Капитал Российской империи. Практика политической экономии - В. Галин

Несмотря на внешнее могущество и богатство, на деле к началу XX века Россия оставалась одной из самых бедных стран Европы. Мало того, по мнению М. Корта, со времен отмены крепостного права до Первой мировой войны разрыв в доходах на душу населения в России по сравнению с европейскими конкурентами только увеличивался{656}. Применение различных методологий оценки дохода не меняет картины в принципе. Например, исходя из расчетов П. Грегори, в 1913 г. на душу населения в России приходилось всего 125 руб. чистого национального продукта{657}, т.е. находилось в том же сравнительном диапазоне, что и у А. Мэддисона, и у Прокоповича — Мелгалла в 1900 г. 

Народный доход на душу населения в 1900 г. по Прокоповичу — Мелгаллу, руб.{658}

На грядущие перспективы развития России многие ведущие современники событий смотрели без оптимизма. Например, член Государственного совета, один из авторов «столыпинской» аграрной реформы, ярый монархист В. Гурко, в работе «Наше государственное и народное хозяйство» уже в 1909 г. пессимистически констатировал, что Россия начинает проигрывать во всемирном соревновании, что она и до революции 1905 г. «занимала последнее место среди других мировых держав». После же революции «ее экономическое положение проявляет грозные признаки ухудшения; количество многих производимых страной ценностей уменьшается, удовлетворение главнейших народных потребностей понижается, государственные финансы приходят во все большее расстройство»{659}.

Подтверждением этих слов выступало замедление темпов роста промышленного производства. Данные, приводимые Л. Кафенгаузом и П. Грегори, в данном случае почти совпадают: если за последние 13 лет XIX столетия индекс промышленного производства в России вырос в 3,14 раза, то за первые 13 лет XX столетия всего в 1,75.{660} При этом среднегодовой вывоз хлебов в 1900–1913 гг. наоборот вырос по отношению к среднегодовому за предшествующее десятилетие на 30%. Одной из основных причин смены траекторий развития с промышленной на аграрно-сырьевую, наряду с ростом европейских цен на хлеб, стал разворот, перераспределение ресурсов в сторону деревни, начавшийся с наступлением XX века и усилившийся после революции 1905–1907 гг. (См. график на стр. 182)

О перспективах России говорила и динамика основных статистических показателей. Так, на душу населения Россия производила чугуна и стали в 5–10 раз меньше, чем ключевые конкуренты. При этом темпы роста производства России не позволяли ей рассчитывать на то, что в обозримой перспективе она сможет достичь уровня развитых европейских стран. (См. график на стр. 183) Согласно методике У. Льюса, по уровню промышленного производства на душу населения Россия в 2–3 раза уступала Польше и Финляндии, и даже таким странам, как Чили и Аргентина{661}.

Темпы роста индекса промышленного производства и экспорт основных хлебов, в млн. пуд.{662} (с линейными трендами)

Но народный доход, объемы производства — это количественные показатели, с качественными, для того времени, дело обстояло гораздо хуже, например, в 1913 г. в США имелось 3035 млн. абонентов телефонной сети, в Германии — 797 тыс., в Англии — 536 тыс., во Франции — 185 тыс., в Австро-Венгрии — 110 тыс., в Швеции — 102 тыс., в Дании — 98 тыс., в России — 97 тыс. абонентов. Годовое производство автомобилей в 1913–1914 гг. в США — 569 тыс., в Англии — 34 тыс., в Германии — 20 тыс., во Франции — 45 тыс., в России — 70, и т.п. Переход на качественный уровень, отвечающий за развитие, по сравнению с простым количественным ростом требует еще больших капиталов. И здесь отставание России становилось прогрессирующим. 

Объемы производства чугуна и стали на душу населения (в пудах) и среднегодовые темпы роста соответствующих производств за 1909–1913 гг. (в %){663}

Не случайно накануне Первой мировой в мае 1914 г. на VIII съезде представителей промышленности и торговли в Петербурге один из крупнейших промышленников России П. Рябушинский призывал «к скорейшей индустриализации народной жизни, ибо иначе Россия отстанет от мировых держав»{664}. Первая мировая в полной мере продемонстрирует, что довоенные темпы развития не давали России шансов обеспечить даже свое выживание. Об этом П. Рябушинский вновь будет говорить осенью 1916 г.: «Обстоятельства войны, думаю, бесповоротно утвердили во всей стране, начиная от бывшей фритредерской интеллигенции и кончая необразованными массами, сознание необходимости собственной промышленности»{665}.

М. Горький приходил к выводу, что Германия била Россию своей «культурой и прекрасной организацией». Летом 1917 г. он писал: «Велика и обильна Россия, но ее промышленность находится в зачаточном состоянии. Несмотря на неисчислимое количество даров природы… мы не можем жить продуктами своей страны, своего труда. Промышленноразвитые страны смотрят на Россию, как на Африку, на колонию, куда можно дорого сбывать разный товар и откуда дешево можно вывозить сырые продукты, которые мы, по невежеству и лени нашей, не умеем обрабатывать сами. Вот почему в глазах Европы мы — дикари, бестолковые люди, грабить которых <…> не считается зазорным»{666}. Непримиримый оппонент М. Горького философ И. Ильин приходил, тем не менее, к аналогичным выводам: «Запад бил нас нашею отсталостью, а мы считали, что наша отсталость — есть нечто правоверное, православное и священно-обязательное»{667}.

Для выживания России были необходимы еще более высокие темпы развития, чем были прежде. С. Витте в период российского промышленного бума начала XX в. приходил к выводу, что «вообще вопрос о значении промышленности в России еще не оценен и не понят». «Для России необходимо, прежде всего, ускорить темпы «индустриализации» <…> В мире ничего не дается даром, и, чтобы создать свою промышленность, страна должна нести известные жертвы, но эти жертвы временные и, во всяком случае, ниже… выгод»{668}.

Время и судьба

Нынешнему времени выпала нелегкая задача нагонять запущенное в течение двухсотлетнего хозяйственного сна России.

С. Витте{669}

Как правило, среди привычных ресурсов, определяющих экономическое развитие, время встречается довольно редко. Оно чаще фигурирует в военной области. Вспомнить, например, хотя бы А. Суворова: «Деньги дороги, жизнь человеческая еще дороже, а время дороже всего», или А. Веллингтона (1800): «Для военной операции время — это все»{670}, или Д. Ллойд Джорджа (1915) «Выиграть время — значит победить»{671}.

Однако в экономике время имеет не менее важное значение: «Потеря времени отличается от потери материала тем, что его нельзя возвратить. Потеря времени совершается легче всего, а возмещается труднее всего… В нашей промышленности время расценивается нами совершенно так же, как человеческая энергия», — утверждал Г. Форд{672}. «Задержать темпы — значит отстать. А отсталых бьют», — И. Сталин.

В практических расчетах время является таким же ресурсом, как земля, климат, труд или капитал. Выигрыш во времени дает выигрыш в накоплении капиталов, в уровне развития производительных сил, в захвате рынков сбыта… Для отставших может просто уже не оказаться места на планете. Мало того — они сами могут стать жертвой опередивших их в развитии. Не случайно редактор русского журнала «Экономист» С. Губанов замечает: «Кто отстанет, того не станет — такова суровая и непреложная истина».

Более ранний старт России с осуществлением либеральных реформ, с отменой крепостного права, мог бы дать ей дополнительно по крайней два-три-четыре десятилетия для накопления столь ценного для нее капитала, для развития ее производительных сил. С. Витте по этому поводу замечал: «Крепостное право существенно тормозило такую постановку труда, которая является необходимым условием современного строя народного хозяйства. Отсутствие свободы труда в корне уничтожало возможность качественного повышения его а, следовательно, сколько-нибудь широкой разработки естественных богатств страны»{673}.

Наглядную картину, отражавшую это торможение, давала динамика объемов промышленного производства: за 1812–1856 гг. они выросли в России всего в 2 раза, в то время как во Франции — в 5, в Англии — в 50 раз. Другой пример приводил А. Шторх. Согласно его расчетам, в конце XVIII в. Россия и Англия выплавляли по 8 млн. т чугуна, а к концу 1850-х гг. Россия — только 16 млн., а Англия — 234 млн. т. Причину отставания орган промышленников «Журнал мануфактур и торговли» в 1832 г. находил в том, что: «всякая работа, в которой принуждение есть единственная пружина, никогда не будет производиться успешно». И приводил пример нового помещика, который, «несмотря на то, что производил жалованье своим рабочим — крепостным своим людям, чего прежде никогда не было, — увеличил свои доходы втрое и более, а вместе с тем и состояние рабочих приметно улучшилось. Теперь он открыл настоящую пружину деятельности человеческой — собственную пользу каждого»{674}.