Маленький Большой человек - Томас Бергер

Но потом она вдруг ни с того ни с сего — как это случается с девчонками — преобразилась, хорошенькая стала, словно жеребёнок — с большими робкими глазами как у антилопы, и грациозная как лань. Раньше, когда я её не замечал, я ей нравился; ну, а теперь, понятное дело, она меня в упор не видела. В общем, с Ничто у меня пока не выходило ничего. Поэтому я, помечтав немного, встал и пошёл назад в деревню.

Там встретил пса, который услыхал вой койота за холмом и теперь раздумывал — ответить или не надо? — хотя знал ведь, что делать этого нельзя, чтобы не указать дорогу в деревню врагу, который крадется в ночи. Потому я сказал ему: «Шайены так не поступают», и он закрыл пасть, поджал хвост и убрался куда-то.

Кроме этого пса вся деревня спала, костры остыли. Забравшись в типи, я отыскал свою шкуру, ну постель, и начал было в неё заворачиваться, но тут обнаружил, что это, кажется, не моя, а Маленькой Лошадки, потому как под шкурой был он сам. Тогда я улегся на свободное место справа, хотя обычно спал слева от него.

Но он не спал и вдруг прошептал в темноте: «Это твое место».

— Неважно, — говорю я ему. — Спи там.

— А ты? — спрашивает он как-то разочарованно. Я не отвечал, вообще не обратил на него внимания и скоро уснул… А вообще у Шайенов так: если кто чувствует, что жизнь воина ему не по плечу — никто его не неволит. Он может стать химанехом, то есть, полумужчиной, полуженщиной. Эти химанехи живут себе — никто им не мешает. Все их любят, и без дела они не сидят: иногда они знахари, фармацевты, так сказать — приворотное зелье готовят, а чаще — поют и пляшут, веселят публику, Они носят женскую одежду, могут замуж выйти за другого мужчину — если ему это по вкусу.

После того случая Маленькая Лошадка вскоре начал готовиться стать химанехом. Может, он той ночью просто по ошибке влез в мою постель — без всякой задней мысли… Может и так, не знаю. Но вообще-то, он был не в моём вкусе.

Глава 7. МЫ ПРОТИВ КАВАЛЕРИИ

Вороны заявились к нам на следующий день, и мы с ними славно повоевали. Правда, кто победил — было не совсем понятно. Поэтому через день повоевали ещё немного. Потом мы воевали с ютами, потом — с Шошонами. Потом выторговали немного лошадей у Черноногих и с ними тоже повоевали. Война приносила Шайенам радость, если удавалось одолеть врага, и горе — если наоборот. Тогда над деревней день и ночь раздавался скорбный вой плакальщиц. Потому как ежели индейцы любят воевать, это вовсе не значит, что они любят терять на войне близких. В племени все друг друга искренне любят. А врагов — ненавидят. Ненавидят за то, что они — враги, но переделать их вовсе не стремятся.

А когда наши побеждали — в деревне был праздник. Если война случалась где-нибудь рядом, женщины и дети потом выходят на поле боя и добивают раненых врагов — дубинками или ножами, уродуют трупы, отрезают на память носы, уши, половые органы. О! Это для них первейшая радость, лучше не придумаешь… Да уж, повидали б вы с моё — не были б таким чувствительным… Вот Бизонья Лощина — она мне матерью была, иначе не скажешь. Добрая душа. Помню, когда был поменьше — то и дело обнимает меня, прижимает к своему толстому животу и улыбается, а лицо у ней — как луна, и от жира блестит. И варёной собаки обязательно кусочек получше подсунет. Ночью укроет, чтоб не замёрз. А ещё — жвачку индейскую давала всё время, одежду расшивала бисером… И много-много всякого делала для меня, как мать. Короче, женщина на все сто процентов, как и Старая Шкура — мужчина на все сто. Белых баб — хоть дюжину самых лучших собери в одну, всё равно Лощине и в подметки не сгодится. И при всем при этом что бы вы сказали, если б увидели, как это золото-женщина раненому бедняге-Вороне брюхо ножом вспарывает, а потом кишки оттуда наружу вытягивает?.. А я вот ничего бы не сказал. Потому как постепенно понял, что глупо с ними спорить. Раненые Вороны, Юты и Шошоны тоже не спорили и пощады не просили, потому что сами то же самое творили. Так какого ж чёрта я буду лезть со своим уставом? Вы помните, как Старая Шкура рассуждал про бледнолицых? Ведь как не нравилось ему всё, что они вытворяют, но Шайен решил, что у них, наверное, есть свои резоны поступать так, а не иначе…

Ну, а я, — как же я мог допустить, чтобы переплюнул меня индеец — превзошёл терпимостью? И если Бизонья Лощина или какой-нибудь шпингалет краснокожий прибегал из прерии в деревню довольный как слон — сжимая в кулаке кусочек человеческого члена, я — как и все; — говорил что-нибудь типа: «Ух ты, здорово!»

К тому же у меня тогда возникла проблема посерьёзнее. Я был ещё малой, но уже убил своего первого врага и, значит, стал воином. И теперь, если случалась война или стычка какая, отлынивать было не так-то просто. Становиться химанехом, как Маленькая Лошадка, я желания не испытывал, хотя против него лично я ничего не имею. Так что делать было нечего — приходилось воевать. Единственное, что мне оставалось — попытаться по возможности поменьше убивать. То есть, в обороне — когда на нас нападали — я, конечно, сражался вовсю — на совесть, так сказать, но если это мы затевали заваруху — старался не лезть на рожон.

Короче, пытался сохранить подобие цивилизации, и своих диких друзей при этом не подвести. Не так-то это просто — чтобы и волки были сыты, и овцы целы. А иногда никак нельзя было отвертеться, и приходилось поступать по-дикарски. Бьюсь об заклад — вы, сэр, и представить себе не можете, что это значит!

Конечно, не можете. Так вот, я, конечно, вовсе не лез из кожи вон, чтобы насобирать побольше скальпов, но время от времени мне приходилось «брать волосы». И если уж я в этом признался, то надобно вам знать, сэр, что волосы не только с убитых снимают. Случается, что и с раненых. С живых, то есть. И нож при этом не всегда бывает острым. Бывает и тупым. А скальп от черепа с таким мерзопакостным звуком отрывается — чмок!.. Конечно, я старался как можно реже этим заниматься, но иногда Младший Медведь околачивался где-нибудь рядом, тогда делать было нечего… А он к пятнадцати годам уже столько волос набрал (весь с ног до головы скальпами обвешался) и ходил лохматый, словно гризли.

Только вы не подумайте, что у Шайенов на скальпах свет клином сошёлся. Нет, к счастью для меня были у них и другие способы отличиться. Вот, к примеру, такой обычай: надо ворваться в толпу врагов и кого-нибудь из них не убить, а просто стукнуть легонько рукояткой томагавка или специальной дубинкой, просто прикоснуться — ну, вроде как в «горелки» играешь. Это ещё почетнее считается, потому как гораздо опаснее. У Шайена вообще вся жизнь, если сказать в двух словах, — риск и опасность.

Так что, если кровь чужую проливать не хочется, всегда можно поупражняться в эти самые «горелки», что я и делал — очень даже часто — хотя чемпионом по этой части не был, не совру. Я же не совсем чокнутый. И с Койотом тягаться никогда не брался. А уж он среди мальчишек был в этом деле самый натуральный чемпион, и считался героем почище Младшего Медведя со всеми его скальпами.