Тудор Аргези - Феодосий Видрашку

он узнал бы ее среди тысячи девушек! Шла гордой походкой девушки из народа, правой рукой прижимая к груди пакет. На пальце у нее он разглядел недорогое кольцо с сердечком. Значит, не замужем! Одна! Несколько дней уже моросил дождь с мелким мокрым снегом, и переулки превратились в настоящие сточные канавы с липкой противной грязью, идти было трудно, и мало кто по сторонам глядел — нужно было смотреть под ноги. Этим объяснял себе позже Аргези, почему красавица не подняла на него глаз, как тогда, на пожаре. Он пропустил ее, онемевший от радости, подождал, пока она отдалится на несколько шагов, и пошел за ней, не упуская из виду ни на секунду.

Она пересекла шумную торговую улицу, не остановилась поглядеть на выставленные товары, а пошла дальше, мимо недавно построенного серого куба национального банка. Скромное, аккуратно сшитое пальто, теплый домотканый платок, вязанные из разноцветной шерсти чулки — поздняя осень ведь, идет этот противный мокрый снег, и холодно. Как же найти повод, чтобы начать разговор с ней? Аргези подумал о своем внешнем виде — усы, фуражка блином, немного измятое, поношенное осеннее пальто и палка. Она заметит ее и подумает, что хромой пли больной. И вдруг повод появился. Нужно спешить, не терять времени.

— Барышня, вы потеряли галошу… Добрый день… Целую ручку… Вы потеряли г-галошу, — начал он, заикаясь впервые в жизни.

Галоша действительно застряла в глине, а хозяйка ее, держась за железную ограду, стояла в нерешительности с правой ногой на весу — могла ведь и левая галоша остаться в глине, и тогда что делать…

Он подал ей галошу и сказал, продолжая заикаться:

— М-меня з-зовут Тудор Аргези… А к-как в-вас зовут?

— Параскива меня зовут, но это к вам не имеет никакого отношения. — Девушка заметила, что этот усатый старик преследует ее, и сейчас не знала, как же от него уйти.

— Меня зовут Тудор Аргези, — сказал он, перестав заикаться, — я пойду за вами но всему Бухаресту и куда угодно, я вас после этого пожара ищу вот уже почти полгода… Где вы пропадали?

— Почему ты не прогнала меня тогда? — спросит свою Параскиву Тудор Аргези много лет спустя.

— Потому что ты мне показался не похожим ни на кого другого. Ты был единственным в своем роде человеком, хотя сказал такие же слова, как многие другие.

— А что я тогда сказал?

— «Какая жуткая погода, барышня! Какая невыносимая слякоть!»

За один вечер он ей рассказал всю свою жизнь, рассказал о своем неуюте и горе, рассказал о своем сиротстве и о маленьком сыне Элиазаре.

— У меня не было матери, — сказал он.

— Я буду твоей матерью, — ответила она.

— У меня нет сестры, — сказал он.

— Я буду твоей сестрой, — ответила она.

— У меня нет никаких родных, — сказал он.

— Я заменю всех твоих родных, — ответила она.

— У меня нет богатства, — сказал он.

— Я соберу для тебя все богатства мира, — ответила она.

— У меня нет жены, а есть сын, — сказал он.

— Я буду женой тебе и матерью твоему сыну, — ответила она.

— Ты будешь моей дочерью, — сказал он.

— Я буду твоей дочерью, пока не носарю тебе дочь, — ответила она.

И они пошли по жизни вместе.

«Вкралась песней в меня ты однажды, когда сердце наглухо запертым зимним окном распахнулось от ветра и хлынул туда теплый голос твой вслед за ликующим днем, запустение смыв без следа… Отчего ты запела? Отчего я тебя услыхал? Неразрывно слились мы с тобой в вышине, как два облака белых над серыми гребнями скал. Шел я сверху к тебе, ты с земли поднималась ко мне, ты из жизни пришла, я из мертвых тогда воскресал».

3

Параскива тоже сирота: ей не исполнилось еще и десяти лет, когда родители, буковинские крестьяне, умерли — они отравились гнилой рыбой, которой в голодное зимнее время года «облагодетельствовал» местный помещик своих батраков. Оставшись одна, маленькая девочка скиталась в поисках куска хлеба, пока не добралась до Бухареста, и здесь стала зарабатывать иглой — Параскива была прекрасной рукодельницей.

— Я, когда первый раз заговорил с тобой, чего-то страшно боялся, — признался ей позже Аргези. — И потому заикался как мальчишка.

— И ты не знал, что дрожишь перед девчонкой, которая боялась булавочного укола.

— Я почему-то увидел в тебе личность. Сразу же узнал по твоему виду, что ты сильная, волевая, выносливая и гордая хозяйка. И я не ошибся. Это было твое главное приданое.

Природное «приданое» Параскивы во многом определило дальнейшую судьбу Тудора Аргези. С ней он обрел новые, сильные крылья, он почувствовал себя неодиноким и был уверен, что со своей Параскивой одолеет любые трудности.

Аргези уже ясно понимал, что его призвание — литературный труд. Это навсегда. Но что писать? Стихи? Да.

Стихи он писать умеет и напечатал уже немало. О возвращении Аргези в страну пишут как о главном литературном событии. Многие газеты и журналы считают за честь печатать его стихи. Но Аргези не торопился. На предложение Галы и Кочи собрать все написанное вместе и выпустить первый сборник стихов поэт ответил: «С этим я не хочу спешить. За свою жизнь я выпущу только одну книгу стихов. Но для этого мне надо еще десять лет». А сейчас он берется за решение другой задачи — «соскребать с общества плесень, выжигать ее каленым железом». И этим каленым железом оказались памфлеты Аргези-газетчика.

У Николае Кочи не было средств, чтобы арендовать для редакции «Факела» солидное помещение, и он нанял комнату в доме на улице Брезояну. Вся редакция размещалась в этой комнате и владела одним колченогим столом и пятью видавшими виды стульями. В длинный коридор выходило множество таких же дверей, как у редакции. Предприимчивая хозяйка сдавала комнаты и «девочкам» для приема клиентов. Бывали забавные случаи: «клиенты», прожженные политиканы, известные фабриканты, промышленники, «борцы» за высокие моральные устои общества, вместо того чтобы попасть к «девочкам», открывали дверь редакции и, до смерти напуганные, пытались как можно быстрее унести ноги. Такое соседство редакции вместе с явными неудобствами давало возможность получить и добавочный материал.

Каждый номер «Факела» выходил с острым памфлетом Аргези, с его язвительными критическими заметками.

Он без страха подымает руку на самого короля Карола I Гогенцоллерна. «Человек с синяками вместо глаз» — назовет Аргези чужеземного коронованного правителя страны.

«Слава и могущество его красноречивее и ярче, чем псалмы и песнопения. Это доказано безмолвием угнетаемых им тридцати двух уездов нашего края», — пишет Аргези и замечает, что за сорок лет правления Гогенцоллерна положение трудового народа страны