Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца - Рувим Исаевич Фраерман

Однако разгромить шведов одним нападением с моря было невозможно. Приходилось брать врага измором.

Наступили будни морской блокады.

Среди обычных дел и событий этих медлительных дней блокады одно событие, быть может, незначительное для других, но необычайное для Васи, обрадовало его однажды в весеннее морское утро.

На корабль «Не тронь меня» прибыл мичман Дыбин.

Да, он был уже мичманом[47] и носил эполеты[48].

Вася и Дыбин встретились у вахтенной скамьи и обнялись крепко, как друзья.

Дыбин был всё такой же – с бледным лицом, с глубоким лихорадочным взглядом, в котором, казалось, всегда горел будто зажжённый кем-то огонь. Несмотря на довольно долгую разлуку, привязанность, возникшая между ними, стала как будто даже сильнее.

Друзья беседовали подолгу в свободные часы.

Вспоминали Курганова, свою дуэль на Купеческой стенке. Вася часто расспрашивал Дыбина о своём друге Пете Рикорде. Он скучал без него.

– И он по тебе скучает крепко, – рассказывал Дыбин. – Чекин сказывал мне, будто начал даже стихи сочинять.

– А сапог более никому не чистит? – спросил Вася у Дыбина. Оба громко рассмеялись.

К подвигу Васи и к его медали Дыбин отнёсся без зависти и обнял его ещё раз.

– Тебе, Головнин, всегда везло, – сказал он. – Я рад за тебя. Посмотрим, что ждёт меня, какое боевое счастье…

И глаза его загорелись отвагой.

Дни шли по-прежнему медленно и однообразно.

Бизань-мачта на корабле «Не тронь меня» давно уже была поставлена. Борт, пробитый калёным ядром, починен.

Корабль в составе особой эскадры занял позицию между мысом Крюсерорт и банкой Сальвором.

Ежедневно, если позволяла погода, ходили на парусных шлюпках далеко в море, упражняясь в ловкости и искусстве управлять парусами.

Победителем на этих состязаниях чаще всего была шлюпка, на которой ходил Дыбин, нередко бравший с собой в море и Васю.

Плавать с ним порой бывало страшно.

Дыбин, казалось, всё делал для того, чтобы поставить свою шлюпку в наиболее опасное положение. Со стороны можно было подумать, что он просто испытывает судьбу.

Так его и понимали старые матросы Макаров и Михайла Шкаев, обычно ходившие вместе с ними на шлюпке.

Они нередко предупреждали его:

– Поосторожнее бы, господин мичман.

Но для Васи это было не испытание судьбы, не безрассудная бравада, а желание выучиться побеждать море, закалить морской дух, столь необходимый для офицера военного флота.

То взлетая со шлюпкой на гребни огромных водяных валов, то срываясь между ними, Вася с восторгом смотрел на своего храброго друга, почти такого же мальчика, как и он, на его вдохновенное лицо, освещённое горящим взглядом.

В одну из таких долгих морских прогулок, когда шлюпка, в которой сидели Дыбин, Вася и оба матроса – Шкаев и Макаров, была на траверзе мыса Крюсерорт, впереди неё в волнах мелькнул парус.

– Откуда тут наши? – крикнул Вася Дыбину, стараясь пересилить шум волн.

Оба матроса молча и долго глядели вдаль своими зоркими, как у птиц, глазами.

– Не наша, – сказал Шкаев.

– Не наши, господин мичман, – повторил за ним Макаров. Дыбин, сидевший за рулём, вскочил на ноги. Лицо его оживилось.

– Не наши! – крикнул он тоже. – Не наши, Головнин! Шведы! Они хотят прорвать блокаду. На абордаж их возьмём. Вперёд!

И Дыбин направил шлюпку наперерез парусу, который то прятался за встававшей впереди волной, то поднимался на гребень вала и сверкал на солнце.

То была погоня, от которой у Васи замирало сердце больше, чем в ту страшную минуту, когда он опускался в горящий трюм.

Вася громко кричал, сам того не замечая.

Матросы держали крючья. Дыбин молча, стиснув зубы, управлял шлюпкой. Вот когда его ловкость управлять парусами и его морская отвага, пугавшая нередко даже старых матросов, послужили ему. Ни одно самое малое движение ветра не пропадало даром. Каждая волна словно впрягалась в шлюпку и гнала её вперёд, наперерез врагу. Всё ближе становился вражеский парус, как ни старался он ускользнуть.

Резким движением руля Дыбин направил свою шлюпку носом прямо в борт вражеского судна. Но швед успел отвернуть, и шлюпки столкнулись бортами.

– Сдавайся! – крикнул Дыбин.

Точно крылья приподняли его в воздух. Одним прыжком очутился он во вражеской шлюпке, и в то самое мгновение Васе показалось, будто на ветру сильно щёлкнул парус.

Но то был пистолетный выстрел. Вася увидел голубой дымок, кружившийся над головой шведского офицера. Тот держал в руке пистолет. Вася бросился на офицера, навалившись на него всем телом. Матрос Шкаев, прыгнувший вслед за Васей, схватил офицера за руки. Другие шведы – два огромных матроса с голубыми глазами – сидели у мачты, бросив свои тесаки.

Шлюпку швыряло с волны на волну.

Борьба была кончена. Но отважный мичман лежал на дне вражеской шлюпки у самой кормы, и кровь его, бежавшая по тёмно-зелёному мундиру, мешалась с брызгами морской волны.

Вася бросился к своему другу и поднял его голову. Лицо Дыбина было смертельно бледно, но он ещё дышал.

Пленных шведов перевели в русскую шлюпку. Матросы и Вася перенесли туда же Дыбина и положили у кормовой скамейки.

Шлюпка легла на обратный курс. Пленные шведы молчали.

– Вы кто? – спросил Вася у офицера по-шведски. Он знал немного этот язык.

– Лейтенант королевского шведского флота, – отвечал офицер.

– Куда вы шли?

– Никуда, так, катался. Я люблю свежую погоду.

– Неправда, – сказал Вася. – Известно, что вы терпите нужду в порохе и провианте.

– Я этого не слышал, – отвечал швед, угрюмо косясь на юного гардемарина и на бледное лицо русского мичмана, так отважно кинувшегося навстречу его пуле.

– Не хочет говорить, – сказал Вася матросам по-русски.

– Поначалу они всегда так, – заметил Макаров, – а после развяжут языки.

– Развяжут, – подтвердил Шкаев, – только вот мичмана нашего жалко. Рано такому молодому помирать.

И старые матросы вздохнули. Дыбин был всё ещё без сознания.

На корабле пленных приняли, к удивлению Васи, весьма равнодушно.

Не только пленных, но и перебежчиков-шведов было уже много на русских кораблях. Лазутчики доносили, что шведы терпят голод и грабят рыбаков: отбирают у них рыбу, выбирая её прямо из сетей.

Капитан Тревенин, выслушав рапорт Головнина, похвалил отвагу и храбрость мичмана Дыбина и приказал врачу привести его в сознание.

Но врач лишь развёл руками.

– Рана очень опасна, Александр Иванович, – сказал он тихо капитану. – Прямо в грудь. Пуля не вышла наружу.

– Ах, юноша! – вздохнул капитан и с грустью, по-стариковски покачал головой.

Вася со слезами на глазах провожал своего друга в лазарет.

То были уже последние дни блокады. От рыбаков и лазутчиков были получены сведения, что изголодавшиеся шведы решились прорвать