К черту моральные принципы - Алина Лис

— Глупая. Своего счастья не понима... Уйааа-ааа! — Элла ловко отшатнулась и съездила ногой преподавателю в пах. И, судя по его воплю, не промахнулась.

— Уйааааа! Сука!!! Дрянь, малявка!!! — вопил Пыхтун, прижимая руку к драгоценному «хозяйству». — Да я тебя! Сгною! Отчислю! Вылетишь с волчьим билетом!

Тут я опомнилась и решила вмешаться. Надо было видеть глаза Пыхтуна, когда он понял, что все это время они с Эллой были не одни и я прекрасно слышала их разговор.

— Семен Геннадиевич, вы ушиблись? — с фальшивым участием осведомилась я. — Может, вам в медпункт надо? Проводить?

— Нет, Соболева, не надо, — прокряхтел похотливый козел. — Я сам.

Мы с Эллой смотрели, как он ковыляет к двери и отпирает замок. Только когда дверь за Пыхтуном закрылась, я рискнула повернуться к Элле.

— Ты как — жива?

— Вполне, — улыбнулась Элла.

К моему удивлению, она совершенно не выглядела потрясенной или даже взволнованной. Как будто не к ней только что приставал жирный мужик средних лет.

— Не переживай, все нормально.

С этими словами она достала из сумочки старенький кассетный плеер и выключила запись.

— Все. Теперь он наш с потрохами.

— Ничего себе! Ты что — знала?

— Подозревала.

Семен Геннадиевич начал «обхаживать» Эллу месяц назад. Подсаживался на лекциях, внимательно проверял работы, хвалил. Ненароком встречал после занятий, провожал до станции, расспрашивал о жизни, родных. Элла была девушкой неглупой и далеко не такой наивной, как полагал Пыхтун. Поняв, к чему клонит преподаватель, она специально напросилась на встречу «тет-а-тет» якобы поговорить об учебе. И предусмотрительно захватила с собой диктофон.

— Теперь он у нас будет как шелковый.

— Погоди. Ты не собираешься заявлять не него?

— А зачем? Дам ему послушать копию записи, пусть подергается. Мне не помешает друг в деканате. Хотя бы такой.

Я смотрела на Эллу во все глаза. Вот тебе и «серая мышка», робкая малявка. Готова спорить, что у любой девчонки на курсе кишка тонка даже умело врезать Пыхтуну по яйцам, а она в одиночку придумала и осуществила такой план.Но примириться с ее циничной идеей я не могла.

— Слушай, так нельзя. Мы должны заявить на него.

— Должны? — скривилась Элла. — Я никому ничего не должна.

— Ну, не должны, просто это будет правильно. Надо прижучить этого урода.

— Нет, надо, чтобы он обеспечивал нам хорошие оценки и выбивал мне индивидуальный план, — гнула свою линию Элла.

— Если ты не хочешь — тогда я сама.

— Ха, давай! Только запись я тебе не дам и вообще скажу, что ничего не было.

— Черт! — Я беспомощно посмотрела на этого маленького монстра. — Хорошо, чего ты хочешь?

— Говорю же — он мне полезнее в деканате.

— А если он опять начнет прессовать кого-нибудь? А если она не сможет отбиться? — Мне было совершенно ясно, что отпускать Пыхтуна нельзя, но вот как склонить на свою сторону Эллу?

— Не начнет, — ухмыльнулась она. — Я прослежу.

— Ты же не будешь всю жизнь здесь учиться! А что через пять лет?!

— Ну... — Она заколебалась. — Я заявлю на него перед дипломом.

— И кому это будет интересно через четыре года?

— Черт, ты права... — Элла серьезно задумалась, кусая ноготь на большом пальце. — Ладно, я подумаю.

Это обещание не было отмашкой с ее стороны — она действительно думала над проблемой весь вечер. А на следующий день с утра отловила меня в универе и сказала, что согласна.

Совсем громкого скандала не получилось, ректорат предпочел все замять. Пыхтуна уволили, Эллу перевели на обучение по индивидуальному плану со свободным посещением, моя курсовая выиграла межвузовский конкурс, и я на месяц улетела в Англию, обмениваться опытом. Естественно, по возвращении отыскать концы в этой истории было невозможно.

Однако каким-то неведомым образом информация все же просочилась, и мы ненадолго стали героями для всех студенток Пыхтуна. Элла внезапно проснулась знаменитой. Конечно, только в рамках факультета, но даже такое внимание было для нее непривычным и неприятным. Ее начали приглашать на вечеринки, дни рождения, звать с собой в столовую. Она раздраженно отказывалась и огрызалась. Роль добровольного изгоя и «синего чулка» ее устраивала, а пустопорожнее щебетание сокурсников выводило из себя.

Нет, она не мечтала полностью отгородиться от мира, иначе не начала бы искать моего общества. Просто у Эллы были высокие стандарты общения. Слишком высокие. Почему она решила, что я под них подхожу, до сих пор остается для меня загадкой.

Возможно, сыграло свою роль наше маленькое приключение на двоих. Но с ней было интересно. Незаметно она стала для меня одной из самых близких подруг, а через меня начала общаться и с остальными сокурсниками, придирчиво отбирая тех, «с кем можно не умереть от скуки через пятнадцать минут».

Она была умной, фантастически начитанной, требовательной и целеустремленной. Как-то незаметно на курсе за ней утвердилось прозвище Стальная Элла, а авторитет «мышки» поднялся почти на недосягаемую вышину.

Неожиданная популярность сослужила Элле не лучшую службу. Я не знаю, откуда все началось, механизм возникновения слухов всегда был для меня загадкой. Возможно, в чьем-нибудь воспаленном воображении соединились два факта: тайна, окружавшая личную жизнь Эллы, и сексуальные домогательства Пыхтуна.

Короче, пошли слухи. Говорили, что Стальная Элла по вечерам вместо дружеских пьянок подрабатывает на Ленинградке, кто-то даже ее там видел несколько раз. Говорили, что она задолжала огромную сумму каким-то браткам и так отрабатывает долги. Люди, лично с ней почти не знакомые, пересказывали что-то уж совсем несусветное про наркомафию и бандитские притоны. Слухи ползли, обрастая по пути домыслами и преувеличениями.

Сначала я просто хохотала, потом начала злиться. В итоге решила все рассказать подруге. Ей, конечно, плевать на этот детский сад, но кто предупредит, если не друзья?

Стальная Элла, как всегда, отреагировала парадоксально и пригласила меня в гости. До этого никто из сокурсников не был у нее дома.

Жила она вместе с матерью на последнем этаже уродливой панельной девятиэтажки возле платформы Ховрино. Типичный совковый интерьер: дешевая мебель из ДСП, обои в цветочек, узкая девичья кровать, минимум техники, современной нет совсем. В дальней комнате работал старый, еще советский телевизор, было темно и стоял тяжелый, специфический запах. Элла с порога направилась туда.

— Мама, привет. Это моя подруга — Алиса. Она пришла ненадолго, мы попьем чаю и пойдем. Сегодня в институте был семинар, мою работу оценили на отлично. Ты не против, если я включу другую программу? Потерпи немного, потом я сделаю тебе массаж и покормлю, — щебетала она, перекладывая женщину на кровати в другую позу и разминая ей руки. Женщина не отвечала, лежала совершенно неподвижно, и сразу было ясно, что лежит она так уже много недель, месяцев, а может, и лет.

Я как загипнотизированная следила за Эллиными ловкими, сильными руками и чувствовала обжигающий стыд. Стыд за то, что у меня все нормально: здоровые, активные родители, евроремонт в квартире, есть время и деньги на кафе, бильярд, танцы... И особенно стыдно было за тайные смешки на первом курсе по поводу «маменькиных дочек».

Элла закончила, аккуратно закрыла дверь и потянула меня на кухню.

— Вот только не надо меня жалеть! — были ее первые слова, обращенные ко мне. — Хватит изображать побитую собаку!

— Извини. Я просто не знаю, что сказать.

— Тогда лучше помолчи, — усмехнулась она. — Как там говорят? «За умного сойдешь», да?

— Прости, я не знала...

— Хватит! — разозлилась Элла. — Еще одно извинение — и нашей дружбе конец! Я серьезно! Ну что?

— Извини за то, что извинилась.

— Эй, ты нарываешься!

— Ага. — Я нашла в себе силы улыбнуться.

— Уже лучше. Сейчас я тебе расскажу все, потому что мы друзья и для меня это очень серьезно. Но больше никаких извинений. Не можешь говорить об этом нормально — молчи.

И не слушая дальнейших возражений, Элла рассказала мне свою историю.

* * *

Элла росла тихой, послушной девочкой. Беспроблемный ребенок — ни ссадин на коленках, ни драк, всегда вовремя сделанные уроки. Мама за этим следила. Мама вообще очень над ней тряслась. Возможно, потому, что папе было все равно.

Папа сбежал с другой женщиной, когда Элле было пять лет. И еще что-то было, связанное с растратой, из-за чего к маме одно время наведывались из полиции.

Друзей у девочки не было, мама не одобряла буйные дворовые компании, загоняла после школы делать уроки. Не было и многочисленной орды шумных заботливых родственников, как в других еврейских семьях. Они остались в Одессе. Мама не хотела возвращаться «с позором», хотя вернула себе и дочери девичью фамилию.

У Эллы была мама. И художественная школа. И будущее было простым и ясным: она вырастет, поступит учиться на художника (в крайнем случае — на учителя рисования), выйдет замуж за приличногo еврейского мальчика. Так планировала мама, но Элла была не против. Мама знает, как лучше.