Мост через Лету - Юрий Гальперин

Музы забыли туда дорогу. Мне от этого было не легче.

Меня не понял мой единственный почитатель. Он хотел. Я верю. Он не нарочно. Он желал мне добра, считал, что поступает гуманно. Но и мальтузианство последовательно выходит из гуманистической идеи.

А я?.. Тоже хорош. Защищаясь, авторским высокомерием я задел клитор его души. И он засопел.

Но ничего. Обоим пойдет на пользу эмоциональный моцион. Оба мы встряхнулись. И, верно, он был не так уж далек от истины, иначе чего бы я завелся? Давно ведь ясно: прельстительные идеи — всего лишь прикрытие потаенной сути. Аргонавтам легче достичь Колхиды, чем уверенному в своей порядочности человеку до истинных причин бессонницы докопаться. Бесчисленны ловушки. И даже высокая поэзия более не светится свободной. А христианские выверты современных версификаторов — вздор, маска, скрывающая прелестные гримасы комплексов.

Так думал я, в извинительном состоянии возвращаясь домой. И теперь, когда постыдные подробности ночных похождений обстали вокруг, за нагромождением фраз я рассмотрел нечто иное. Вернулась способность видеть. И вот:

…Алик, толстый и добрый, смеялся и, на ходу раздеваясь, спускался к воде вместе со мной. Простите, уже с моим героем… Алик был уверен, что хорошего человека должно быть много, и забавно хлопал себя по жирным ляжкам. Я был рад снова видеть его. Благодаря Алику (но не моему приятелю, а литературному персонажу) главный герой наших записок, писатель, попал на «Колдунью». Девушка из фильма приглянулась ему. И он любовь свою умыкнул не откуда-нибудь, а с экрана: увидел, пожелал и увел. Сделано было просто, без увертюры, в стиле настоящего мужчины. У фрейдистов на то особое мнение, но что с них возьмешь. За нашего героя я был пока спокоен: он получит свое. Никуда не денется, хлебнет бедовой водички и в шестой главе, и в последней. А вот героиня, что она?

Марина стояла у воды, смотрела на одуревших мужиков.

Две частных «волги», вишневая и синяя, такси, «москвич» и шесть человек вместивший Алькин «жигуленок» доставили к лесному озеру подгулявшую компанию. Рев моторов, красные огни стоп-сигналов, праздник вспугнул тишину. И когда кто-то предложил купаться нагишом, и все стали раздеваться и двинулись к воде, вспыхнули дальним светом автомобильные глаза…

В этом месте внутреннему взору терпеливых читателей предоставляется свобода вообразить картину разнузданного шабаша на берегу сообразно индивидуальным запросам. Добавлю только, что тела третьестепенных персонажей пьяно резвились в лучах фар-прожекторов, нисколько не поминая о стыде, — его как бы не существовало.

Но главный герой, он же писатель, смущенный и худой, стоял возле Марины, глуповато разглядывая белую полоску на смуглом своем теле, на южных пляжах ее защитила от солнца тряпица плавок.

Марина сказала:

— Да. Конечно. Если ты хочешь. Но остановилась у воды.

И он, в обычной жизни, казалось бы, развинченно свободный, не решался без нее войти в озеро. Подтолкнуть тоже не осмеливался. В ярком свете перед автомобилями она стояла просто и открыто. И тогда он поймал себя на мысли, на желании вернуться и что-нибудь надеть. Но, улыбаясь, она заглянула ему в глаза, спрашивая молча: «Ты доволен?». И он уже не помнил, где оставил одежду, в каком месте на берегу. И сдвинуться не мог.

И я дальше того абзаца не мог продвинуться в записках с пунктирными наметками сюжета. Несколько дней писал длинную, всю из пространных отступлений, пеструю от многоточий, только что вами дочитанную главу. Не знал, что делать. И догадался лишь теперь.

Я отодвинул диктофон и встал из-за стола. Достал из машинки лист. Внимательно прочитал последние строчки. И…

…спустился из комнаты, как и подобает Господу в своих владениях, прямо к лесному озеру. Пинком прогнал голого, лохматого нахала биолога из кабины крайней «волги» и выключил свет. Затем направился к другой машине, к третьей. И когда на берег вновь опустилась темнота, крики как бы сами угасли. Слышался лишь плеск воды, тихий смех, негромкие голоса. Марина заметила меня, махнула рукой, что-то шепнула бесшумно. Но в затухающем свете последней фары я не разглядел послания. Не спеша, с сознанием выполненного долга, я поднялся в комнату, вернулся к столу и, оглянувшись, увидел: под звездами в лунном свете на притихшем берегу тень девушки попробовала воду ногой. И герой-писатель, наконец, повернулся к ней и подал руку.

5

Опираясь на протянутую руку, она шагнула к воде и робко попробовала волну ногой. В гаснущем свете автомобильных фар я последовал за ней, удивленный улыбкой и приветливым жестом: Марина помахала рукой хмурому типу возле машины. Я невольно оглянулся, человек, который выключил свет, был мне знаком. Показалось, или я его где-то встречал? Может быть мы пересекались в коридорах редакций, общались? Более того: он мне напомнил меня самого: постаревшего, раздавшегося вширь, обрюзгшего, с длинными волосами. И еще померещилось, как бы любуясь нами, он улыбнулся в ответ и кивнул. Впрочем, улыбка предназначалась Марине, она первая приветила его. И сразу же шагнула дальше, в воду, увлекая.

В смятении и сбитый с толку, теряя равновесие, я последовал за ней. И, когда она опять обернулась, упал, столкнулся с ее грудью и обнял. Я удивился: какая она вся была горячая. Дрожала. В прохладной духоте лесного августа, в прозрачной дымке вялого тумана — над озером, над рощей — ощущение это было так необычно, что, когда она прижалась, ласково боднула мое плечо подбородком, я сразу выпустил ее. Но быстрое объятие обоих успокоило. Пропала дрожь. Мы взялись за руки и бодро двинулись вперед, разбрызгивая коленями луну.

Вода покрыла бедра. Она высвободила руку, остановилась и часто задышала. А я погрузился по шею и, не подымая брызг, медленно поплыл подле нее. Она шла рядом, забавно вздрагивая, когда полоса воды поднималась выше. Мы оба смеялись. И мне казалось, я вижу, как втягивается испуганный живот.

Песчаное дно кончилось. Ноги скользили на илистой гальке. Мне пришлось встать рядом и, обняв левой рукой плечо, правой осторожно плеснуть на спину. Испуганно она сказала: «Ой!..» Легла на мою руку.

Мы поплыли вместе навстречу туману.

Визг и возня на берегу и в камышах на взбаламученной отмели сделались не слышны. Может быть, там что и происходило, но было необыкновенно далеко, вне нас, почти в другой повести. Играя, как дельфины над глубиной, мы гладко касались спинами, сплетали ноги и расплывались в разные стороны, медленно теряя в струящейся воде сладостную память прикосновения. И возвращались опять, чтобы коснуться.

— Намочил мне волосы! — смеялась она и уворачивалась веретеном, бело выгибалась и рассекала черно-зеленую толщу упругими ногами.

Усталые, мы плыли на спине. Я фыркал, отряхивая капли с лица. Рука ее, по-детски сильная, скользила от подбородка вниз. Я замирал. Она смеялась и проныривала подо мной. Все повторялось вновь.

На берегу веселье стихло. За камнями разожгли костер, который мы сперва не заметили, а узнали по горькому запаху дыма. Под звездами лес темнел стеной. Алые всполохи костра выхватывали из мрака искривленные ветви сосен, фигурки людей, черные ели на берегу.

Из воды мы направились к огню. Среди одетых друзей принялись искать в машине свою одежду, не отвечая на шутки.

— Дай простынку? — попросил я Надю. В ответ она рассмеялась.

Алик сочувственно пожал плечами:

— Мне тоже не дала.

Марина протянула полотенце.

— Возьми.

Пока я неторопливо вытирался, она дрожала рядом от озноба. Легкий ветер с озера, сначала незаметный, пронизывал насквозь. Когда я растерся, она прислонилась спиной к моей груди и прошептала: «Теплый…» Растерла сырым полотенцем тело и завернулась в Надин махровый халат.

Натянув брюки, засовывая под ремень подол рубахи, я двинулся к огню, где пахло жареной колбасой. В стаканы наливали бесцветную водку. Протрезвев после купания, биологи опять закосели.

— Будешь пить? — настороженно спросила Марина. Вытряхивая воду из уха, я лишь косо качнул головой в ответ, что могло означать одно: нет, не буду, — не этого хотелось. Но она протянула хлеб с куском дымящегося мяса и горячего сыра.

— Давай вместе. Чуть-чуть.

Но по чуть-чуть не получилось. Мы поделили стакан водки пополам.

Разомлевшие биологи под гитару пели беспокойные песни. Бедодей-романтик подбрасывал хворост в костер. Его отговаривали, опасались, пламя подберется к машинам. Дверца вишневой «волги» была открыта, и на заднем сиденье целовались две девушки. Марина на корточках, спиной к огню, сушила волосы — колдунья. Я наклонился к румяному от жара лицу и, словно бы собираясь шепнуть, прижал зубами мочку уха. Она вздрогнула и тонкой ладонью скользнула под закатанный рукав рубашки.