Роксолана: Королева Востока - Осип Назарук

Образ Богоматери Привратницы не покидал ее сознание.

А луна словно звала наружу.

Она встала, оделась и вышла…

Она понимала, что ворота монастыря в это время будут закрыты, но хотела хотя бы пройтись улочками монастырского города, поближе к чудотворной иконе. Тихо, как кош ка, прошла она около стражи султана и пошла к воротам.

Ворота были открыты!.. Пахло сиренью, белым жасмином, красными розами, синим цветом глицинии и красным цветом персика, который походил на кровь на лице иконы… Опьянев от запахов, она вышла за ворота… Ночь была ясной и спокойной. Даже самый слабый ветер не дул с Геллеспонта и Пропонтиды. А гладкое Эллинское море, посеребренное лунным светом как зеркало, тихо спало, как большой пруд под Рогатином… При воспоминании о родном крае сердце Насти задрожало, а глаза обратились к лику Божьей Матери.

Он был совсем не похож на себя! Его ночное выражение было более задумчивым и менее острым, хотя все еще суровым.

Молодая невольница в экстазе упала на колени и поцеловала чужую землю. Страшась того, что сейчас икона закричит, сойдет с ворот и прогонит ее со Святой горы, Настя посмотрела на нее. Но икона сурово молчала, будто собираясь слушать ее молитву. Молодая невольница начала молиться образу так искренне, будто она говорила с живым человеком: «Матерь Божья, Привратница! Твой Сын сказал всем: “ Просите, и дано будет вам ; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам”… Матерь Божья, Привратница, с Иверской иконы на святом Афоне!.. И я тебя прошу!.. Я тоже ищу твоего покровительства!.. Я тоже взываю к твоему милосердию!..»

Она передохнула перед тем, как сказать Богоматери, знающей, что такое боль, то, что она уже проговаривала в своей душе. Она чувствовала возможность возвращения. Но куда и к кому возвращаться? Там ли еще ее родители? Не женился ли Стефан? Стоит ли упускать такую возможность обретения власти? Тут ей вспомнилось предсказание цыганки о том, что она будет великой госпожой. Она передохнула и снова стала молиться:

– Я несчастная девушка из далекой страны, без дома и без рода среди чужих людей, одна-одинешенька, как травинка в поле! Меня вырвали из дома и угнали далеко-далеко. Но я не прошу ни о свободе, ни о счастье… Матерь Божья, Привратница! Дай знак, что я должна делать в минуту сомнения! Подай мне хоть какой-то знак от всемогущего Сына твоего и единой Троицы! Ведь он знает все и до всего снисходит, даже до последнего червяка. Я не хочу отрекаться от церкви, в которой молится мой отец. Ведь я стану еще более одинокой, чем теперь. Но иначе я не принесу пользы тысячам несчастных. Ты знаешь, что такое боль! Вступись за меня перед всемогущим Господом, сотворившим небо, море, ветер и птиц небесных, и наказавшим людям творить добро. Дай мне знак, Богоматерь Привратница! Может, именно для этого направила меня сюда рука Господа степями и морями, чтобы я облегчила участь угнанных в неволю и льющих слезы? Дай мне знак, Матерь Божья, Привратница! Взглядом, перстом!..

Она молилась с наивной искренностью своей невинной души. И внимательно смотрела то на лик Богоматери Привратницы, то в простор синего неба над Афоном. Но лик оставался недвижим. Лишь в небесных далях тихо сияли звезды на синем фоне и ясная луна плыла, напоминая мельничный жернов.

Она была одна и чувствовала одиночество. Внутренний голос говорил: «Бог сотворил человека по образу и подобию своему, дал ему свет разума и свободную волю словно два больших паруса, чтобы переплыть жизнь. Сама решай по своему уму и по своей воле, которые тебе дал Бог! Наступит время, Бог даст тебе не один знак, а множество, о том, правильно ли твое решение, и к добру ли ведет твой путь…»

Она услышала лязг металла и шаги в ночной тиши. Это стража несла оружие. В воротах, задумавшись, стоял Сулейман с надвинутым на глаза тюрбаном. Он тоже не мог заснуть в эту ночь. Его тоже не покидал образ Привратницы обители, в которой он остановился. Он вышел, чтобы ночью посмотреть на него – образ матери христианского пророка, замученного солдатами.

Великий султан усмехнулся, подумав о содеянном предками нынешних христиан. Он думал, что если бы в те времена на Иерусалим распространялась его власть, то никакой мусульманский наместник не позволил бы так мучить невинного проповедника в белом хитоне! Но предки неверных осквернили мир: куда бы ни шли их потомки, они несут распятие как знак смерти своего пророка!

«Слыханное ли дело! – думал великий султан, нетерпимый к христианству и, прежде всего к символу креста. – Куда ни глянь, по всему их краю видишь эту их священную виселицу: при путях и дорогах, на распутьях, на домах, на церквях, на знаменах и коронах их князей и монархов, на монетах, даже на груди у их послов!.. Даже на моей возлюбленной!.. Они так держатся этого символа, что даже невольница не желала отречься от него ради султанской печатки! Почему они держатся за крест, на котором их безумные предки распяли их пророка?»

Так размышлял халиф всех мусульман и не мог найти ответа.

Но стойкость в вере нравилась ему, как нравилась любая стойкость, величие, глубина и правда, пусть даже она уязвляла его. Он верил в то, что Магомет был больше Христа как пророк, и что он пришел «исправить» веру Христа, как когда-то была ей исправлена вера Моисея – пророка евреев.

Евреев он не любил по ряду причин. Первая – их беспокойство.

Он не раз присматривался к тому, как его янычары добивали пленных разных народов. Христиане умирали спокойно, а евреи – нет. Так же из христиан перед смертью метались только армяне и греки, которых султан тоже недолюбливал. Безмятежный покой той невольницы, что молилась матери своего пророка, нравился ему, как отряд, твердым шагом шедший на верную смерть.

Она, должно быть, уже заметила его, но не обращала никакого внимания. Это раздражало его, но и нравилось, ибо был кто-то, кто не обращал на него внимания. Чувствуя свою силу и могущество, он нуждался и в этом. Он почти покорно ждал, когда любимая совершит молитву.

Она встала и просто подошла, по-детски естественно и наивно.

Они оба направились к берегу.

Она еще раз оглянулась и словно услышала, как в свете луны идет, будто лунатик, бывший монах, отступник. Он шел с непокрытой головой, заломленными руками и болью на лице. Мучило ли его отступничество, или злодеяния, совершенные им в качестве шпиона, или то и другое сразу? Теперь она поняла, почему он так живописал тихую ночь, в которой Богоматерь Привратница отпускает все грехи. Она проникла в его душу и помыслы. Все поняла… А он просто шел к образу над воротами и ничего не видел, ища источник милости. Кто знает, как долго мечтал он об этой молитве перед чудотворной иконой Богоматери, подумала Настя. Она еще несколько раз оглядывалась и все видела, будто шли крадучись к иконе темные тени грешных людей. У всех было какое-то бремя на душе. У всех! «А Сулейман? – подумала она. – Что творится в его душе?..»