Маленький Большой человек - Томас Бергер

Ну, а когда торжества закончились, начались типично шайенские дела. Кланы стали собираться и по одному покидать стойбище — отчаливать подальше от греха. И это после всех речей и клятв покончить с бледнолицыми, после грандиозных плясок и прочих ритуалов, в которых они черпали силу для такого подвига! Как говорится, война — ерунда, главное — маневры! Ехать куда-то и воевать уже никому не хотелось. Да и вообще индейцы хоть между собою и дерутся постоянно, связываться с белыми не очень-то стремились, потому как: дело это гиблое: если даже и победишь — всё равно добра не жди.

Я сказал, что кланы собирались и отчаливали по одному, но поначалу все двигались по двум направлениям — одни на север, другие на юг — потому как племя делилось, в общем-то, надвое. Большая часть кланов кочевали — поодиночке — по берегам Платта, а остальные околачивались вокруг форта Уильяма Бэрна по берегам рек Канзас и Пурчатори, что в южной части штата Колорадо.

Мы — люди Старой Шкуры Типи — относились, конечно, к северным Шайенам, и теперь вместе со всем кланом Выжженной Тропы двинулись на север. Ну, теперь, пока не забыл, должен вам сообщить, что за время пляски Солнца семейство Старой Шкуры провело огромную работу, и результаты были налицо: нам удалось пристроить — т. е. выпихнуть замуж — почти всех наших вакантных невест, и их мужья теперь влились в наши ряды. Это, а также то, что нас приняли назад в родной клан, привело Старую Шкуру в такое приподнятое состояние, что он, как пить дать, снова влип бы в какую-нибудь историю в чужой постели, но, к счастью, не успел — мы снялись с места и ушли. А иначе, ей-Богу, не миновать бы нам беды: я заметил, что он уже постреливает по сторонам своими блудливыми глазками, и две-три толстухи уже наметил себе в жертву. Ну, а сам я думал про Ничто, и помыслы мои были чисты, я мечтал только о том, чтобы услышать её тихий нежный голос и если повезёт, поймать быстрый взгляд её горящих, словно угольки, чёрных глаз.

В общем, прошли мы совсем немного, и тут — возвращаются наши разведчики, которых выслали вперёд, и сообщают, что впереди — колонна солдат движется нам навстречу, и до неё — один день пути. Надобно вам сказать, что во время пляски Солнца нам удалось купить несколько мушкетов — человека три из наших получили в руки это грозное оружие. Теперь Горб, например, рвался в бой, потому что уже много лет ждал такого случая. Но Старую Шкуру и главных вождей клана Выжженной Тропы беспокоила участь женщин и детей и потому мы развернулись и двинулись назад, на юг, чтобы попытаться отыскать кого-нибудь из соплеменников. Потом повернули на восток и вскоре догнали своих — это были южные Шайены, и мы снова слились с ними неподалёку от Соломоновой речки. Конечно, той силищи, что раньше, здесь уже не было, но Шайен сотни три воинов и десятка полтора мушкетов мы могли выставить.

Все были ужасно возбуждены, и я — тоже. Я даже не успел обдумать как следует свою новую позицию: как я уже сказал, теоретически я ничего не имел против того, чтобы полностью уничтожить всех бледнолицых в западной прерии, чтобы и духу их тут не было. Наплевать мне на них. К тому же, к западу от Сент-Джо я ни разули одного белого не встречал, и остатки моего белого семейства, наверное, давным-давно добрались до Солт-Лейк. Но размышляя обо всем об этом, я как-то не допускал мысли, что мне самому своими руками придётся убивать белых, это в мои планы совсем не входило. И вот теперь нам предстояло драться с кавалерией Соединенных Штатов, а я был на стороне Шайенов и, к тому же, воином не из последних. Вот и получается, что выбор у меня был невелик: либо отлынивай — и будешь трус, либо иди и воюй — и будешь предатель. Да, как ни крути, а Шайен — предатель. Помню, я тогда подумал, что лучше бы мы, как обычно, воевали с Воронами…

Да, сэр, тут было над чем поломать голову. Только я тем временем без дела не сидел. Я сбросил всю одежду и принялся наносить боевую раскраску — размалевывать себя жёлтым и красным. Потом стал затачивать на оселке наконечники стрел. Знаете, есть люди, которые в минуту нерешительности станут столбом, руки опустят и стоят, думают — дают волю воображению. Так вот — я не из таких я сразу даю дело рукам, а мозги — пускай поспевают за руками. Ну, а не получается — что ж, значит не судьба; а будешь сидеть сложа руки — всё равно ничего не высидишь.

Короче говоря, женщин и детей на всякий случай отослали мы подальше на юг — за реку Арканзас, хотя, надо вам сказать, Шайены к этому моменту настолько осмелели, что уже успели и на новом месте поставить свои типи и разбирать их не стали. Ну, потом наш шаман Лёд отвёл нас, воинов, к небольшому озерцу неподалёку и заставил опустить в воду ладони, отчего мы сразу сделались неуязвимым для вражеских пуль. Якобы. Теперь им стрелять в нас бесполезно: стоит нам поднять над головой наши заколдованные руки — и предназначенные нам пули просто шлёпнутся на землю, едва вырвавшись из дула винтовки…

Да-а, вот тут до меня и дошло, к чему идет дело: меня просто убьют…

Можешь хоть пуд соли съесть с индейцами, но всё равно потом выяснится, что ты сделан из другого теста. Оно конечно — Леворукий Волк — помните? — своим шаманским колдовством поставил меня на ноги. Но я-то тогда почти все время был не в себе — то есть, без сознания. А когда человек не в себе, для него ничего невозможного нет. К примеру, пьяный в стельку сорвется с крыши — и ему хоть бы хны, а был бы трезвый — расшибся бы в лепёшку. Вы только не думайте, что я ханжа какой; я вовсе не хочу сказать, что никому и никогда не удавалось уйти от пули с помощью шаманских заклинаний. Кому-то, наверное, удается, тому, кто сам в это верит. К примеру, Горбу, Горящему Багрянцем удается. И Младшему Медведю. Но только не мне…

Была у меня ещё проблема. Помните, я рассказывал, как убил своего первого врага? Тот Ворона даже ночью разглядел, что я белый, а днём-то, небось, и подавно видно было, кто я такой. Я, конечно, размалевывал все тело и лицо краской, но волосы — с волосами-то как быть? Мне это долго не давало покоя. После моего триумфа мне, конечно, не хотелось вдаваться в подробности и рассказывать Шайенам, что этот Ворона распознал во мне белого, что вел себя вполне дружелюбно и все такое. Обо всём этом я им не сказал — зачем зря смущать людей? Но потом, когда настал момент идти на войну, я со своей проблемой пришёл к Старой Шкуре и изложил её таким вот образом:

— Дедушка, — сказал я, ибо к человеку его возраста положено было обращаться именно так. — Я не знаю, как мне поступить. Я не хочу, чтобы Вороны видели цвет моих волос. Но я не хочу обрезать волосы — а то враги, подумают, что я трус и сделал это для того, чтобы меня нельзя было скальпировать. А надеть полное боевое оперение я тоже не могу, потому что ещё молод и совершил ещё слишком мало подвигов.