Сыны Несчастья - Анн Бренон

Дорога простиралась в бесконечность, мы миновали загоны для скота, летники, тайные убежища… А дорога все бежала, сползая с хребта в долину, взбиралась по каменным ступеням, огибала отвесные скалы, задевала хутора, стоящие на горных балконах, и женщины выносили нам воды. Мне нравилось слушать их удивительно мелодичный говор. Я думал о том, что они говорят почти теми же словами, как и в моем родном краю. Я понимал их без особого труда. Но мелодика этого языка звучала странно для моих ушей. Некоторые из этих женщин подолгу останавливали на мне взгляд. Гийом Кортиль при этом пожимал плечами и слишком громко смеялся. Он все повторял, что красавицам трудно устоять перед пастухами, потому что они несут с собой привкус приключений и опасности. Но я знал, что на самом деле он завидует моей молодости и крепкой фигуре, которой я и сам гордился. Мне и в самом деле иногда удавалось поймать чье–то рукопожатие, сорвать чей–то тайный поцелуй, но очень редко.

В конце месяца апреля мы достигли Сабартес. Гийом Кортиль, который был родом из Мерен, возликовал. А меня разрывали противоречивые чувства — счастья и озабоченности. Когда мы входили в город Акс, весеннее утро было омыто дождем, и зеленоватый свет поднимался над лугами, лесами и рощами. Я с нежностью, и даже с какой–то глубокой любовью провожал взглядом эти бесконечные отары с красиво изогнутыми рогами и тяжелыми шерстяными шубами, в длинном руне которых уже почти не виднелись отметины Бертомью Бурреля — трезубец. Могучая река овец струилась вниз. Во главе ее, вместе с несколькими козами, гордо выступали круторогие бараны. Мы, Гийом и я, кричали что есть мочи, объявляя умолкшему городу о своем возвращении, а город затаился, ожидая нас. И вновь я поднял голову к небу, и бросил клич, чуть не сорвав себе глотку, и тоска охватила мое сердце. Я хотел знать, что ожидает меня. Что с моими близкими? Куда — или когда — на этот раз обрушатся ястребы Инквизиции? И тяжелые мысли о земле д'Айю поплыли передо мной, словно черные тучи перед весенней грозой.

Я вскоре увидел, кто меня ждет в Сабартес. Первым человеком, проявившим ко мне истинное участие и выказавшим удовольствие меня видеть, была Мондина, маленькая служанка дам этого дома, На Эксклармонды и ее невестки Беренгарии. Мондина была родом из Монтайю — дочь Берната Изарна, доброго верующего. Она всего лишь несколькими годами была старше моей младшей сестры Гильельмы. Я всегда называл ее Мондиной; она не обладала ни полнотой, ни приятными округлостями, чтобы ее респектабельно называть Раймондой. Я всегда подсмеивался над ее живой мордашкой, острыми плечами, слишком тонкой талией и лукавыми взглядами. Она протянула ко мне обе руки, и я по–дружески расцеловал ее в обе щеки. И вскоре я заметил, что она пытается следовать за мной всюду, куда только можно.

На следующий день после моего прибытия, когда настал вечер, я оставил животных в загоне, тщательно запер овец в овчарне, и поднялся в город. Но мне уже не сиделось на месте. Беспокойство грызло меня и звало в горы, в дорогу. А ведь еще целых два месяца до дальних выпасов.

Однако в этот вечер Бертомью попросил меня вернуться пораньше, чтобы помочь ему. Он ожидал гостей, притом многочисленных; женщины с утра готовили, а в фоганье все так толклись и бегали, что я решил заняться чем–нибудь вне дома. Я пошел в маленький дворик, выходивший на улицу; там можно было вдыхать вечерние запахи города. Чтобы чем–нибудь себя занять, я стал рубить дрова на растопку. И тогда ко мне пришли. Он был еще почти ребенком, Бернат, младший сын На Себелии, подруги добрых людей. После моего прибытия я избегал наносить визиты даме. Мое присутствие было слишком компрометирующим, весь Акс знал, что я скрываюсь от Инквизиции.

— Вас хочет видеть моя мать, — сказал мальчик.

Я не колебался ни секунды, положил топор и пошел за ним. Я вошел в дом один, а мальчик остался за дверями, на страже.

Когда я спрашивал себя, кто же ожидает меня по возвращении в Акс у На Себелии Бэйль, то оказалось, что реальность превзошла самые смелые мои надежды — там был друг, почти брат, да еще и в обществе доброго христианина. Бернат Белибаст. Бернат, исчезнувший где–то между Альбижуа и Тулузэ, в служении подпольной Церкви. Вместе с добрым человеком Фелипом де Талайраком. Они оба сидели бок о бок на лавке, одетые в темное, и их тени то разъединялись, то сливались в одну в красноватых отблесках жара от очага и колеблющемся свете масляной лампы в высокой фоганье На Себелии. Госпожа дома стояла у очага и готовила что–то, пахнувшее одуряющее вкусно. Когда Бернат меня увидел, он вскочил, и его глаза засияли. Но в первую очередь я должен был приветствовать доброго христианина, с уважением и любовью. Три месяца я не был в присутствии Добра. Трижды он благословил меня, и трижды мы обменялись поцелуем мира. И я сказал себе, что не хотел бы никогда утратить этот внутренний свет, ни на каких дорогах.

Но, увы, я не мог там долго оставаться. У меня едва хватило времени, чтобы уважительно приветствовать госпожу дома, держа капюшон в руке, и обменяться с Бернатом дружеским объятием. Я сказал им, что меня ждут в доме Бертомью, и что я пообещал им помочь подготовиться к приходу гостей. Но На Себелия была категорична.

— Придумайте что–нибудь, и возвращайтесь поскорее — нам нужно поговорить.

Она смотрела мне прямо в глаза. Я восхищался этой женщиной, не боявшейся никаких опасностей, чтобы помогать добрым людям. Ее лицо лучилось светом, и множество мелких морщинок вокруг глаз придавали этому лицу выражение такой доброты, которой я никогда не видел. Конечно же, мне хотелось оставить свою работу и вернуться к друзьям. Кроме того, На Себелия настаивала:

— Возвращайтесь поскорее. И попросите Бертомью, чтобы он отпустил Вас назавтра; скажите, что Вам нужно подняться в Монтайю по срочным семейным делам.

Я понял, что мне придется сопровождать доброго человека и Берната в родимое высокогорье.

В доме Бурреля ситуация была такова, что хозяин с подчеркнутым высокомерием отвергал всё, что касалось добрых людей, которые, как он говаривал, приводят Несчастье; но дамы втайне были добрыми верующими. Через Мондину, которая была на моей стороне, я попросил На Эксклармонду и ее невестку Беренгарию вступиться за меня перед Бертомью, чтобы он назавтра отпустил меня в Монтайю; посему утром ему самому предстояло заняться своей отарой. Он ворчал:

— По крайней мере, не забудьте встать засветло, чтобы выйти пораньше. Мне нужно, чтобы Вы вернулись до захода солнца.

Вечером я пошел в город, а Мондина увязалась за мной. Считалось, что я сопровождаю маленькую служанку в таверну, чтобы купить вина, но дамы также передали через меня кое–какие вести для На Себелии и доброго человека. Вскоре мы уже взбирались по лестнице, ведущей в фоганью На Себелии. Я слышал, как Мондина громким и ясным голосом напевает за моей спиной какой–то мотив. Это был условный сигнал, чтобы дама знала, что пришли свои. Они обнялись на лестничной площадке и пошли поговорить отдельно; я же поспешил к Бернату и сказал ему, чтобы он меня ждал, что я вернусь и проведу здесь всю ночь. Потом, не теряя времени, Мондина и я пошли, наконец, в таверну — ведь гости Буррелей не должны были испытывать недостатка в вине.

Я пил немного, чтобы сохранить ясную голову, и когда луна поднялась высоко, и все гости позасыпали в доме хозяина, я наконец–то смог вернуться в добрый дом госпожи Себелии, где меня ждали друзья Добра. Мои друзья. И мы сразу же с горячностью принялись разговаривать. Нам нужно было столько друг другу рассказать. Расследования в Разес шли своим чередом. В Арке, несмотря на исповеди дочери и зятя, была арестована Госпожа мать Пейре Сабартес — а в Кустауссе арестовали всю семью Монтани. Но в Тулузэ и Альбижуа, несмотря на происки Инквизиции, Церковь обустраивалась и укреплялась. Мессер Пейре из Акса и его сын Жаум неустанно привлекали новых верующих, крестили новых добрых людей. Увы, в Тулузе, в доме на улице Этуаль, от тяжелой болезни умерла добрая женщина Жаметта. А еще проводник Пейре Бернье бежал из Мура Каркассона. Добрый человек Фелип и помогавший ему Бернат Белибаст ходили между Тулузэ и Альбижуа, где прятался Гийом Белибаст, который сейчас нанялся сезонным рабочим в окрестностях Рабастен.

— Вот уже месяц, как у меня особая миссия в Сабартес, — сказал мне Бернат, — я должен все организовать для Фелипа, которого сегодня привел из Кийан…

Но то, что он сказал мне лично, со всей свойственной ему страстью, ударило меня, как хлыстом — хотя я не был по–настоящему удивлен. Я уже почувствовал это заранее, еще до того, как пуститься в путь за Пиренеи, увидел это в глазах младшей сестры. Несколько недель назад, в марте, Бернат поднялся в Монтайю, чтобы вместе с моим братом Гийомом сопровождать добрых людей, Андрю из Праде и Гийома из Акса. Он провел вечер в доме моего отца. И он видел Гильельму. Мою сестру Гильельму, которую — вскоре после моего отбытия — отец выдал замуж за ремесленника из Ларок д’Ольме. Хороший брак. Если не считать того, что этот мужчина был грубой скотиной, а моя сестра не питала к нему ничего, кроме отвращения. И он не был de la entendensa, не стоял на дороге Добра. И если Бернат встретил Гильельму той мартовской ночью в Монтайю, так это потому, что она сбежала. Сбежала из дома своего мужа. И Бернат повторил мне ее слова так, как если бы слишком долго сдерживал их в себе. Он негодующе говорил: