Наследница по кривой - Тьерни Макклеллан

Как и в понедельник, Харриет выбрала серые тона. Льняная туника цвета маренго, брюки-стретч более светлого оттенка и простые, но очень элегантные темно-серые туфли. Несмотря на то, что Харриет была явно возбуждена, ни один волосок не выбился из серебристой прически.

Такими вещами нельзя не восхищаться.

Картину завершали мы с Матиасом, сидевшие на диване, почти соприкасаясь коленями, со стаканами в руках. Наши головы были повернуты к Харриет, а на лицах застыло одинаковое выражение изумления. Ах да, последний штрих. Под ногами у нас растекалась лужица от таявших кубиков льда.

Знаю, неприлично в столь эмоционально насыщенные минуты обращать внимание на мелочи. Но со своего места я углядела часы на руке Харриет, и мне показалось, что это "Ролекс".

Ладно, признаюсь, я мелочная. Стоило мне заметить часы, как я тут же сообразила, что, вероятно, наряд, в который было облачено изваяние в прихожей, стоит больше, чем вся мебель в моем доме. Включая диван от Этана Аллена, на котором я сидела. Даже если бы я его купила за полную цену.

Внезапно картина пришла в движение — это Матиас резко встал на ноги.

— Мама, вы?..

Я метнула взгляд на моего гостя. Вы? Сомнительно, чтобы своему отцу, жизнелюбивому кулинару, Матиас говорил «вы». Особенно когда они орали друг на друга. Впрочем, Харриет Кросс наверняка относилась к тем женщинам, которые требуют от детей официального обращения. В любых обстоятельствах.

— Каким ветром вас сюда занесло? — осведомился Матиас таким тоном, словно был рад нежданной встрече.

Но Харриет, похоже, не поверила сыновней радости. Стоило Матиасу заговорить, как она шумно втянула в себя воздух. Звук разнесся по всей комнате и достиг моих ушей. Я в это время ползала по полу, подбирая кубики льда и складывая их в синюю керамическую пепельницу, стоявшую на краю стола.

— Я могу задать тебе тот же вопрос, — произнесла Харриет. — Я… я глазам своим не верю! Что ты тут делаешь?!

— Успокойтесь, мама. Мы со Скайлер всего лишь…

— Всего лишь что?

Мне вдруг почудилось, что Харриет вознамерилась использовать свою серую сумочку в качестве метательного снаряда. Она прижала ее крепче к груди, словно накапливая силы перед броском. На всякий случай я втянула голову в плечи и изготовилась нырнуть за диван.

Матиас предпринял еще одну попытку:

— Мы просто…

Безнадежно.

— Я не потерплю этого, — перебила его Харриет. — Слышишь меня? Не потерплю!

Гостья выражалась не слишком ясно, но, думаю, не всегда стоит уточнять, что именно имеют в виду. Особенно если сумочку держат, словно спортивное ядро.

— Мама… — опять начал Матиас и медленно двинулся к Харриет. Так приближаются к разозленному и опасному животному.

Харриет сделала шаг назад. Теперь она прикрывалась сумкой, как щитом.

— Когда Эдисон позвонил мне, я не поверила, — произнесла она. — Действительно не поверила! Мне надо было прийти сюда, чтобы убедиться! — И она заметалась по прихожей. Разгуляться там особенно негде, но Харриет хватило места, чтобы уже через секунду у меня зарябило в глазах. — Все правда! — с ужасом выкрикнула она. — Каждое слово Эдисона — чистая правда!

Наблюдая, как Харриет снует по прихожей, я спросила себя, а что такого мог сказать ей Гласснер? Чуткая Харриет тотчас удовлетворила мое любопытство. Она на мгновение замерла, потом ловко обогнула Матиаса и рванулась ко мне.

— Вы задумали околдовать моего сына, как околдовали его отца! Вы… ПОТАСКУХА!

Ну наконец-то все прояснилось. Спасибо, миссис Кросс.

— Минуточку… — начала я, поднимаясь.

— Мама! Ради бога… — Матиас попытался утихомирить свою мамашу, но Харриет несло:

— Дрянь! Попрошайка! Шлюха! Дешевая проститутка!

Хотя я не могла не восхититься тем, сколько синонимов может вспомнить Харриет, не заглядывая в словарь, но решила, что с меня хватит.

— Видите ли, миссис Кросс…

Но Харриет не желала меня слушать, так же как и своего сына.

— Уже увидела! — заявила она, тряхнув серебристой головой. — Все, что мне было надо, я увидела!

Глаза Харриет превратились в узенькие щелки. Непонятно, как она вообще могла что-либо разглядеть.

Матиас положил руку на плечо матери, но та отреагировала так, словно он ее ударил: отшатнулась, сбросила руку сына и развернулась к нему. Едва не ткнув сумкой ему в нос, Харриет почти выплюнула:

— Ты набитый дурак, Матиас! Знаешь об этом? Набитый дурак!

— Мама, успокойтесь, — заговорил он примирительно. — Вы…

Однако спокойствие не значилось в сегодняшних планах Харриет.

— Не позволю! — Казалось, что она вот-вот расплачется. — Клянусь, я никогда с этим не смирюсь!

Я бы хотела, чтобы гостья осталась еще ненадолго и объяснила поподробнее, с чем именно она не намерена смиряться. Но Харриет уже направилась к выходу.

Она шагала по дорожке к серому «БМВ» последней модели, припаркованному у обочины. Оставив мою входную дверь распахнутой настежь.

Там, где дорожка кончалась, рос единственный кустик фиалок. Разумеется, цветы я не сажала, они сами вырастают каждый год. Прежде чем сесть в шикарный «БМВ», Харриет злобно пнула мои фиалки.

Это не пошло им на пользу.

Я стояла напротив окна, наблюдая, как Харриет отъезжает, и пребывала в полной растерянности: что сказать… или сделать? Разве что попробовать оштрафовать Харриет за нападение на фиалки?

Полагаю, даже Эмили Пост[3] растерялась бы в подобной ситуации.

— Что ж, рада была снова повидать вашу матушку, — бодрым тоном сообщила я.

Матиас не улыбнулся.

— Послушайте, Скайлер, я ужасно сожалею о случившемся.

Что на это ответить? "О, все в порядке. Не волнуйтесь. Ваша мама может заглядывать ко мне в любое время и обзывать, как хочет".

Но вслух я участливо заметила:

— Знаю, ваша мать сильно расстроена и вряд ли понимает, что говорит.

Во что сама я ни капельки не верила. И не сомневалась, что Харриет отлично понимала, что говорит. В ее речах не было ничего заумного. Дайте-ка вспомнить… "дрянь, потаскуха, попрошайка, шлюха, проститутка". Все слова имеют вполне определенное значение и широко употребляются.

Матиас решил, что пора уходить, — а что еще ему оставалось! Возможно, он опасался, что Харриет кружит по кварталу и, словно Арнольд Шварценеггер в «Терминаторе», замышляет вернуться и довершить начатое.

Однако, прежде чем уйти, Матиас глубоко вздохнул и обернулся ко мне.

— Знаете, — тихо произнес он, — думаю, моя мать права. Я начинаю поддаваться вашему колдовству.

А затем повернулся и. зашагал прочь, оставив меня стоять посреди гостиной и слушать, как он заводит свой мышиный отель и выезжает на дорогу.

Наверное, я довольно долго стояла вот так, не шевелясь, и представляла, как шея покрывается красными пятнами. В голове крутились сотни вопросов, и все требовали неотложного внимания.

Один из них был самым настойчивым: боже, неужели Матиас говорил всерьез? Мы всего-навсего пообедали вместе, и вдруг он намекает, что заинтересовался мною — женщиной, которую каких-то три дня назад обвинил в убийстве своего отца. Ну как тут не покрыться пятнами! Но был еще один занимательный вопрос, грозивший превратить мою шею в плащ тореадора: неужто и я сама все больше привязываюсь к Матиасу?

Черт знает что. Выходит, стоит мужчине помыть посуду, и я уже растаяла?

Я тряхнула головой, отгоняя назойливые мысли, поплелась к входной двери, закрыла ее и заперла — на задвижку.

Затем, прихватив стакан, двинулась — куда б вы думали? — на кухню. Налила себе колы — с горой льда — и выпила почти одним махом. Господи, если жизнь в ближайшем будущем не наладится, стакан станет моим вечным спутником.

Вместе с отрыжкой.

Снова наполнив стакан, я направилась в гостиную. Там наконец подняла пресловутую корзину из прачечной, водрузила ее на бедро и потащилась наверх. В минуты расстройства я, как правило, прикладываюсь к бутылке — с кока-колой. И навожу порядок.

Возможно, я затеваю уборку, потому что не могу вынести беспорядок снаружи, когда у меня полный кавардак внутри. Или уборка дает выход накопившейся отрицательной энергии. По крайней мере, в течение полугода, которые потребовались на оформление развода с Эдом, любую комнату в моем доме можно было фотографировать для журнала "Ваш дом".

Наводя чистоту, я пытаюсь отвлечься от тревожных мыслей.

К сожалению, на сей раз этот трюк не сработал.

Переодевшись в белую рубашку с короткими рукавами и обрезанные джинсы, я, босая, — летом я всегда хожу дома босиком — с яростной мстительностью набросилась на шкафы. Но все то время, пока я укладывала белье, развешивала блузки и сортировала носки, моя голова работала с той же скоростью, что и руки.

Какая неразбериха!

И относилось это вовсе не к ящику с нижним бельем.