Когда я умру. Уроки, вынесенные с Территории Смерти - Филип Гоулд

Адриан со своей группой приехал в семь утра 27 октября, чтобы отвезти Филипа на съемки. Это было за одиннадцать дней до его смерти. Я боялась, что он простудится, и настаивала, чтобы он взял с собой бутылку с горячей водой. Похоже, Филип проигнорировал мою просьбу, он чувствовал себя на подъеме, будучи в центре внимания большой компании талантливых молодых людей. Я ему постоянно названивала, зная, как легко он забывает, что ему можно, а что уже опасно. В пятницу мы поехали за город, где планировалось записать вторую часть интервью.

Филип выглядел очень слабым, и когда мы поднимались по лестнице, он почувствовал одышку. Я подумала, что на кладбище он мог простудиться. К концу выходных проблемы с одышкой усугубились, а в понедельник, который мы провели дома, ему стало уже совсем нехорошо. Я чувствовала, что происходит нечто очень зловещее.

Перед нами маячил смертный приговор. И трудно было не думать все время только об этом, не увидеть его в этой одышке. Я хотела сразу же позвонить в больницу, но Филип настоял, чтобы мы дождались утра, когда все равно собирались идти туда на химию. Однако терпеть одышку ему становилось все труднее. На следующее утро он чувствовал себя так плохо, что я позвонила в больницу, чтобы они там все устроили заранее для рентгеноскопии.

Джорджия написала, как все было дальше. Это была самая напряженная неделя в моей жизни. Пришли все близкие друзья Филипа – Тони Блэр, Аластер Кемпбелл, Мэтью Фройд. Как всегда, они всячески старались нас поддержать. Была, разумеется, его сестра Джилл. Его друзья по всему миру поддерживали с нами постоянную связь.

Мы создали свой собственный мирок в реанимационном отделении, но при этом видели, что Филип от нас уходит. В последний день, когда он был в сознании, он попросил ноутбук, но ко всем его пальцам были прилажены датчики, так что печатать он не смог. Мы сняли все эти прищепки, но печатать все равно не получилось. Тогда я предложила набрать текст за него. Он все время повторялся, я пыталась сказать ему об этом, но он меня не слушал. Мне было больно слышать его хриплый голос и понимать, что с каждым произнесенным словом он теряет последние силы.

Тот день он провел очень напряженно. Его обуревали страхи, но он сопротивлялся смерти – невзирая на достигнутое смирение. Тело было повержено, но его разум, настойчивый, отчаянный, торопящийся быть услышанным, продолжал цепляться за жизнь. Именно разум оставался источником жизни в умирающем от рака теле. Предыдущей ночью он записал в блокноте: «Это было чудесно, когда ночью ты, Грейс и Джорджия держали меня за руки. Я чувствовал блаженство».

Как писала Джорджия, Филип понимал, что смерть уже на пороге. Об этом он узнал из своих снов. После непроглядного мрака он видел во сне сияющие дворцы и разноцветные произведения искусства, видел танцы и веселье, изощренные узоры, переливающиеся один в другой и ведущие по дороге, у которой нет конца. Это были, как он сказал, прекрасные сны.

Момент смерти Филипа я обсуждала со многими друзьями – и с верующими, и с атеистами. Я ощутила фантастический миг благословения – именно тогда, когда по его телу прошла судорога и он умер. Мне показалось, будто я заглянула в бесконечные миры. В эту секунду маленькая больничная комнатка наполнилась светом. Мое рациональное «я» говорит мне, что это плод воображения, что в эту минуту слились воедино и эмоциональная напряженность, и усталость, и григорианские псалмы, которые мы слушали десять часов подряд, но я лучше буду верить, что это был последний подарок мне от Филипа, когда его душа отправилась в иной мир.

Я не уверена, что хоть кому-нибудь под силу смириться с необратимостью смерти. Скорбь трудно подчинить своей воле. После того как Филип умер, первый месяц прошел в непрерывных страданиях. Прозаические, формальные, выматывающие процедуры – получение свидетельства о смерти, утверждение завещания, похоронные распоряжения – смешивались с переживанием удара и неспособностью понять, что все-таки произошло.

Некоторое время после смерти Филипа его «блэкберри» лежал рядом со мной на постели, мигая красным огоньком, но на него приходил только спам и какие-то циркуляры. Этот смартфон так долго был главным каналом его связи с окружающей жизнью, его излюбленным устройством, что теперь, затихнув, он лишь подтвердил нашу утрату. А потом как-то ночью он зазвонил. Я была так потрясена, что не успела вовремя ответить. Я повернулась к Филипу, чтобы сказать: «Вот какой-то идиот никак не может понять, что ты умер, и названивает тут посреди ночи». На долю секунды я просто забыла, что говорить эти слова уже некому.

Я хорошо понимаю, как некоторые люди после смерти близких утрачивают волю к жизни. Многие месяцы после смерти Филипа я могла чувствовать себя нормально только в разговорах с друзьями или с некоторыми книгами. Мне дали списки книг для чтения в подобных случаях, но я не воспринимала ничего, кроме поэзии. Все бумаги по медицинским процедурам, которые остались после Филипа, я сразу же выкинула, но к остальным его вещам боялась прикоснуться. Опасаюсь, как бы мне не стать подобием мисс Хэвишем[20].

На одном только чувстве утраты нельзя построить будущую жизнь.

Меня спрашивают, почему я не взяла после смерти Филипа трехмесячный отпуск. А что бы я делала все эти три месяца? Скорбь все равно нельзя загнать в какие-то временные рамки.

Я активно занимаюсь наследием Филипа. В нем эта книга занимает не последнее место. Есть еще фильм, снятый Адрианом Стайрном, и портрет, который вы можете видеть на суперобложке. Он должен поступить в коллекцию Национальной портретной галереи. Я буду помогать в финансировании дальнейших научных исследований, поддерживать благотворительные организации, которые содействуют получению новых знаний о таком заболевании, как рак пищевода, и могут быть полезны в его лечении и предупреждении.

Я так пока и не поняла, какой положительный смысл может быть в смерти Филипа для меня и моих дочерей Джорджии и Грейс. Нас троих эта смерть просто лишила жизненного стержня.

Если же все-таки искать в этом какой-то смысл, нужно сначала вооружиться тем бесстрашием перед лицом смерти, которое отличало Филипа, вооружиться его пониманием, что есть на свете такая вещь, как «добрая смерть». Для этого и нужна его книжка, которая может дать нам глубинное понимание мира и изменить жизнь многих людей. В этом и состоял дар Филипа, когда он был жив. Так пусть он продлится и в его смерти.

Аластер Кемпбелл

Письмо другу

Во вторник 15 ноября 2011 года в лондонской церкви Всех Святых на Маргарет-стрит состоялась торжественная заупокойная месса по Филипу Гоулду. Перед многочисленной аудиторией, среди которой можно отметить двух бывших премьер-министров и другие видные политические фигуры, по просьбе семьи покойного Аластер Кемпбелл зачитал свое электронное письмо, отосланное его другу Филипу Гоулду буквально перед самой его смертью. Приводим полный текст этого письма.

Дорогой Филип!

Я, как и многие другие, продолжаю надеяться, что ты все-таки найдешь в себе силы, чтобы пережить эту тяжелую ситуацию. Мужество, которое ты обнаруживал прямо с того дня, когда тебе сообщили, что ты болен раком, вызывало уважение у всех окружающих. Если и есть на свете люди, способные бросить вызов медицинскому приговору, то ты явно принадлежишь к их числу.

Однако даже если на этот раз болезнь тебя победит, я не хочу, чтобы ты уходил, не оглянувшись на меня, и говорю тебе вслед, какой ты был прекрасной личностью и каким замечательным другом. Из всех друзей ты единственный, которому довелось соприкоснуться с каждым поворотом, каждым аспектом моей жизни. Тебе знакомы мое прошлое и настоящее, политика, работа, отдых, спорт и выходные, обучение, книги, благотворительность и, что самое важное, семья и дружба. Господь одарил меня знакомством с тобой. То же могу сказать от лица Фионы, Рори, Калума и Грейс. Если вспоминать самые счастливые моменты из наших жизней, выяснится, что очень часто ты был их причиной.

В трудные минуты ты тоже всегда оказывался рядом. Вспомни, что говорил Алекс Фергюсон: «Верный друг – тот, кто решительно входит в твой дом как раз в тот момент, когда все толпятся в прихожей, торопясь уйти». Именно такую дружбу ты демонстрировал так часто, так последовательно, с такой силой, что она помогала мне даже в самые тяжелые дни моей жизни.

Получив во вторник твое прекрасное, трогательное письмо, я был убежден, что ты не доживешь до ночи, и почувствовал, будто лишился какой-то части себя. Ты знаешь мою сумасшедшую теорию, что у знать, хорошую ли мы прожили жизнь, можно только в ее конце. Точно так же настоящую цену дружбе мы познаем только тогда, когда друга с нами уже нет. Утрата, которую понесли Гейл, Джорджия и Грейс, не поддается описанию. Но есть еще множество людей, которые подпали под твое обаяние и тоже будут глубоко переживать эту утрату.