Секрет нашего успеха. Как культура движет эволюцией человека, одомашнивает наш вид и делает нас умнее - Джозеф Хенрик

времени, а остальные революции, предшествовавшие производству пищи, гораздо древнее, поэтому их труднее изучать. Тем не менее есть все причины полагать, что эти революции имели место — революция огня и кулинарии, революция метательного оружия, революция речи и языка и многие другие. И, как вы убедитесь в следующих главах, революции, вызванные технологическими нововведениями, вероятно, подкреплялись революциями в социальной организации и институтах. Сельскохозяйственная революция просто попала в хронологическую зону наилучшего восприятия для современной науки.

В качестве иллюстрации рассмотрим ген AMY1. У шимпанзе две копии этого гена, а у людей их в среднем шесть. Этот ген кодирует белок амилазу, который содержится в слюне и участвует в расщеплении крахмала. Дополнительные копии означают, что слюна человека содержит в среднем в шесть — восемь раз больше амилазы, чем слюна шимпанзе. При прочих равных условиях это означает, что мы перевариваем крахмал лучше, чем шимпанзе. Поэтому, победив шимпанзе в марафоне, вызовите его на состязания по перевариванию картошки.

Однако у представителей разных человеческих популяций разное число копий AMY1. Популяции, в чей рацион давно входит много крахмалистой пищи, имеют в среднем 6,5–7 копий. Племя хадза, африканские охотники-собиратели, обитающие в лесных участках саванны и питающиеся крахмалистыми кореньями и клубнями, обладает самым большим числом копий этого гена — в среднем почти 7, а у некоторых хадза их целых 15. Не очень далеко отстают от них американцы европейского происхождения и японцы — у них 6,8 и 6,6 копий соответственно. Напротив, у популяций, которые давно придерживаются рациона с низким содержанием крахмала, копий всего около 5,5. В их число входят другие африканские охотники-собиратели, живущие в тропических лесах бассейна Конго, и скотоводы из Африки и Центральной Азии, которые питаются в основном сочетанием мяса, крови, рыбы, плодов, насекомых, семян и меда[118].

Эти различия, скорее всего, часть длительной и запутанной эволюционной истории, и зародились они, когда наши предки стали всерьез полагаться на подземные части растений — корни и клубни; это случилось более миллиона лет назад. Однако в дальнейшем на степень зависимости популяций от крахмала влияло сочетание экологии и культурной эволюции, в том числе приемы, предпочтения, технологии и ноу-хау разных популяций. Как мы убедились на приведенных примерах, даже если группы живут относительно близко, в похожих экологических условиях, у них может быть разное количество генов AMY1, потому что они работают с разными экономическими пакетами.

Кроме того, есть указания, что на наш геном воздействуют и культурно предписанные формы социальной организации. Это важно, поскольку некоторые исследователи утверждали, что формы социальной организации, созданные культурной эволюцией, слишком слабы и нестабильны, чтобы влиять на наши гены. Один из значимых аспектов социальной организации человечества — это так называемое брачное поселение, как говорят антропологи. Во многих человеческих обществах, особенно до последнего времени, местные нормы требовали, чтобы молодожены отправлялись жить либо к семье мужа, либо к семье жены. Первый вариант называется патрилокальный брак, второй — матрилокальный. Хироки Оота и его коллеги работали в трех патрилокальных и трех матрилокальных земледельческих популяциях в Северном Таиланде и изучили вариации в митохондриальной ДНК и Y-хромосоме местных жителей. Митохондриальную ДНК и сыновья, и дочери получают от матери, и только от нее. Сыновья получают Y-хромосому от отца, а у дочерей ее просто нет. Если социальная организация настолько стабильна, что влияет на геном, в патрилокальных сообществах должно быть относительно мало вариаций в Y-хромосоме по сравнению с митохондриальной ДНК, поскольку сыновья всегда остаются с отцами. Подобным же образом, поскольку дочери остаются с матерями, матрилокальные сообщества должны проявлять противоположную закономерность: мало вариаций в митохондриальной ДНК и больше — в Y-хромосоме. Именно это и обнаружила рабочая группа Ооты, показав, что возникшие в ходе культурной эволюции социальные нормы формируют геном[119].

В целом культурная эволюция способна оказывать — и оказывала — мощное влияние на человеческий геном в самых разных важных аспектах. Как мы узнали из главы 5, генетически-культурное эволюционное взаимодействие уходит корнями в глубь истории нашего вида, когда культурно передаваемые сведения об огне, емкостях для воды, чтении следов и метательном оружии оказались в числе главных направлений отбора, способствовавшего определенным особенностям нашей анатомии и физиологии. А теперь я покажу, как культура создала давление отбора на гены, влияющие на нашу психологию и социальность. В главе 7 мы сделаем еще один шаг к пониманию того, как тонко и хитроумно культурная эволюция создает адаптации, когда сами носители культуры об этом и не подозревают.

Генетика и расы

Прежде чем двинуться дальше, стоит остановиться на вопросе генетики и рас. Антропологи давно утверждают, что раса — понятие не биологическое. Мы имеем в виду, что расовые категории, которые исторически создали европейцы — расы европеоидов, негроидов и монголоидов, — ничего не говорят о генетике и не содержат практически никакой полезной генетической информации, помимо некоторых сведений о паттернах миграции древних народов[120]. Подробное исследование генома, в том числе труды, о которых здесь уже говорилось, это лишь подтверждает. Как мы видели, на гены цвета кожи сильно влияет сочетание ультрафиолета и рациона, поскольку от них зависят витамин D и фолиевая кислота. А значит, народы Новой Гвинеи и Африки одинаково темнокожие, хотя находятся на противоположных ветвях генеалогического древа нашего вида. А очень светлокожие европейцы появились в ходе эволюции недавно, в основном в результате земледелия в высоких широтах. Другие гены распределяются совсем иначе по понятным причинам. Например, мы убедились, что гены переносимости лактозы распространены среди коренного населения Британии и в некоторых группах африканцев, в умеренном количестве присутствуют у жителей Восточной Европы и Ближнего Востока, а среди остальных африканских групп и многих азиатских популяций встречаются крайне редко. Подобным образом гены амилазы больше распространены у японцев, американцев европейского происхождения и танзанийских охотников-собирателей, но реже встречаются у охотников-собирателей Конго и скотоводов как в Танзании, так и в Центральной Азии. Что говорит нам расовая теория об этих генетических различиях?

Ничего. Традиционные расовые категории ровным счетом ничего не сообщают нам об этих важных вариациях. Более того, процессы, которые я описал, делают классические расовые категории еще менее информативными, поскольку идут разнообразно и несогласованно в пределах одной расы, отчего локальные группы становятся меньше похожими друг на друга (например, африканцы, переносящие и не переносящие лактозу), а расы с разных континентов — более похожими (например, гены амилазы у японцев и американцев). Современные данные указывают, что естественный отбор действует по-разному в масштабах гораздо меньше расы и одновременно на разных континентах.

Более того, из иллюстраций 6.1 и 6.2