Первая императрица России. Екатерина Прекрасная - Елена Раскина

Когда Мехмед слушал суфийских дервишей, ему порой казалось, что в их устах звучат ласковые слова его матери. Но слова эти напомнили Мехмеду о том, что безупречный янычар запретил себе вспоминать. В конце каждого разговора Мехмед начинал злиться, грубил проповедникам или попросту затыкал уши. Уж очень душевно и убедительно они говорили: заслушаешься всерьез – того и гляди, бросишь свой ятаган и уйдешь за ними босиком искать истину!

Некоторые янычары, привлеченные суфийской проповедью, действительно бежали из казарм, и тогда слуги султана начали преследовать дервишей. Суфии затаились, их и на тысячеголосом-то базаре стало почти не слыхать, не то что за каменными стенами янычарских казарм Эски Ода[61]. И Балтаджи Мехмед снова забыл о том, что в мире существуют доброта и простые радости. Он стал прежним – жестоким из жестоких, несокрушимым из несокрушимых. Он не позволял жалости или сомнениям размягчить свое сердце.

Мехмед провел больше половины жизни, воюя и командуя войсками. Сколько еще будет войн в этом мире – на то воля Аллаха! Но очередная война, которую Оттоманская Порта вела с безумным русским царем, должна была стать главной в его жизни. Великий визирь привел в Молдавию стотысячную армию при почти пятистах орудиях и огромном обозе. Своей начальствующей волей он создал это непобедимое войско из разноплеменных и разрозненных ополчений и отрядов со всех концов бескрайних владений Османской Порты, учел и взвесил все, даже количество гвоздей для подков, и вдумчиво выверил каждый шаг войска. Крымского хана Девлет-Гирея, мощного, но своевольного союзника, он сумел сделать другом. Вместе они ваяли великое здание войны, как братья-зодчие, объединенные общей волей. Победа, величайшая из всех побед, станет вечным памятником некогда безвестному родопскому пастушонку, силой и жестокостью добившемуся бессмертия!

Он, Балтаджи Мехмед-паша, сумел направить превратности битв в русло своего безжалостного разума. И вот победа уже в одном шаге. Лагерь безумного Петро осажден, у московитов мало воды и почти не осталось провианта, боевые припасы также на исходе. Враги истощены и измотаны, они сражаются на пределе человеческих сил, даже надежда на спасение не украсит их последний час. Московиты отвергают плен? Что ж, тогда их ждет смерть. А сумасшедшего царя Петро великий визирь привезет своему повелителю султану в железной клетке, как пойманного русского медведя! Завтрашний день положит конец краткому веку удач этого нового московского войска, дерзнувшего бросить вызов могуществу Дома Османов. Ангел смерти Азраил устанет носить с кровавого поля души воинов!.. Там, куда они уйдут, когда-нибудь окажется и его собственная душа. Интересно, как ее будут там звать, Мехмед или Бисерко? Что скажет он необозримому сонму душ, посланных им в смерть? «Здравствуйте, братья. Я один из вас…»

Перед решающей битвой сон не шел. Великий визирь Балтаджи Мехмед-паша коротал ночь в своем шатре над старинной картой равнины под Станилешти, угадывая, куда старый волк Шеремет-паша направит завтра свой главный удар. Вражеский полководец вызывал у Мехмеда искреннее уважение; победа над таким будет особенно славной! И еще какое-то смутное любопытство внушали рассказы о следующей за Дели Петро прекрасной женщине. «Увидеть бы ее! Говорят, она так же умна и сильна духом, как и красива. Редкое сочетание для женщины», – думал визирь. И тотчас поправлял себя: быть может, и не редкое, просто ему было некогда узнать женщин дальше их пленительных изгибов и горячего лона. Воину нет времени читать узорчатые письмена изменчивой и смутной женской души. А жаль…

– Мой паша! – эмир-субаи[62] Зейбек Хасан, служивший при Мехмед-паше седьмой год, имел право по неотложному делу войти к нему в любое время. – Прости, что прервал твои размышления. Великодушно дозволь мне говорить!

– Раз ты пришел, Хасан, значит, твое сообщение стоит твоих слов.

– Из лагеря московитов к тебе пришла женщина… Та самая, женщина Дели Петро, благородная госпожа! С нею эфенди Шафиров и молодой нукер из пленных татар с какой-то ношей… Они хотят говорить только с тобой, мой паша! Что ты прикажешь?

– Пропусти. Пусть говорят.

Полог шатра откинулся, подхваченный невидимыми изнутри руками янычар-часовых, и в жизнь Мехмед-паши вошла Она, благородная госпожа. Толстого эфенди Шафирова, визиря Дели Петро, и молоденького татарина, тащившего какой-то мешок, Мехмед едва заметил, и то лишь потому, что был наделен цепким к мелочам взглядом. Он смотрел только на нее, пытливо, жадно, испытующе, и впервые в жизни пытался прочитать в ее чертах, в ее темно-вишневых глазах книгу женской души. За всех женщин, которые были в его жизни, и за всех, которые еще будут!

У невесты русского царя было удивительное лицо. Оно было спокойно, одухотворено и решительно, словно у вождя войск перед решающей битвой или у ученого мудреца перед великим открытием… Но Мехмед-паша никогда бы не сравнил лик своей гостьи ни с грубым лицом вояки, ни с сухими чертами философа. Она была полна тихой и в то же время несокрушимой силы, присущей одним лишь женщинам. Вернее, подобную силу Мехмед встречал лишь однажды – у своей матери. Рассматривая женщину, великий визирь подумал, что руки у нее, благородной госпожи, должно быть, мягкие и горячие, а не загрубевшие от тяжелого труда, как у его матери. И хорошо, что мягкие, ибо это руки Возлюбленной Девы; именно такой он видел ее, хотя округлившийся под дорожным плащом стан говорил о скором материнстве. О, если бы эти руки хоть раз коснулись его лба, он бы, наверное, исцелился от жестокости. Однако руки эти, и бестрепетные вишневые глаза, и нежный строгий лик, и соблазнительные перси – все это принадлежало безумному царю московитов. Правду говорили острословы на истанбульском базаре: судьба благоволит безумцам! Самому, что ли, попробовать свихнуться после завтрашнего сражения?

Намеренно помедлив с приветствием, Мехмед-паша учтиво приложил руку к челу, к устам и к сердцу и слегка поклонился, не вставая с подушек.

– Мир вам, благородная госпожа! Прошу преступить мои низкие пороги! И тебя приветствую, эфенди Шафиров, и сожалею, что могу предложить столь искушенному человеку, как ты, только роль толмача. Пусть говорит благородная госпожа, я вижу, что она пришла за этим. Извольте, подкрепите свои силы скромным угощением солдата.

Он призывно хлопнул в ладоши. Чернокожий великан-слуга, с детства лишенный работорговцем языка, и потому ценившийся особенно дорого, расторопно расставил перед гостями кувшины с прохладным шербетом, блюда со сладостями и фруктами.

Екатерина едва заметно покачала головой и осталась стоять. А вот Шафиров, наоборот, с видимым удовольствием расположился на узорчатых подушках и налил себе полную чашу шербета: дерзость в ответ на дерзость. Впрочем, дерзость едва заметная, позволительная дипломату. Рустем неподвижно стоял позади Екатерины, опустив свою ношу и картинно скрестив руки на груди: он усердно копировал позу, виденную им у ханских сейменов[63].

– Госпожа Екатерина Алексеевна желает тебе, доблестный Мехмед-паша… – начал переводить Шафиров, но визирь нетерпеливо махнул рукой:

– Благородная госпожа, оставим словесные украшения! Я слушаю вас. Чего угодно от меня прекрасной госпоже?

Шафиров перевел, но вместо ответа женщина вдруг шагнула к Мехмеду почти вплотную и пристально взглянула ему в глаза – сверху вниз. Она вдруг спросила неожиданное: «Я слышала, вы бывший христианин?» Шафиров перевел и буквально вцепился в Мехмед-пашу любопытными глазами. Интересно, что сейчас будет говорить Мехмед, которого высокоумные улемы и муджтахиды[64] при султанском дворе не раз упрекали в небрежении к вере?

– Такова была вера моей матери, – осторожно ответил Мехмед-паша, но его стальные глаза сверкнули, как предостерегающе выдвинутое из ножен лезвие ятагана. Он не замедлил нанести ответный удар:

– А какой веры вы, благородная госпожа? Я слыхал, что и вы поменяли веру.

– Я осталась в христианской вере, экселенц! – ничуть не смутившись, ответила Екатерина. – Различия между христианами несущественны…

– Наверное, именно поэтому ляхи всегда воевали с Русью[65] и московитами, а франки резали франков из-за этих несущественных различий. – Мехмед парировал с опасным изяществом, как опытный фехтовальщик. – Я отрекся от христианства ради правой веры!

– Устами или душой? – Екатерина очевидно балансировала на грани допустимого, но Шафиров исправно переводил. Быть может, неслыханная дерзость этой женщины окажется успешнее всех его хитроумных ухищрений?

– Что такое душа, госпожа? – прищурился визирь. – Мой постоянный знакомец Азраил способен унести тысячи душ одним взмахом своих черных крыльев!