Последняя шутка Наполеона - Григорий Александрович Шепелев

– Но "Гелендваген" выше, притом гораздо. Разве тебе не приятно смотреть на всех свысока?

– Нисколько, – сказала Ирка, – я не тщеславна. Так что ты думаешь про Артёма?

– Пока ещё ничего. Я с ним незнаком. Познакомь – скажу, что я думаю.

– Так и с Женькой ты незнаком!

– Но ты с ней знакома, насколько я понимаю. А её друга видела только издалека. Давайте все встретимся вчетвером и будем потом друг другу рассказывать, что мы думаем друг о друге.

Ирка с неудовольствием цокнула языком. Машин было много, но "Гелендваген" двигался очень быстро – то подрезая, то вылетая на встречную, то проскакивая на жёлтый свет. Въезжая на Вешняковскую эстакаду, Серёжа вдруг обратился к своей второй пассажирке с просьбою почитать стихи.

– Какие? – спросила Рита, оторванная от грустных мыслей.

– Свои.

– Но я не люблю свои читать вслух! Лучше уж Цветаеву почитаю. Или Ахматову.

– Ты, моя дорогая, делай, что говорю! Должен же я знать, чего от тебя хотят.

Крайне удивлённая тоном последних фраз, а ещё сильнее – их содержанием, Рита продекламировала три злобных стихотворения, сочинённых в августе.

– Экстремизм, – заметил Серёжа, сворачивая на Шоссе Энтузиастов, – ты разместила их в интернете?

– Да.

– Удали.

– Не смей! – заорала Ирка, – какой к чертям экстремизм? Вы что там, с ума посходили все? Кто сказал, что автор в художественном произведении выражает свою позицию? Это может быть так, а может быть и не так! И установить невозможно. Стихотворение – не статья в газете.

– Вы, барышня, чушь изволите городить, – возразил Серёжа, – согласен, это невероятно подлый приём – выдавать позицию героя за позицию автора, но ещё более мерзкий приём – прячась за спиной своего героя, тенденциозничать.

– Но судить за это нельзя!

– Полностью согласен. Однако, и не судить за это нельзя. Классное занятие, чёрт возьми – бросаться камнями в стеклянном доме, крича, что это – свобода самореализации и полёт творческой фантазии! Да, пусть все будут погребены под осколками, но услышат то, что я называю истиной, потому что если камнями-то не бросаться, кто обратит на меня внимание? Кто прислушается ко мне?

– Зачем же вы выстроили стеклянный дом, идиоты? – спросила Рита, – не для того ли, чтобы совать свой нос в чужие дела?

– Очень остроумно! Конечно же, для того, чтоб вы – гениальные, искромётные, жаждущие свободы, его разрушили и построили свой, железобетонный! Он, безусловно, будет и крепче, и комфортабельнее. Но в нём, моя дорогая, камешками бросаться будет бессмысленно. В нём никто тебя не заметит и не захочет к тебе прислушаться, даже если твои стихи будут ещё лучше, ещё сильнее. С тем, что они и сейчас прекрасны, не спорю.

– Если я правильно понимаю, ты признаёшь, что закон, по которому её могут привлечь – дурацкий закон? – не отстала Ирка.

– Не безупречный.

– Скажи, пожалуйста, а не будет ли эта небезупречность, допущенная сознательно, в благих целях, распространяться как опухоль? Коль сегодня вы можете посадить писателя за тенденциозность, то не присядет ли завтра на пару лет композитор – за депрессивность, а послезавтра – художник, за искажение выстроенной вами действительности? Ведь нечто подобное уже было не так давно!

– Да, Ирочка, да! Твои педагоги, которые тебе это рассказали, правы. Нечто подобное уже было. И, безусловно, будет. История – это непрерывный, сплошной кошмар. Но вы, одухотворённые творческие натуры, великолепно ловите рыбку в этой мутной воде. Ведь если условные мушкетёры вдруг перестанут условно или буквально резать друг другу глотки из-за прекрасных женщин, а женщины перестанут интриговать и уничтожать друг друга из-за любовников, а правители перестанут смачивать землю кровью целых народов – о чём вы будете лить ваши драгоценные слёзы, радующие всё человечество уже несколько тысяч лет? О том, что цветочки вянут?

– Без слёз, по-твоему, будет хуже? – спросила Ирка.

– Конечно. Ведь человек – биоробот, запрограммированный на то, чтобы создавать и решать проблемы. Если их нет, то личность не формируется.

– Можно я покурю? – попросила Рита, выключив диктофончик в своём "Самсунге".

– Кури.

Мелькал перекрёсток за перекрёстком. Рита старалась выдыхать дым на улицу, опустив стекло. На Красноказарменной вплоть до Яузы была пробка. Преодолев её за пятнадцать минут, Серёжа изрядно превысил скорость. Но офицер ГАИ, дежуривший за мостом, его не остановил. Ворота СК перед "Гелендвагеном" распахнулись.

– Ты что, работаешь здесь? – удивилась Рита.

– Нет, – ответил Серёжа, въезжая на территорию, – просто я позвонил и предупредил, что приеду.

– Да, это так, – подтвердила Ирка, как будто Рита выразила сомнение, – он звонил.

Сотрудник, дежуривший у ворот, указал Серёже место парковки. Прочих свободных мест и не наблюдалось. Водитель одного из двух "Мерседесов", между которыми надлежало встать "Гелендвагену", переставил свою машину ближе к соседней, чем оказал большую услугу. Ирка решительно отказалась знакомиться с синими карапузами, заявив, что согласна сколько угодно ждать в "Гелендвагене", но не более получаса. Там её и оставив, Серёжа с Ритой вошли в красивое здание, отнятое у научно-исследовательского института и отданное другому учреждению – ещё более научному, судя по обилию в нём господ с учёными степенями. На внутреннем КПП, весьма основательно охранявшемся, молодых людей встретил офицер, вышедший из лифта.

– Мы к Храпову, – пояснил Серёжа, сразу поняв, что он спустился за ними.

– Да, знаю. Здравствуйте. Очень рад. Прошу следовать за мной.

Ни в зеркальном лифте, ни на двенадцатом этаже, куда поднялись, этот офицер ни одного слова не проронил. Сотрудники и сотрудницы, встреченные во время пути по длинному коридору, очень приветливо поздоровались и с Серёжей, и с Ритой, хотя и не были с ней знакомы. Во всяком случае, она видела их впервые.

Немногословный сопровождающий почему-то остановился около двери с табличкой "Руководитель Следственного комитета Российской Федерации, доктор юридических наук Батрыкин Александр Иванович". Постучал. Видимо, услышав ответ, который Серёжа с Ритой, следовавшие за ним, не услышали, он открыл перед ними дверь и жестом дал им понять, что можно войти. Они так и сделали. Дверь закрылась.

Глава одиннадцатая

Рита вовсе не опечалилась тем, что не довелось почаёвничать с Храповым, потому что его начальник не показался ей отвратительным. Александр Иванович был высок, лысоват, солиден и дружелюбен. Ласково выставив длинноногую секретаршу, которая донимала его каким-то нытьём, он расположил гостей на невероятно мягком диване и предложил им кофе.

– Если хороший, не откажусь, – пошутил Серёжа. Рита не отказалась и от плохого. Сделав соответствующее распоряжение по внутренней телефонной связи, Александр Иванович аккуратно собрал бумаги, разложенные перед ним на столе, и запер их в сейф. Сняв очки, взглянул очень весело на Серёжу.

– Что, милый друг, увлёкся поэзией?

– Нет, я прозу больше люблю, – прозвучал ответ, удививший Риту, – поиски рифмы, по-моему, искажают смысл. Точнее, даже меняют. Разве не так?

– Так-то оно так, но ведь красота остаётся! Стихи как раз тем и хороши, что их можно понимать как угодно, а красотой всё