Современная нидерландская новелла - Белькампо

Кажется, в эту минуту я вышел из терпения — в первый и последний раз. Когда через несколько часов появилась аварийная машина фрейбургской полиции, я уже не возмущался, а играл заученную роль.

Теперь, задним числом, я спрашиваю себя, не совершил ли я тактическую ошибку. Возможно, было бы разумнее дать им увезти машину, потому что таким образом был бы создан прецедент. Но возможно, тогда возникло бы впечатление, что я пытаюсь прибегнуть ко всякого рода уловкам, а это в свою очередь вряд ли бы увеличило благосклонность ко мне чиновничьего аппарата. Кроме того, как мне кажется, еще большой вопрос, может ли случай с полицией служить прецедентом для ведомства здравоохранения. Так или иначе, а я был рад, что спас место своего ночлега, ибо, будь я вынужден арендовать у господина Ван Амеронгена кровать, которую он, без сомнения, охотно бы мне предоставил, это нанесло бы серьезный удар по моему карману. Притом что вследствие недавних неурожаев уже и цены на яблоки и груши вдруг подскочили.

В четверг весна недвусмысленно вступила в свои права. Но именно в четверг меня впервые целый день донимал исключительно неприятный запах. Я решил, что где-нибудь поблизости работает предприятие по переработке мусора или уничтожению трупов животных, и с надеждой ждал, когда ветер подует с другой стороны. Однако я и не думал спасаться бегством. Я вытащил автомобильное сиденье на луг и спокойно сидел на солнышке подле домика, где моя супруга вкушала столь необходимый ей покой. Мирно паслись коровы господина Ван Амеронгена, за моей спиной с ревом проносились машины, и воробьи чирикали на проводах высоковольтной линии. Как будто я был в отпуску. Отпуск! Мне его дадут в июле, и к тому времени, надо надеяться, моя супруга уже настолько поправится, что мы сможем снова поехать на Терсхеллинг. А может быть, попробовать на этот раз забраться подальше? В Арденны, например? Или совершить плавание по Рейну? За этими раздумьями я задремал, и разбудил меня голос мефрау Ван Амеронген:

— Менеер Лихтбеелт! Почта!

Это был ответ из Гелдерланда. Быстрота, с какой административные учреждения в нашей стране обрабатывают свою корреспонденцию, выше всяких похвал — думаю, Ваше Величество, не повредит, если Вы услышите об этом из уст простого человека, смиреннейшего из Ваших подданных.

Текст письма был именно таков, как я предполагал: территория-де под проводами, согласно их картам, относится к провинции Утрехт, — но этим дело не ограничивалось. Меня ставили в известность, что, поскольку мой вопрос не терпит отлагательства, они ходатайствовали перед палатами депутатов провинций Утрехт и Гелдерланд о проведении картографическими ведомствами обеих провинций совместного исследования. Целью его явится в кратчайший срок раз и навсегда установить точную границу между Утрехтом и Гелдерландом, а тем самым и между Элспейком и Фрейбургом, причем работы начнутся с той точки на местности, где лежит моя супруга. Упомянутые должностные лица, по-видимому, приступят к работе уже в начале следующей недели, и в письме выражалась надежда, что таким образом все разрешится быстро и ко всеобщему удовольствию.

Охотно сознаюсь, что с этим письмом в руках я пустился в пляс под каштанами. Мефрау Ван Амеронген наблюдала за мной, улыбаясь и качая головой, но я не стеснялся ее. Я ведь уже и надеяться не смел, что все уладится так быстро.

Само собой разумеется, что именно теперь, когда дело вступило в решающую стадию, я не мог все бросить. Но свои отгулы я уже использовал, и потому на следующее утро мне пришлось снова позвонить в фирму «Интероп». Оказалось, что господин Груневелд-старший еще не вернулся. Я изложил господину Груневелду-младшему все обстоятельства в полном соответствии с истиной, но он не счел возможной мою дальнейшую службу в фирме.

— Сам посуди, Лихтбеелт, на этот путь мы не можем становиться.

— Да, конечно, менеер Груневелд, я понимаю.

— Я должен подумать о других наших служащих. Узнай они, что я даю тебе дополнительные свободные дни, вот увидишь, тоже мигом насочиняют невесть чего.

Я выразил ему свое восхищение:

— Менеер Груневелд, я просто поражаюсь, как хорошо вы знаете людей.

— Да, такое знание людей приходит на руководящем посту. И еще вот о чем подумай, Лихтбеелт: в конце концов это привело бы к тому, что в Нидерландах больше никто не захотел бы трудиться.

— Ха-ха, — засмеялся я, — такой оборот дела я никак не мог бы одобрить.

— А так бы оно и было.

— Но с вашего позволения, менеер Груневелд, не сочтите, конечно, за недоверие, но… как теперь будет с моей больничной страховкой и пенсией?

— Гм, легко сказать! Надо сначала выяснить. Я этого не знаю. У тебя там есть телефон?

— Разумеется, менеер Груневелд, номер телефона семейства Ван Амеронген, чьим гостеприимством я пользуюсь, — Элспейк, 346.

— Элспейк, 346. Ну вот, Лихтбеелт, договорились. Теперь я испытываю потребность поблагодарить тебя за… сколько лет ты служил у нас?

— Двадцать три года, менеер Груневелд.

— За двадцать три года верной службы в фирме «Интероп». Двадцать три года — это целая жизнь. Говоря точнее — это моя жизнь. Когда я родился, ты поступил служить к нам на склад, и, как сейчас помню, в детстве я часто слышал от отца, что только с твоим приходом у нас на складе наступил порядок. Неустанным трудом ты добился, что через шестнадцать лет тебя повысили и ты стал руководить отделом, — такое удается немногим. Нельзя представить себе «Интероп» без тебя. Ты — это «Интероп», и «Интероп» — это ты. Нам будет недоставать тебя, Лихтбеелт, — заключил он и повесил трубку.

Слезы навернулись мне на глаза. Найдется ли на земле человек, которого бы оставила равнодушным похвала?

Это было в пятницу. По-прежнему стояла хорошая погода, вонь, увы, тоже, и единственное, что я успел за субботу, — это составить заявление в Отдел социальной помощи в Амстелвеене; в нем я описывал свое положение и просил предоставить мне пособие по безработице.

В противоположность этому черному дню, когда мне впервые в жизни пришлось протянуть руку за подаянием, следующий день стал настоящим праздником. Примерно в полдень сверху, с автострады, которую я столь неожиданно покинул неделю назад, до меня донеслись ликующие возгласы, и тут же мимо промчалась машина моего зятя, из каждого окна махали детские ручонки. Чуть подальше машина съехала на дорогу к Элспейку и через несколько минут остановилась у фермы.

Никогда мне не забыть зрелище, какое являли собой мои близкие, спеша ко мне через луг: малютки, кричащие «Деда! Деда!», дочь с плетеной корзинкой для провизии, прикрытой белой салфеткой, и зять, в отличной форме, как всегда, в узких брюках, с фотоаппаратом через плечо. Поздоровавшись со мной (и досталось же моей бороде! Сколько было шуток и смеха; как ее дергали во все стороны!), мои внучата, вереща от удовольствия, вскарабкались на крышу низенького домика, который я соорудил для их раненой бабушки. Дочь хотела остановить их, но я сказал, пусть на этот раз сорванцы делают что хотят. Я, конечно, знал, что больных раздражает малейший звук, но был уверен, что этот шум будет моей супруге только приятен. К тому же дети скоро по собственному почину оставили домик в покое. Очевидно, вонь от предприятия по переработке мусора и уничтожению трупов животных, к которой сам я мало-помалу притерпелся, все же не давала им играть в свое удовольствие. Зять сделал несколько снимков на память о происшествии, о котором когда-нибудь потом всем нам, и прежде всего самой моей супруге, без сомнения, приятно будет вспомнить. Затем я отдал честь привезенному обеду. Французские длинные батоны, жареное мясо и даже вино появились на расстеленной салфетке, и стоило мне сделать несколько глотков, как этот весенний день превратился для меня в летний день из сказки. Увы, зятя вдруг стошнило, после чего им сразу же пришлось уехать.

Ваше Величество, Вас небо тоже благословило многочисленным потомством, которое вдобавок умножается год от года, и у Вас тоже есть лужайка, где Вы, быть может, иногда располагаетесь для пикника с Вашими внучатами. И потому мне незачем именно Вам рассказывать, как много это значит для человека в нашем возрасте. Увы, с того дня они больше не приезжали, но это ведь и не имело бы смысла. Помочь мне они все равно не могут — пусть только сами будут счастливы, где бы они ни находились, вот все, что мне от них надо.

В понедельник, тринадцатого мая, действительно появились землемеры и картографы, числом восемь человек. Они начали какие-то сложные манипуляции с палками, выкрашенными в красную и белую полоску, а потом глядели на эти палки в маленькие бинокли, укрепленные на штативах, — во всем этом я мало чего понял, ибо мое образование ограничивается неполной средней школой. Но всегда приятно смотреть на тех, кто работает с истинным профессионализмом, что бы человек ни делал — занимается ли он межеванием, красит ли оконную раму, пилит доску, разливает пиво, считает банкноты или завязывает мешок с сахаром. Одно из бедствий нашего времени, на мой взгляд, состоит в том, что так много развелось людей, не владеющих своим ремеслом. И бедствие не только в плохой работе, но и в том, что люди не получают от нее удовлетворения: ущербная работа порождает ущербных людей. Часто жалуются на роковое влияние, оказываемое на человека обезличенным трудом на фабриках, но и там, где люди работают самостоятельно, дело обстоит не лучше, так что причина, по-видимому, коренится глубже. Но об этих чиновниках нельзя было сказать ничего подобного — примечательно, кстати, что, даже не понимая существа работы, человек может судить о том, насколько квалифицированно она выполняется. Похоже, что в человеке заложено своего рода общее представление об артистизме, изяществе и экономности, и там, где присутствуют эти качества, их может увидеть любой.