Первая императрица России. Екатерина Прекрасная - Елена Раскина

Фима стала рыться в кожаном чемоданце, вмещавшем ее скромное имущество, и наконец извлекла что-то блестящее и протянула вещицу Екатерине. Красивая брошка с изумрудом в изящном золотом ободке… Ах, как элегантно она бы смотрелась на бальном платье, на кружеве, у самой груди! Впрочем, теперь все равно, нынче не до ассамблей… Они остались в прошлом, все эти ассамблеи и приемы! Теперь только едкая пыль, бурая засохшая кровь, отчаяние, близость смерти или, быть может, плена, который хуже смерти…

– И у нас… И у нас камни-яхонты, злато-серебро найдутся! – наперебой воскликнули несколько женщин и стали копаться в своих запыленных узелках.

– Не для себя, государыня-матушка! – просто сказала подполковничиха Самойлова, протягивая Екатерине собранные ее подругами по несчастью драгоценности. – Нам-то куда идти от мужей наших венчанных, от соколов наших сизых? Вы, Катерина Алексевна, спасайтесь. Наследничка, надежу нашу, во чреве своем спасайте! Авось да разгорятся у визиря Мехмедки на взятку сию глазищи! А может, и жалость в нем, нехристе, пробудится: все ж душа человечья…

– Видишь, госпожа, у тебя есть что предложить визирю! – довольно сказал Рустем.

Екатерина порывисто встала со своего ложа. Дурнота прошла, будто ее и не было. Горячие слова благодарности к этим самоотверженным бесхитростным душам теснились в ее горле и, смешиваясь со слезами, душили ее. Не в силах справиться с нахлынувшими чувствами, она нежно обняла мужиковатую толстуху-подполковничиху и расцеловала ее в упругие обветренные щеки. Да, Екатерина не понимала России, страшилась ее дикой и враждебной темноты, а порой презирала ее народ за покорность и холопство. Но эти смелые женщины, перед лицом неминуемой гибели жертвующие своим достоянием, чтобы спасти свою царицу, разве они – не лучшие дочери России? Эти крестьянские парни, которые молча точат свои штыки, чтобы завтра не за награду и даже не за жизнь пойти под картечь турецкой артиллерии, на янычарские ятаганы, – разве не вернейшие сыны России? А надежный, как скала, Шереметев, хитроумный Шафиров, гордый Репнин, непреклонный Вейде и десятки, сотни других старших и младших офицеров в этом лагере – разве не составили бы своими доблестями честь любой европейской короне? Они достойны жить! Бренная мужская мудрость оказалась бессильна выторговать им жизнь у безжалостного победителя. Но не будет ли успешнее гибкий и превратный женский ум, берущий начало, как утверждали древние философы, в самых недрах прародительницы-земли?

– Фима, – приказала Екатерина Скоропадской, – собери все драгоценности, которые есть в нашей палатке. Сии камушки – наша жизнь и спасение! Не себе одной – всем нам надеюсь я купить ими свободный проход из Молдавии. Будьте здесь, мои добрые подруги, и сообща молитесь о моей удаче! Я поговорю с господином вице-канцлером Шафировым. Я попытаюсь спасти всех… А если не получится, то разделю общую участь. Один раз я уже рассталась с тем, кого любила. Второго раза не будет. Рустем, возьми свое оружие и проводи меня… Ты один!

Опираясь на руку Рустема, она вышла из палатки. Нужно было отыскать вице-канцлера Шафирова и изложить ему неожиданно родившийся у нее план спасения. Только Шафирову – но никак не государю. Петр Алексеевич ни за что не отпустит ее одну в неприятельский лагерь, ни на переговоры с визирем, ни на капитуляцию. Шафиров же – человек весьма изворотливого и тонкого ума. Весьма возможно, он даже согласится сопровождать Екатерину. Его знание турецкого языка весьма кстати: лучше иметь собственного толмача, не доверяясь чужим!

Вот, значит, какой урок снова дает ей судьба! Нельзя повторить ошибку, сделанную в Мариенбурге, и расстаться с Петром, пусть даже ради его или своего спасения. Или спастись вместе, или погибнуть вместе. Если бы она не рассталась тогда с Йоханом, то была бы не в пример счастливее. Петр – отец ее девочек и того малыша, которого она носит. Или спастись вместе с ним, или с ним же погибнуть… С ним и с его армией… Кажется, в ту минуту Екатерина не отделяла их друг от друга.

Петр Павлович Шафиров сидел в своем шатре за письменным столом и сосредоточенно заряжал пистолет. Перед ним поверх ненужных уже бумаг лежали пороховница и еще несколько пистолетов. В углу на табурете устроился его слуга и точил шпагу господина и собственный тесак.

Увидев Екатерину, вице-канцлер поднялся ей навстречу почтительно, но с несколько растерянным видом.

– Екатерина Алексеевна, благоволите, располагайтесь! – Шафиров поклонился и указал гостье на раскладной стул. – А я вот… Облекаюсь бронью, хе-хе. Борис Петрович обещался мне завтра дозволить под знаменами стать. Стрелять я ловок, а вот со шпагой – не очень… Ну да чего уж теперь! Эй, Прошка, довольно булаты острить. Вина неси государыне!

– Не надо вина, Петр Павлович, – остановила его Екатерина. – Скажите, вы могли бы провести меня в турецкий лагерь? К самому визирю Мехмед-паше… Мне надобно поговорить с ним!

Вице-канцлер Петр Павлович Шафиров был истинным дипломатом, и потому на его гладком улыбающемся лице изумление никак не отразилось. Только шомпол вдруг попал мимо ствола и ткнул в руку, а с пухлых губ нечаянно слетело бранное слово – исключительно по поводу шомпола.

– Отвечайте, господин тайный советник, да или нет! – настаивала Екатерина.

Шафиров отложил пистолет, потер пальцами ушибленное место. Вероятно, в его голове в это мгновение происходило целое дипломатическое совещание, взвешивавшее все обстоятельства и последствия подобного шага. Сказать, что он был весьма озадачен неожиданной просьбой Екатерины Алексеевны, означало бы не сказать ничего. Эта просьба рухнула на его начинающее лысеть темя как молот! Провести в турецкий лагерь женщину, да не просто женщину, а еще и обрученную невесту государя Петра Алексеевича, и устроить ей тайные переговоры с турецким визирем! Переговоры – дело важности необыкновенной, его уместно вести ученым и умудренным державным разумом мужам, а не беременной молодой женщине… Несомненно, женщине умной и смелой до дерзости, но, насколько ему, вице-канцлеру российскому, ведомо, не получившей подобающего своему положению воспитания! Да и наговорились уже – довольно! Ничего нового визирь им не скажет, препозиция его предельно ясна и предельно же неприемлема: безусловная сдача на капитуляцию…

Впрочем, относительно Екатерины Алексеевны у Мехмеда-паши, возможно, будет несколько иная препозиция: в гареме могущественнейшего султана Оттоманской Порты всегда найдется место для такой красавицы. Но допустить такой позор государевой невесты Шафиров не мог. Не потому, что боялся гнева Петра Алексеевича – очень скоро всех в русском лагере ждала общая судьба, и по сравнению с нею пресловутая злоба государева как-то блекла, сжималась. Но при мысли, что эту женщину ждет удел игрушки сластолюбия восточного деспота, Шафиров ощущал в душе чувство глубокого омерзения.

– Простите великодушно, Екатерина Алексеевна, особа в вашем положении не вправе покупать себе спасение такой ценой, – ответил наконец вице-канцлер. Его слова прозвучали несколько жестко для дипломата, зато совершенно искренне.

– Как вы посмели подумать, Петр Павлович?! – вспыхнула от гнева Екатерина. – Не своего спасения хочу я искать, а всеобщего!

– Всеобщего спасения? И как же, соблаговолите растолковать, сударыня, вы желаете искать его от Мехмеда? – устало усмехнулся вице-канцлер, с трудом устраивая на раскладном стульчике свое ноющее от тягот непривычной кочевой жизни дородное тело. Тяжело дался ему этот поход. Ему бы в уютную тишь кабинета, в мягкое кресло, к бумагам да депешам… Пустое, не будет более ни шелеста бумаг, ни ровного света лампы, ни любимых книг, раскрытых на подушках дивана. Конец всему… Как же ноет сбитая седлом поясница! А если сидеть прямо на полу, скрестив ноги по-турецки? Сейчас она уйдет, так и сяду, подумал Шафиров. Нежданная посетительница начинала раздражать его, неуместно соблазняя душу призрачными надеждами на спасение. Нужно, чтобы она ушла!

– Нет нам спасения, – мрачно промолвил вице-канцлер. – Уж все агарянам прегордым предлагали, все испробовали! И Азов, и Таганрог… Срыть все фортеции на Днепре да на Дону… Контрибуцию золотой казной, поверьте, несметную!

– Контрибуцию, сиречь взятку султану! – дерзко усмехнулась Екатерина, продемонстрировав Шафирову тонкое знание самой сути дипломатии. – Вы предлагали ее господину, а нужно было предложить сначала слуге! Вам ли не знать, Петр Павлович, как турецкие чиновники любят взятки! Не настолько, как наши, конечно, но любят очень…

Шафиров дипломатично пропустил мимо ушей намек на собственные пристрастия и вдумчиво потер пальцем с дорогим бриллиантовым перстнем переносицу.

– Визирь Мехмед на первый взгляд не таков… Ему надобна слава, а не богатства. Однако сколько раз я убеждался в ошибочности первого взгляда, сударыня! Но что же нам употребить для пробуждения его алчности?