Военное духовенство в России в конце XIX – начале XX века - Лекха Вильевна Жукова

всего времени, а собираемые средства намного превышают стоимость походной церкви. Несмотря на все трудности, в 1914–1915 гг. справиться с задачей организации мест для богослужений в целом удавалось. Иногда для богослужений приспосабливали какие-нибудь здания, даже разрушенные и покинутые католические церкви и кирхи, а также православные церкви в Галиции. Священник Василий (Сукачев) описывает богослужение в Галиции – в сельской православной церкви. Прежнего священника повесили австрийцы, и когда русские заняли населенный пункт, полковой батюшка отслужил молебен в пустовавшей церкви. Пришли на молебен и местные жители. «Церковь и вера быстро сблизила. <…> Наши воины уже не чуждые пришельцы для галичан»[475].

Об устройстве православных церквей на занятых территориях Галиции довольно подробно рассказывает в своих воспоминаниях митрополит Евлогий (Георгиевский). 14 мая 1914 г. он был поставлен архиепископом Волынским и Житомирским (до него кафедру занимал Антоний (Храповицкий)). Назначенный управлять церковными делами на оккупированных областях с осени 1914 г., он руководил массовым обращением в Галиции униатских приходов в православие. Униатские церкви в некоторых местах передавались православным[476]. «На службах бывали тучи солдат. Бесконечная вереница исповедников и причастников без числа <…>. Храм хоть отчасти удовлетворял религиозным нуждам солдат – до этого не было ни одного православного храма (кроме маленького генерал-губернаторского и походных церквей в лазаретах)»[477]. Митрополит Евлогий написал письмо протопресвитеру Шавельскому. «Указание на эти непорядки он счел личной для себя обидой. <…> Спешно была организована военно-походная церковь в огромном военном манеже; он вмещал до 7000 человек»[478]. Между Евлогием и Шавельским отношения сложились довольно натянутые: первый пытался ограничить полномочия второго на занятых территориях[479]. Шавельский, в свою очередь, находил действия Евлогия поспешными и раздражающими местное население[480], даже подал рапорт в Синод 17 февраля 1915 г. о том, что военные священники «просят указаний, как им поступать, когда оставшиеся без своих священников галицийские униаты обращаются к ним с просьбами о совершении треб и богослужения. Если отказывать униатам в их просьбах, то они пойдут к римско-католическим ксендзам, после чего навсегда будут потеряны для православия; если же требовать от них торжественного присоединения и торжественно присоединять их к Православной церкви, то в случае обратного занятия австрийцами галицийской территории воссоединенные будут обвинены в государственной измене и подвергнутся казни»[481]. Тем не менее Шавельский выполняет распоряжения Синода, которые призывают епархиальных преосвященных, а также протопресвитера военного и морского духовенства «предложить более состоятельным из подведомственных им церквей и монастырей уделить, насколько это окажется возможным, церковные и богослужебные предметы, не имеющие археологической ценности, в пользу православных церквей в Галиции»[482]. Собранные вещи и деньги полагалось отправлять в Галицко-русское общество в Петрограде (Французская набережная, д. 8) в распоряжение Волынского преосвященного Евлогия[483]. Вскоре обстановка на фронте изменилась, и началась эвакуация церковного имущества из Галиции[484]. Эвакуации подлежали иконы, колокола, метрические книги, хоругви и даже мелкая церковная утварь. Прибывшее в Москву церковное имущество поступало на Центральный склад эвакуированных вещей Западного края, откуда распределялось по кладовым монастырей и церквей и даже складам московских городских скотобоен.

Таким образом, с весны 1915 г. пользоваться стационарными помещениями для организации богослужения становилось все труднее. В 1916 г. нередко служить приходилось «и в помещении вокзала, и на открытом воздухе, и в палате госпиталя, и даже под крышей сарая»[485]. Солдаты нередко принимали деятельное участие в сооружении временных церквей, приспосабливая под них крытые землянки. Офицеры тоже позитивно относились к импровизированным местам богослужения[486]. Платить за устройство походного храма, за материал и работу приходилось из собственного кармана, «экономических или артельных сумм», сооружение церкви требовало довольно длительного времени – до пятидесяти дней. В 1916 г. священник Хрисанф Григорович опубликовал в журнале «Вестник военного и морского духовенства» статью об опыте устройства походной церкви при госпитале, в которой подробно описывал, как за двадцать дней при затратах в пятьдесят пять рублей построить церковь и иконостас.

В свою очередь, вопрос об организации места богослужения далеко не праздный и не формальный: война изменяет сознание ее участников, чувство незащищенности и близости смерти усиливает религиозность армии многократно. Священники отмечают, что накануне боя солдаты обращаются к ним значительно чаще, просят исповедовать и благословить. Страх заставляет искать утешения в Боге. Вместе с тем молитва под открытым небом, столь умилительно описываемая священником Григорием (Кормазиным)[487], вовсе не напоминает солдатам «первых христиан». Молебен под дождем еще более усугубляет подавленность[488]. Собственно, об этом говорит Х. Горбацевич, когда объясняет, что солдатам «более привычна» церковь с алтарем, даже если она устроена в палатке. Экстатическое отношение к храму усиливается по мере отступления из Галиции, где повсюду были разбросаны разрушенные, оскверненные церкви: и униатские, и католические, и православные. Поругание храмов, уничтожение икон воспринимается как материализация античеловеческой сущности войны[489].

29 января 1915 г. Государственная дума «признала необходимым, чтобы при Министерстве иностранных дел была учреждена следственная комиссия для рассмотрения нарушений германцами, австрийцами и турками международного права, правил и обычаев войны» под председательством барона Нольде, а позже под председательством сенатора Кривцова[490]. Среди преступлений против международного права, расследованных комиссией, были названы насилие и жестокость по отношению к мирному населению занятых областей, бесчеловечность в обращении с ранеными и больными воинами, попавшими в плен, осквернение церквей[491]. Сведения об осквернении икон и святынь, выявленные комиссией, были опубликованы в 1916 г.[492] Еще больше страшных подробностей публиковалось в «Вестнике военного и морского духовенства». Чаще всего церкви занимались под конюшни или под казармы[493]. Однако были случаи сознательного осквернения и поругания икон. Например, иконы были исколоты штыками и саблями[494], расстреляны и брошены в навоз[495]. Особенно омерзительный случай произошел в Рачках близ Августова, где «исполняющий обязанности младшего дивизионного врача Наколай Павлович Студенцов нашел среди двора, прилегающего к зданию бывшего русского лазарета пограничного полка, икону Христа Спасителя»[496]. Так обходились с местами богослужения и православными святынями австрийцы. Но в феврале 1917 г. так же цинично поступали с собственными храмами и иконами уже русские солдаты[497].

Военное духовенство: институт, организация, повседневность

Меры по усовершенствованию деятельности военного духовенства в начале ХХ в., предложенные протопресвитером А. А. Желобовским

Опубликовано: Клио. 2002. № 3 (18). С. 161–168.

Проблема восстановления института военного духовенства в России все чаще вызывает к себе пристальное внимание в самых различных кругах. С одной