Сквозь свинцовую вьюгу - Николай Пустынцев

...Самое неприятное началось перед рассветом, во время дежурства Дмитриева и Лухачева. Георгий тихонько тронул меня за плечо:

— Вы спите, Пустынцев? Только что слышал голоса немцев. Наверное, связисты прошли.

Просыпаюсь мигом:

— Может, показалось?

— Нет. Вот и Борис подтвердит. Боюсь, как бы на обратном пути на скирд не набрели.

Лежим затаив дыхание. Проходит около получаса. Издали доносится неясный говор. Он все слышнее и слышнее. Немцы! Тихонько бужу остальных ребят. Те без слов понимают, в чем дело. Приготовились: Пусть только вздумают фашисты полезть на скирд! Вот они поравнялись с нами. Как громко чавкают сапоги в сырой почве! Хриплый голос негромко произносит:

— Дер криг ист ферлерен... Руссише армее комт бис цум Берлин.

Потом шаги и голоса затихли.

— О чем немцы балакали? Ты разобрал? — спросил Дмитриев.

— Жаловались, что война проиграна и что русские до Берлина дойдут, — ответил я.

— Немцы теперь на все жалуются, — заметил Лухачев. — А вот нам надо сматываться отсюда.

Да, предложение разумное.

Спускаемся вниз и долго петляем по мокрому жнивью. К рассвету добрались до пологой лощины, остановились в кустах орешника. Беспалов устало сел на ящик.

— Шабаш! От этой проклятой упаковки мозоли на горбу набил.

Утро выдалось серенькое, неласковое. Небо сплошь в лохматых тучах. Погода нелетная. Я вытащил карту. Что же это за кусты, за лощина? Как сориентироваться? Огляделся. Слева от нас, на холме, маячило какое-то село. До него около полутора километров. Рядом с ним рощица. Так вот оно что. Мы северо-западнее деревни Пушкаревки.

Заросли орешника тянулись вдоль балки. Их надо разведать. Посылаю Лыкова и Зиганшина.

Проходит полчаса, час... От посыльных ни слуху ни духу. А что, если нарвались? Попали в какую-нибудь заварушку? Горячий этот Ахмет!

Внезапно в кустах что-то завозилось, треснула ветка. Мы насторожились.

— Свои! — Из-за кустов показалась статная фигура Лыкова. Вид у ребят встревоженный.

— Прошли метров пятьдесят по орешнику, — начал Андрей, — пересекли речушку, слышим — разговор впереди. Подползаем потихоньку. И что же? Орешник дальше вырублен. Орудия торчат. Видать, недавно установили.

Сообщение ребят важное. Я развернул карту и обомлел: батарея немцев разместилась в верхнем углу квадрата шифрованной карты, где наша стоянка. Мы можем попасть под огонь своих пушек.

Несколько секунд длилось тягостное молчание. Бойцы в упор уставились на меня.

— Чего же теперь предпринимать, старшой?

— Передать в штаб координаты новой батареи.

А в душе тревога, чуть недолет — нас заодно с немцами похоронят. И все-таки в эфир летит радиограмма: «В районе квадрата шесть артбатарея. Дайте огоньку».

Проходят томительные минуты. Вот сейчас хрястнет — и амба тебе. Косточек не соберешь.

Первые два снаряда грохают совсем близко от нас. В воздухе верещат осколки.

Попов по рации дает поправки. Следующие снаряды накрывают цель. Мы вздыхаем с облегчением.

Под вечер Семен принял из штаба короткую, волнующую радиограмму: «Поздравляем успешным выполнением задания. Возвращайтесь в часть».

Как окрылили и обрадовали нас эти слова!

— Братцы! — воскликнул Лыков и бросился обнимать всех. — Да ведь это нас сам генерал поздравляет!

С наступлением темноты мы стали осторожно продвигаться к своим. Миновали лощину, вышли к проселочной дороге. Вдоль дороги мелькнул желтый огонек. Притаились. Что же это могло быть?

— Наверное, какой-нибудь фашист со своей машиной забуксовал, — шепотом высказал предположение Лухачев.

Свернув с дороги, незаметно подкрались к огоньку. В сумраке ночи нечетко выделялась человеческая фигура. Это был немец-мотоциклист. В левой руке он держал электрический фонарик, а правой ковырял отверткой в заглохшем моторе. Он так был поглощен работой, что не заметил нашего подхода.

— Хенде хох!

Мотоциклист испуганно поднял вверх руки. Поздно ночью с «языком» мы вернулись к своим.

Дни, полные незабываемых событий

Когда-нибудь потомки наши развернут пожелтевшие страницы дивизионных многотиражек, боевые листки, написанные в окопах, и встанет перед ними живая летопись войны... Тысячи безымянных высоток, прошитых пулями, отбитые у немцев хутора и села, десятки больших и малых рек, форсированных под шквальным огнем... Но легендарная днепровская эпопея, бои за плацдарм останутся ярчайшими в этой летописи.

Мы на Правобережной Украине. Здесь каждый метр обильно полит кровью наших солдат, перепахан снарядами, авиабомбами.

Наш Степной фронт с 20 октября переименован во Второй Украинский.

Продолжается великое наступление...

И часто на привале секретарь парторганизации Спивак, собрав вокруг себя бойцов, знакомит их с очередной сводкой Совинформбюро. Сводки сейчас радостные. Гитлеровцев бьют и в хвост, и в гриву. Освобождено много населенных пунктов.

— Да ты про наш фронт сказывай, — нетерпеливо спрашивают бойцы. — Про нас почитай.

И голос чтеца, глуховатый, с сильным украинским акцентом, захватывает слушателей:

— «За истекшие сутки войска Второго Украинского фронта, успешно развивая наступление, заняли населенные пункты...»

И перед моим мысленным взором сразу встают украинские села и хутора на Правобережье с сожженными хатками, обезображенными палисадниками, степные балки, измятые вдоль и поперек гусеницами фашистских танков.

Село Казанка... Еще вчера здесь горела земля, а сегодня по улицам деловито снуют возвращающиеся со своим скарбом жители. Пройдет неделя, другая — и станет это село глубоким тылом. А пока... За дальними холмами все еще мельтешат огненные вспышки вражеских ракет.

Ко мне подошел Лухачев. Вид у парня сконфуженный. Переминаясь с ноги на ногу, он сказал:

— Товарищ гвардии старший сержант, совсем не гоже гвардейцу в такой рвани ходить...

И только тут я увидел, что его рыжие кирзовые сапоги совсем прохудились: спереди подошва ощетинилась, как пасть. Борис прикрутил ее проволокой.

— А потом, девчата встречаются... От стыда некуда деться, — добавил он, чуточку покраснев.

Мне стало неловко. В сутолоке неотложных дел я совсем запамятовал, что давно надо сдать в починку обувь солдат, просмотреть их нательное белье, обмундирование. Где же твоя забота о бойцах-товарищах, гвардии старший сержант!

— Идем к старшине, — сказал я Борису, — там и обменяем. Такие сапоги гвардейцу носить позорно.

Наши окопы тянутся по скату высотки. На карте она обозначена цифрой «365». Яростный бой разгорелся вчера из-за нее. Немцы дважды пытались ее вернуть, но всякий раз откатывались назад с большими потерями.