу круглый сосуд.

Вращение шло от одного из щупальцев многорукой машины. Две лопатообразные руки копали глину и бросали куски ее в грушевидный приемник, в то время как третья рука периодически открывала дверцу и удаляла из средней части прибора обожженный кирпич, покрытый нагаром. Четвертое стальное щупальце направляло порошок из котла по коленчатой трубке в какой-то другой приемник, скрытый от меня кучей голубоватой пыли. Из этого невидимого приемника поднималась прямо вверх струйка зеленоватого дыма. Пока я смотрел, многорукая машина с легким музыкальным звоном вдруг, словно подзорную трубу, растянула щупальце, скрытое раньше за кучей глины и казавшееся минуту назад коротким тупым отростком. Секунду спустя щупальце подняло кверху полосу белого алюминия, еще не успевшего остыть и ярко блестевшего, и отложило его в клетку из таких же полос, сложенную у одной стороны ямы. В промежутке между заходом солнца и появлением первых звезд эта проворная машина изготовила не менее сотни таких полос прямо из сырой глины, и куча голубоватой пыли поднялась выше краев ямы.

Контраст между быстрыми и сложными движениями всех этих машин и тяжелой пыхтящей неуклюжестью их владельцев был так велик, что сплошь да рядом живыми казались машины, а не марсиане.

Викарий стоял у щели, когда к яме принесли первых пойманных людей. Я сидел на полу и прислушивался.

Вдруг он отпрянул назад, а я, думая, что нас заметили, замер от ужаса. Он тихонько пробрался ко мне по мусору и присел рядом со мной в темноте, бормоча и показывая что-то пальцами; испуг его сообщился и мне. Движением руки он дал мне понять, что уступает мне щель. Любопытство придало мне храбрости, я встал, перешагнул через викария и прильнул к щели. Сначала я не понял причины его страха. Уже смеркалось, звезды казались крошечными и тусклыми, но яма была освещена зелеными вспышками от машины, изготовлявшей алюминий. Неровные отсветы зеленого огня и двигавшиеся черные смутные тени производили странное впечатление. В воздухе кружились летучие мыши.

Марсиан не было видно за кучей голубовато-зеленой пыли. В одном из углов ямы стоял боевой треножник с укороченными поджатыми ногами. Вдруг среди машинного гула как будто послышались человеческие голоса. Я подумал, что мне померещилось, и сначала не обратил на это внимания.

Я нагнулся, наблюдая за боевым треножником, и только тут окончательно убедился, что в колпаке и впрямь скрывается марсианин. Когда зеленое пламя вспыхнуло ярче, я разглядел его лоснящийся покров и блеск его глаз. Вдруг послышался крик, и я увидел, как длинное щупальце перегнулось за плечо машины к маленькой клетке, висевшей позади нее наподобие гроба. Потом высоко в воздухе поднялось что-то барахтавшееся, какой-то неясный, загадочный предмет, черневший на фоне звездного неба. Когда предмет опустился, то при зеленой вспышке я увидел, что это человек. В течение нескольких секунд я успел его рассмотреть. Это был хорошо одетый, здоровенный, упитанный мужчина средних лет. Три дня назад он, вероятно, занимал видное положение в обществе. Я видел его широко раскрытые глаза и отблеск огня на его пуговицах и часовой цепочке. Он исчез по другую сторону кучи, и одно мгновенье все было тихо, но потом снова послышался жалобный крик и продолжительное ликующее уханье марсиан…

Я присел на кучу мусора, потом вскочил, зажал уши и бросился в судомойню. Викарий, обхватив голову руками, молча пригнулся к полу, взглянул на меня, когда я проходил мимо, всхлипнул, очевидно, вообразив, что я покидаю его, и бросился вслед за мной.

Эту ночь мы провели в судомойне, колеблясь между ужасом и жутким соблазном поглядеть в щель. Я чувствовал, что надо действовать, но тщетно пытался придумать какой-нибудь план бегства. Только на следующий день удалось мне вполне ясно понять создавшееся положение. Я видел, что викарий совершенно не способен рассуждать логично. От всех этих ужасов он стал необычайно порывист, потерял всякое благоразумие и предусмотрительность. В сущности он уже опустился до уровня животного. Мне приходилось рассчитывать исключительно на себя. Обдумав все хладнокровно; я решил, что, несмотря на всю трагичность нашего положения, отчаиваться нечего. Наша главная надежда в том, что марсиане, вероятно, лишь временно расположились в яме. Если они даже превратят ее в свой постоянный лагерь, то и тогда нам может представиться случай к бегству, если только они не сочтут нужным его охранять. Я обдумывал также с большим усердием план подкопа в противоположную от ямы сторону, но здесь нам угрожала опасность очутиться в поле зрения какого-нибудь стоявшего на карауле треножника. Кроме того, подкоп пришлось бы рыть мне одному, — викарий, конечно, был не пригоден для такой работы.