Два Обещания - Даша Самсонова

фобии, он убрал от двери ладони, на которые опирался, словно его тело могло пройти насквозь и оказаться в месте, которого он боялся не меньше подвала.

— В Яме нет света, и даже единственное окно занавешено шторами. Тебя полностью обездвиживают, они говорят — это для того, чтобы ты не покалечил себя, на самом деле путы лишают последней надежды выбраться. Тебе дают какую-то дрянь, из-за которой кажется, что в углах таятся страшные монстры. Эти “мультики” ты смотришь пока сидишь там в полной темноте, без понятия о времени — час прошел или целые сутки, и когда же все это закончится. Мерзкое местечко. Нил отправил меня туда однажды, после того как я неудачно попытался покончить с собой. Давненько это было, но клянусь, есть вещи похуже смерти. Еромана запирают здесь почти каждую ночь. Где-то я слышал, что депос — существо, которое ко всему может привыкнуть…

— Как ты думаешь, он сейчас там? — перебил Николас. Бэнко пожал плечами.

— Я понятия не имею, где его держат. Может здесь, а может — уже привязан к койке в комнате Арчи. Ероман все реже попадается нам на глаза. А если ему дают хоть немного свободы — он уже не тот, что был раньше. Мне кажется, им удалось его сломать. Големы показали Ероману, кто тут главный, теперь он ходит поджав хвост, словно в следующую секунду его огреют по голове. Они били его в душевой. Он никогда не кричит, а санитары смывают следы, но швы между плиткой на полу все равно остаются бордовыми.

Бэнко достал еще одну сигарету. Теперь он затягивался уже в коридоре. На ближайший детектор дыма кто-то натянул презерватив. Бэнко успел закончить сигарету до того, как, объявив отбой, в коридорах погасили свет. Николас был рад поскорее вернуться в комнату. Ему казалось, что запах, идущий из изолятора, въелся в кожу и от него теперь не отмыться. Еще он был уверен, что всю сегодняшнюю ночь его будут мучить кошмары. Николас был благодарен Бэнко, тот своими разговорами отвлекал от мрачных мыслей, связанных с Ямой, Ероманом, а следовательно — и оставленным в форте прошлым.

Вскоре сосед, вооружившись фонариком и настольной лампой, вернулся к сборке вертолета. Пока не подействовала таблетка снотворного, Николас наблюдал, как пальцы Бэнко ловко подцепляют щипцами детали, словно собирают новый мир из безнадежно мелких осколков.

Глава 8

“Это на-ка-за-ни-е”, — звучал голос, доносясь глухо и в то же время отовсюду. Не существовало уголка, где от него можно было укрыться. Николас вздрогнул и проснулся. Сердце колотилось так, что его удары ощущались в горле. Первой он увидел темноту. Черную и непроглядную, полотном затянувшую весь мир. К ней никогда не привыкнуть глазам. Как он ее ненавидит! Его руки были связаны. Очередная попытка подняться. Тщетно. Тело не слушалось, а в голове хаотично мелькали картинки. “Золотая осень, наказание и подвал”, — без остановки шептал он, как заклинание. Воздух врывался в грудь тяжелым облаком. Рубашка на нем промокла, стала теплой и липла к телу, пропитавшись потом, а может и кровью. Он знал, что скоро придут твари, они будут издеваться над ним, причинять дикую боль. Лучше бы они убили его сразу. А Лейн умерла, от нее не стоит ждать помощи. Больше никогда.

— Лейн! — закричал он в надежде, что ошибается. Выдержать еще немного, и она вернется за ним. Откроет дверь, сядет рядом на колени. По его лицу вместе с каплями пота потекли слезы. — Лейн, ты слышишь? Прошу, не меня бросай меня в этой тьме. Я здесь, в подвале. Не смейте трогать меня, ублюдки! Что вам нужно от меня?

— Ее убили из-за тебя, — прозвучал ответ. Голос не принадлежал ни мужчине, ни женщине, он шептал слова точно десяток змей:

— Ты боишься темноты и замкнутых пространств. Нас предупредили, мы знаем все о твоем секрете.

— Где я! — закричал Николас, так громко, что собственный голос оглушил его. Невидимый собеседник вынес приговор:

— Там, где тебе темно.

Твари из улов подбирались ближе, одна из них потянулась к его ушам. Николас издал еще один вопль, из последних сил пытаясь подняться. Его тело стало безвольной массой, он неуклюже завалился на бок, нос и щека уперлись в мягкий, словно земля другой планеты, пол. Пахло застарелым смрадом. Николас узнал этот запах. Вспомнил, как эта вонь просачивалась даже через щели железной двери.

“Нет, я не в подвале! — осенило его, и он истерически засмеялся. — Я же был в дурке. На дурацком задании Дженны. А теперь — в месте, где запирают буйных психов. Яма, изолятор — один черт!”

— Эй, ты помнишь, как я сюда попал? Кстати, кто ты? Покажись! — обратился Николас к запугивающему голосу, но вскоре понял, что разговаривает сам с собой. Кроме него в этой тьме никого не было. Он вгляделся сквозь стену мрака. Глаза постепенно привыкали к темноте. Вороному депосу все еще мерещились злобные твари, копошащиеся где-то по углам. Их силуэты, сплетенные из морока, теперь казались нелепой проекцией, а потом и вовсе исчезли. Туман в голове постепенно рассеивался, так же чувствует себя депос, избавленный от действия тяжелых наркотиков. “Вспоминай, ты должен!” — обратился он сам к себе и закусил нижнюю губу в надежде, что боль вернет ему еще больше рассудка. “Золотая осень, наказание, Яма, золотая осень, наказание,” — повторял он, точно слова привязавшейся песни. Николас не мог объяснить их смысл, но проговаривал вслух в надежде, что так ему удастся отыскать между ними связь: “Яма, золотая осень, охристо-желтая, такого же цвета, как и соловая масть — атрибут благородных депосов. Напарник! Я ударил его. И оказался в Яме, Бэнко говорил, что здесь запирают всех провинившихся. Бэнко был со мной, когда я стоял напротив этой двери. До того он рассказал мне про свою сестренку. Когда это было? Три дня назад”.

Какой бы удручающей ни казалась ситуация, Николас испытал радость от того, что ему удалось хоть что-то вспомнить. В тот день он лежал на кровати, пытаясь читать книгу, а Бэнко мастерил свои вертолеты и пролил клей, стал рассказывать, как оказался в клинике. А сегодня последнее, что Николас видел до того, как попал сюда, а его мозги сами стали походить на клей, была роща, опоясывающая клинику, и осень