Два Обещания - Даша Самсонова

мы оказались внизу, лежащими на полу. На мне не было и синяка, а вот Лиззи сломала шею, когда я рухнул на нее. Все случилось потому, что я замер. Точно так же, как и пять минут назад, только сейчас я разлил клей, а тогда…

Голос Бэнко дрогнул. Он уронил голову и уткнулся лбом в ладони. Николас прекрасно знал, каково это — считать себя виновным в чьей-то смерти. Чубарый депос дрожал, незаконченный вертолетик теперь поливали его слезы. Донесся шепот:

— Мне нельзя находиться в обществе, я тоже опасен!

Его слова сменили новые всхлипы, Николас дал ему время, стоял с ним молча, дожидаясь, пока тот не успокоится, а потом сказал:

— Я сожалею. Эта была ужасная случайность. Твоя вина в произошедшем только в том, что ты был ей слишком хорошим братом.

— Моя мать так не считала, — спустя минуту ответил Бэнко, скорбь в его голосе исчезла, будто он рассказывал очередную историю, но уже не о себе. — Сперва мама пыталась притвориться, будто это действительно было трагическим стечением обстоятельств. Лиззи приходилась мне сводной сестрой, мой настоящий отец делал карьеру пилота, о семье он и не думал. Фредди, так звали вторую любовь мамы, стал швырять в меня предметами, когда я замирал у него на глазах. С уходом Лиззи я выпадал из реальности все чаще. Я перестал говорить и почти не покидал свою комнату. Отчим колотил меня, но я был не против, даже не сопротивлялся — надеялся, что когда-нибудь он сделает то, на что мне самому не хватало духу. Однажды у него почти получилось, я очнулся в больнице. Врачам сказали, что я опять упал с лестницы. После этого домой я уже не возвращался. Я жил у родственников, у любых дядь и теть, готовых приютить меня на время. Потом мама придумала выход получше, так я оказался в "Голосе лесов". Она говорила, что мое пребывание здесь защитит меня от Фредди. Потом я понял, что так она спасалась от меня сама. Одним своим видом я напоминал ей о трагедии, она не смогла жить с убийцей под одной крышей. Моя семья платит клинике большие деньги, чтобы держать меня здесь. С тех пор, как Нил пришел к власти, “Голос лесов” перестал быть благотворительным заведением. Нил, конечно, берет к себе душевнобольных, чтобы они создавали антураж психушки. Их он содержит на деньги тех, кто пожелал остаться здесь добровольно или кого в клинику сбагрили “заботливые” родственники. Заметь, сколько средств вложено в охрану этого места. Для некоторых “Голос лесов” стал все равно что тюрьмой. Но, в отличие от многих псевдопсихов, мне нравится здесь находиться. Вижу, тебе есть что сказать, Ник. Могу я попросить оставить это при себе. Я свой выбор сделал и не люблю, когда, не побывав в чужой шкуре, кого-то осуждают. Вот и вся история. Ты-то как тут оказался?

— Я алкоголик, в этом мало драматичного, — ответил Николас. Он выдержал паузу, а потом перевел тему:

— Хотел спросить тебя, может, ты знаешь. Тот буйный… Ероман, тоже в клинике на платной основе?

“Если верить рассказам пациентов, то полицейские оставили Нилу взятку, чтобы тот принял избитого заключенного к себе”, — вспомнил Николас.

Бэнко не стал медлить с ответом:

— В одном я уверен: будь на месте Еромана кто-то другой, Нил бы давно избавился от него, перевел в государственную лечебницу, где умеют успокаивать таких, как он — “ Голос лесов” в первую очередь носит репутацию умиротворенного местечка. Сюда не принимают буйных, я имею в виду тех, кто ведет себя так же агрессивно, как Ероман. Полагаю, некто отстегивает клинике большие деньги, чтобы Нил терпел здесь его присутствие. Ера привели эти оборотни в погонах. А они, как известно, творят что им вздумается.

Из Бэнко полились доводы о том, что в полиции сейчас служат одни мерзавцы, но Николас его больше не слушал. Рассказ соседа навел вороного депоса на совсем другие мысли, и касались они главной причины, по которой он согласился поехать в клинику:

“Неужели полицейские из следственного комитета знали, что Ероман не псих? Иначе они бы просто сдали его в государственную лечебницу. Но его доставили в “Голос лесов”, где не станут проверять, психически болен он или нет. Вот только зачем? Подержать тут временно, вместо тюрьмы? Ероман едва не отправил их следователя на тот свет. От ублюдков из следственного комитета можно было ожидать и не такой изощренной мести”.

— Ни за что на свете я не хотел бы поменяться с ним местами, — словно прочел мысли Николаса Бэнко. — Я заслуживаю наказания, но не такого, как у Еромана.

— О чем ты?

Бэнко поднялся со стула:

— Думаю, я не покажу тебе того, чего ты не знаешь.

Вдвоем они вышли в коридор, где еще тускнели лампы. До отбоя оставалась четверть часа, но свет выключали раньше, намекая, что пациентам пора вернуться в свои комнаты. Бэнко направился к окну в самом конце коридора, невзирая на запреты, приоткрыл форточку и закурил. Николас стоял рядом с ним, молча наблюдая, как дымок от сигареты тонкой струйкой улетает в окно, огибая прутья металлической решетки. В тот момент вороному депосу дико захотелось домой.

“Мы здесь возродились”, — кричала надпись на подоконнике, прямо под ладонью Николаса. Они были повсюду — оставленные послания. У некоторых невозможно было разгадать смысл, другие являлись оскорблениями в адрес санитаров, пациентов или Нила. Были там и признания в любви, и просьбы вытащить их отсюда. Надписи, новые и старые, проступали из-под слоя облупившейся краски на подоконниках и стенах, являясь голосами тех, кто жил здесь когда-то. В месте, куда привел Николаса Бэнко, надписей было особенно много, они приобретали зловещий оттенок, плясали по потолку и стене, из которой торчала металлическая дверь:

“Убей меня, но в Яме не хорони”.

“Слава тем, кто увидит там рассвет”.

“Там нет воздуха, поверь, приятель, я там был”, — от последнего послания Николас невольно отвел взгляд. Возле двери несло смрадом, похлеще, чем из полицейского обезьянника.

— Пациентов в клинике “Голос лесов” не наказывают, — сказал Бэнко, — им позволяют уединиться, провести время с самим собой, как, наверное, проводишь его в своей могиле. Мы называем эту комнату Ямой.

Николас догадывался, что могло быть за этой дверью. Поддавшись