Чертов дом в Останкино - Добров Андрей Станиславович

Петр Андреевич Толстой обернулся и посмотрел в толстое благообразное лицо вице-канцлера.

– Надо послушать, – сказал он. – Если так хорош, как вы говорите, увезу его в Петербург. Он выпить любит?

– Нет. Он предпочитает орган. В Петербурге есть орган?

Толстой пожал плечами.

– Может, уже и есть. У нас теперь так – не успеешь оглянуться, уже что-то построили или притащили из-за границы.

Фон Шенборн приглашающе указал на стол. Толстой кивнул и сел напротив вице-канцлера.

– Думаю, вряд ли какой город мира сравнится сегодня с Веной. Рим хорош своими античными развалинами, но в остальном – это город прохиндеев и воришек.

– Приезжайте в Петербург лет через пять, и мы с вами поспорим, – заметил Толстой.

Фон Шенборн снисходительно улыбнулся. По его знаку слуга налил вина. Толстой поднял тонкий венецианский бокал и попробовал:

– Неплохо.

– О! Еще как неплохо, – заметил вице-канцлер.

– Однако, – Толстой поставил свой бокал на мрамор столешницы. – Не буду ходить вокруг да около. Дело и так затянулось. Мой государь требует ускорить возвращение царевича в Россию.

Фон Шенборн продолжал внимательно смотреть на этого русского эмиссара. Поначалу он действительно был встревожен рассказом царевича про Петра Толстого. Однако со временем тревога улеглась – Толстой, казалось, не предпринимал никаких действий. И даже Веселовский снова появился в городе, однако теперь не пытался даже связаться с вице-канцлером, испуганно сообщив при встрече, что всеми царскими делами в столице теперь заправляет Толстой. И он строго приказал Веселовскому ни с кем в разговоры не вступать. В отсутствии Гуго фон Шенборн не мог получать подробных сведений о действиях Толстого. Но Гуго был нужен в Неаполе. Присланный им баварец Кох сообщил, что после бегства из Эренборга русских удерживали в крепости три дня, но после того как они похоронили своих товарищей, отпустили, осторожно, через болтливую кухарку намекнув, конечно же как страшный секрет, что господин, живший в крепости со своей женой, отправился в Баварию. После этого дерзкий капитан Румянцев с единственным выжившим офицером как сквозь землю провалился. Скорее всего он вернулся в Вену и тут же был отправлен на поиски канувшего Алексея. Что же, усмехнулся фон Шенборн, Бавария большая – пусть ищет там принца сколько угодно.

– Да-да, – кивнул Толстому вице-канцлер. – Эта странная идея искать царевича у нас в империи.

– Почему странная? – спросил Толстой. – Царевич Алексей со своей девкой Ефросиньей живет в Неаполе, в гостинице «Три короля». Под охраной вашего человека Гуго Шлегеля. И еще пяти молодцов, которые сторожат в доме напротив. Вернее, пока сторожат.

Фон Шенборн вдруг понял, что сидит неподвижно как истукан и вертит в пальцах бокал, глядя на двигающиеся губы Толстого.

– Завтра утром я сам отправляюсь в Неаполь, – продолжил Толстой. – Для начала мы сменим караул в доме напротив. Там будут наши десять человек, которые были набраны Румянцевым в порту Неаполя. Удалить или просто убрать одного вашего Шлегеля не составит труда. А потом мы возьмем царевича с девкой и увезем в Россию.

Фон Шенборн медленно поставил бокал. Но думать теперь следовало быстро.

– Зачем вы сообщаете это мне? – спросил он.

– Мы в любом случае увезем Алексея Петровича. Или морем, или по суше. Вопрос – станете ли вы чинить нам в этом препятствия. Мы их, безусловно, преодолеем, но хотелось бы решить дело мирно, без необходимости пробиваться в Россию силой.

Фон Шенборн вдруг почувствовал злость к этому медведю, который заявился в прекрасную Вену из своей варварской Тартарии и так грубо начал рвать нити тонкой интриги. Надо было указать ему на место.

– Герр Толстой, – сказал фон Шенборн холодно, – вы крайне самоуверенны. Не знаю, каким образом вы узнали, что царевич якобы находится в Неаполе, но даже если это так, поймите, никто не даст вам просто взять и увезти его в Россию без его же согласия. Вы забываете, что Алексей является родственником нашего императора, как все представители королевских дворов Европы. И если до сих пор Карл не старался особо помочь своему родственнику Алексею, то грубое похищение, которое вы мне тут расписываете, сделает его по-настоящему решимым. Вы не выедете даже за ворота Вены, если я прикажу. Мы не в России, герр Толстой. А вы все время об этом забываете.

Толстой, казалось, не обратил на эту тираду никакого внимания. Он снова пригубил из своего бокала.

– Неплохое вино, – сказал он спокойно. – Пожалуй, прикажу купить несколько бочек и отправлю их Петру Алексеевичу.

– Вы не найдете в Вене и трех бутылок, – отрезал фон Шенборн.

– Жаль.

Толстой огляделся по сторонам.

– Петр Алексеевич оценил бы, – сказал он. – Он большой любитель хорошо выпить и повеселиться. Слава богу, здоровье у него отменное. Он еще переживет и меня, и вас. И чем дольше будет жить наш государь, тем большей обузой будет становиться для вас Алексей Петрович, не так ли?

Вице-канцлер промолчал. Он все еще сердился, но уже начал приходить в себя. В словах русского был резон.

– Вы говорите – похищение, но есть и другой путь. Я могу приехать в Неаполь и уговорить царевича вернуться добровольно. У меня есть письмо от его отца, где Алексею Петровичу обещается полное прощение. Если царевич сам решит вернуться в Россию, у вашего императора не будет никакой причины чинить этому какие-либо препятствия, не так ли?

– Вряд ли вы сумеете уговорить Алексея, – возразил фон Шенборн.

– Это мое дело. Я надеюсь на вашу помощь.

– На мою помощь? – удивился его собеседник.

– Вы могли бы дать царевичу намек на то, что император Карл склоняется к выдаче его отцу. И тогда, напуганный, он согласится ехать сам, как бы по своей воле. Это лучше, если его привезут как беглеца, не так ли?

– Но с чего мне соглашаться?

Толстой кивнул в сторону слуг. Фон Шенборн недоуменно поглядел на него, потом повернулся к слугам и жестом велел им уйти.

– У вас прекрасный дворец, – сказал Толстой. – Но его содержание, а также расходы на жизнь… Все последнее время я наводил справки о вас, господин вице-канцлер.

– Обо мне? – испуганно переспросил фон Шенборн.

– Именно о вас. И недавно получил из Петербурга согласие царя Петра передать вам сто тысяч гульденов в знак особого расположения. А чтобы и далее поддерживать вашу благосклонность к России, мне предложено организовать вам ежегодную выплату пятидесяти тысяч гульденов.

Фон Шенборн задумался.

– Что именно я должен написать царевичу? – сказал он наконец.

Неаполь. 1717 г.

Гостиница «Три короля».

Царевич Алексей Петрович сидел спиной к окну, сгорбившись. Перед ним стояла наполовину пустая бутылка и серебряный стакан. Алексей молча смотрел, как Фрося переодевается с помощью девчонки.

– Пойдем со мной, Алешенька, в оперу, – сказала Фрося, понимая, что царевич откажет.

Он действительно мотнул головой и налил вина в стакан.

– Ну что ты здесь сидишь как сыч? Как приехали, ты вроде ободрился, а сейчас снова в тоску ударился.

– Не хочу, – коротко ответил Алексей и выпил.

Мысли его текли медленно и тяжело, как расплавленная бронза по желобу.

Те радужные и легкомысленные планы, которые он строил, сбегая от отца, казались теперь совершенной глупостью. Да, Италия была ласковой и теплой, смешливой и податливой, как девка, но кто он, Алексей Петрович, кто он для нее? Обычный проезжий, остановившийся в гостинице. Для них, для всех, для этих людей – кто он? Никто. Там, в России, Алексей Петрович был наследником, господином. Там он стоял на ступеньку ниже царя, но с перспективой шагнуть однажды на самый верх. И пусть «птенцы гнезда Петрова» пытались подмять его под себя, завладеть волей и разумом – разве не мог бы он после воцарения сбросить с себя любые путы, разорвать любые союзы, сломать любые ограды? Да и не стал ли он сам пешкой в чьей-то игре? С чего это Веселовскому было так заботиться о побеге наследника? Не потому ли, что сам собирался вернуться с ним в Россию в славе и почете? И только ли он один тайно подталкивал царевича к бегству?