В муках рождения - Церенц

Утром княжеская конница рассталась с сасунцами, и Гурген, взяв слово с Овнана, что тот приедет к нему в Тортум, уехал вместе с остальными.

Овнан остался один со своими думами, терзавшими его в течение двадцати семи долгих лет.

Он увидел ее, и не только увидел, но и говорил с нею. Но для той любви, где не было и тени вины или лжи, для любви, которую огонь страданий очистил от всего земного, где все материальное исчезло, осталось одно духовное, и это свидание и эти слова были не те. Сколь многое хотел рассказать ей Овнан и узнать от нее… Двадцать семь бесконечных лет прошло перед его глазами.

Он вспомнил ночи, когда умолкали людские голоса, прекращался шум и он оставался один со своими думами. Вспомнил, как после двухлетнего заточения он скитался на чужбине и, закрывая на ночь дверь своей холодной, как могила, комнаты, охватив горячую голову руками, шептал только два слова: «боже» и «Васкануш»…

В его ушах сейчас снова зазвучал пророческий голос, сказавший тогда в подземном храме: «Настанет день, и, возможно, что он недалек, когда вы вновь увидитесь и ты снова омоешь слезами ее ноги…» Где же этот час, эти минуты, и на что тогда Овнану жизнь, которая была для него только страданием вот уже столько лет.

Вот о чем он думал, и мгновенья казались ему часами, когда вошел отец Татос и сказал негромко:

— Военачальник Овнан, мать-княгиня желает тебя видеть.

Старик был для него вестником рая. Овнан вскочил с места и поспешил в монастырь. Его ввели в комнату, где виделись недавно Васкануш и Ашот Сюнийский и где вместе с другими Овнан в первый раз увидел княгиню. Сердце его билось так, что готово было выпрыгнуть, и он прикладывал руку к нему, словно стараясь удержать, когда открылась потайная дверь и показалась Васкануш.

Медленно пройдя вперед, она протянула ему руку и произнесла: Овнан… Горец бросился к ней и, упав на колени, взял эту нежную, прекрасную руку, прижал ее к устам и разрыдался, омывая ее слезами.

Так он оставался долго, пока княгиня не произнесла: «Довольно, Овнан». Овнан поднял голову и прошептал: «О моя госпожа, если бы мне умереть сейчас»…

Глава восемнадцатая

Последнее свидание

Неизвестно, сколько времени оставались они в таком положении, как Овнан внезапно почувствовал, что Васкануш покачнулась. Заметив, что она падает, он подхватил ее, как ребенка, и усадил на диван.

Ужас охватил его, когда он увидел мертвенную бледность, покрывшую ее лицо, побелевшие губы и закатившиеся глаза.

— «О господи, — шептал Овнан, — вот как ты услыхал мою просьбу, как наказал меня. Я для себя просил смерти».

Закаленный воин, знавший только войну и кровь, Овнан не имел понятия об обмороках, он знал только жизнь и смерть, а состояния между ними не представлял себе. Он раскрыл окно, распустил дрожащей рукой завязки на ее девственном теле. Он хотел дать ей воды, но губы ее были плотно сжаты, и холодная вода пролилась на белоснежное тело. Легкое содрогание дало знать Овнану, что жизнь билась в ней. Он стал растирать ей руки и ноги, обвевать ей лицо и грудь. Но вот она задышала, губы ее разомкнулись, и глаза раскрылись. «Боже, боже, что это за благодать…» — прошептал Овнан. Васкануш глубоко вздохнула и села. «Где я?» — спросила она, — «Здесь, моя госпожа».

— Овнан, побудь здесь, не уходи… О, каким долгим было одиночество, — сказала она и вновь потеряла сознание. Он опять стал растирать ей руки и обвевать лицо, когда, наконец, с радостью увидел, как его госпожа выпрямилась и села. Краски вернулись к ней, она поправила свою рясу и рукой указала Овнану, чтобы он закрыл окно и дал ей воды. Буря прошла, княгиня сидела на диване, а Овнан, чувствуя себя виноватым, стоял на коленях, боясь, чтобы снова не повторилось то же самое.

— Подойди ко мне, Овнан, — произнесла, наконец, Васкануш. В ее слабом голосе слышались повелительные нотки. Но бедный горец, словно ослепленный ярким солнцем, для которого мир много лет казался мраком, не решался смотреть на нее. Он робко приблизился к ней и опустился на колени.

— Рассказывай же, Овнан… сколько лет уже, как мы расстались… Что ты делал все это время? Тебе не о чем мне рассказать?

— О чем рассказывать, моя госпожа…. Прошло двадцать семь лет, я многое пережил за это время. Какими краткими были те бесценные дни и бесконечными эти годы! Я каюсь в своей вине, я совершил великое преступление. Несчастное, жалкое существо, я осмелился поднять глаза на такого ангела, как ты. Но можно ли было видеть тебя, знать тебя и не любить? Мое бедное сердце говорило мне: «Бога видеть не дано человеку, но любить его каждому человеку, каждому сердцу и каждому уму — это божественная заповедь. Если ты видишь божью благодать в этом высшем существе, если можешь удержаться, — не люби, но так как ты не в силах, — люби и люби безнадежно», Я был доволен своей судьбой, когда безмолвно поклонялся тебе, был доволен тогда, когда уходил из дворца Багратуни, по одному звуку твоего голоса выполняя твой приказ, слыша только одно слово из твоих уст «Овнан», видя тебя хотя бы издалека, заметив тень твоей одежды… Я поднимался на вершины своих гор и часами, в одиночестве, жил этими воспоминаниями. Я чувствовал себя на небе, и мне казалось, что я самый счастливый из смертных. Но мое дерзновение, то, что я вознесся в мечтах, оказалось неугодным богу, и он покарал меня. Я был достоин этого наказания, но когда я думал о том, что и ты, мой бесподобный ангел, страдаешь, ты, созданная быть царицей, носить багряницу и виссон, находишься в заточении за мои прегрешения, — вот чего я не мог простить себе. Я не осмеливался показаться тебе на глаза и просить прощения.

— Ты знал, Овнан, где я?

— Первые десять лет не знал. Два года я, как бродяга, скитался по всей Армении, не решаясь назвать тебя, ожидая ответа только от судьбы. Наконец, отчаявшись, я уехал в Грецию, был там солдатом, но не смог жить без родной земли и вернулся в Тарон. Наши горцы заставили меня взять на себя некоторые обязательства, и я решил покончить с бесполезной жизнью. Я отправился к князю Багарату по делам сасунцев. Там случайно я и узнал, моя госпожа, что ты находишься в Артанушском монастыре.

— И ты не подумал хоть раз придти сюда?

— Должен признаться, что я каждый год приходил сюда и на противоположном берегу Чороха, прячась в кустах, как и подобало такому преступнику, как я, ждал твоего появления. И когда я видел тебя прогуливающейся в одиночестве, я коленопреклоненно просил бога, чтобы он дал счастье моей госпоже. Я мечтал услышать твой голос, но шум Чороха заглушал все звуки. Довольный и счастливый встречей, я возвращался к себе в Сасун. Только этим летом я не смог побывать здесь.

— Встань, Овнан, садись рядом и выслушай меня.

— Прости, моя госпожа, в таком положении я самый счастливый человек на свете, и если бы, погрузясь в вечность, я так и остался бы пребывать у твоих ног, она стала бы для меня раем.

— Я приказываю тебе, Овнан, и ты не покоряешься? — ласково сказала Васкануш и, взяв его за руку, усадила рядом. — Я не хочу, чтобы ты считал свою любовь ко мне преступлением. Я не хочу, чтобы ты ставил глупые человеческие законы выше божеских. Я тебя любила, люблю и всегда буду любить. Я горжусь тобой. Все, что ты делал, особенно за последнее время, мне известно. Я не знала только о том, что ты приходил сюда, чтобы меня видеть. Я могла бы быть счастлива с тобой в моем одиночестве, но бог захотел только последнего, потому что люди осмелились исковеркать его законы. Родители приносят в жертву обычаям и высокомерию своих детей и свою родительскую любовь.

Наша знать, которая смотрит с презрением с высоты своего величия на простого человека, считая, что он создан для выполнения ее прихотей, потому и наказана и влачит жалкое существование в цепях рабства. Есть ли нахарарский род, который не имел бы близких в Багдаде? Что сделали наши нахарары для спасения своей родины от разорения и унижения?

Двери этого монастыря, который ты называешь тюрьмой, потом для меня открылись, и я легко могла бы вернуться к былой роскоши. Но я не захотела. Не захотела потому, что знала: Овнан любит меня, и я его люблю, не захотела, потому что знала — по возвращении меня выдали бы замуж за человека бессердечного, не знающего любви и погрязшего в разврате, ибо среди нахараров очень редки благородные чувства и добродетель. Арабы у их ворот, а они, опьяненные вином и оглушенные сладострастной музыкой, не слышат, кто идет. Я вижу и сейчас, что грозит восточной и северной Армении, а они дремлют, ничего не понимая.

Да, Овнан, я не захотела вернуться в этот мир и предпочла провести остаток своих дней в этом монастыре наедине с богом, стараясь быть полезной народу по мере своих слабых сил. Я не могла стать соучастницей беззакония и притеснения. Я предпочла, как и ты, любить безнадежно, не снижать любовь до материального и пройти эту короткую жизнь для того, чтобы в другой, вечной жизни быть вместе.