Игра без правил - Василий Веденеев

«Сейчас начнется, — отстраненно подумал он. — Опять заладит свое». Но, как ни странно, эта мысль не обеспокоила, а прошла краем, словно не задевающие душу телекартинки.

— Виталик письмо прислал, — привычно вздохнула Лида.

— Что? — сделав непонимающее лицо, повернулся к ней Михаил Павлович, все еще лелея в душе надежду, что разговора не будет, что она ограничится только упоминанием о письме и не станет дальше развивать неприятную тему.

— Я говорю, Виталик прислал письмо, — с упрямым вызовом повторила Лида, и Котенев понял, что его надеждам не суждено сбыться.

— А-а-а… Письмо. — Он вкусно отхлебнул из чашки и, поставив ее на блюдечко, сдержанно зевнул, всем своим видом показывая: сегодня нет намерения обсуждать набившие оскомину проблемы. — Ну, и что пишет твой братец?

— Михаил, неужели ты не можешь ему помочь? — Губы у Лиды задрожали. — Я столько раз тебя просила, умоляла…

— Еще только не хватало. — Котенев сердито отодвинул чашку. — Перестань! Перестань реветь, я кому говорю?!

Она достала из кармана фартука маленький платочек и приложила его к глазам. Посидев немного за столом, Михаил Павлович встал и начал мерить шагами кухню, заложив руки за спину.

— Я всегда ему твердил, весь язык обтрепал, что надобно быть порядочным человеком, — остановившись за спиной жены и глядя в ее затылок, сказал он. Среди прядок на затылке Лиды появились тонкие седые волоски, и их какая-то домашняя незащищенность заставила Котенева отвести глаза в сторону.

Сунув руки в карманы домашней куртки, он уставился за окно — судя по всему, неприятного разговора не удастся избежать, а спать ложиться еще рано. Если бы Лида только знала, как ему надоел ее братец, какие фортели он откалывает, сидя за колючей проволокой и передавая приветы с непотребными мужичками.

— Ты прекрасно знаешь, что он не виноват, — снова всхлипнула Лида.

— Ну, милая моя… — Котенев нервно хрустнул пальцами. — Есть, в конце концов, всему предел. Торговать из-под полы валютой, когда это строго запрещено законом? Практически украсть и потом перепродавать такому же жулику и преступнику, только несколько другой породы?

— Миша, как ты можешь?!

— Ну, я Миша, я. — Обойдя вокруг стола Котенев поглядел в лицо жены злыми глазами. Пусть это будет последняя капля! Может быть, потом станет легче напрочь разорвать все наболевшее и еще тянущее его сюда. — Ну, я Миша, и что? Твой братец опозорил всю семью. Надеюсь, ты хоть это понимаешь? У меня близкий родственник сидит в тюрьме! У меня! Ты вообще соображаешь что-нибудь или нет? Только и можешь доставать меня своими просьбами, трепать нервы, бесконечно заводить одни и те же разговоры…

— Ну, Миша! — Она умоляюще прижала руки к груди.

— Нет, ты понимаешь? — не унимался Котенев, опершись кулаками о крышку стола. — Я должен трепать свое честное имя, ставить его рядом с именем преступника, чтобы все узнали, что творится в нашей семье? Ты хочешь, чтобы за моей спиной шептались и тыкали пальцем: вон пошел родственник преступника?

— Не смей так говорить о моем брате, — вскинула голову Лида. — Он не преступник.

— Да? А кто же? — издевательски переспросил Михаил Павлович.

— Он несчастный человек.

— Вот как? Бедненький, несчастненький. Ничего себе!

Михаил Павлович хотел разразиться новой обличительной тирадой, а потом уйти в спальню, давая понять, что разговор закончен и нет смысла начинать его вновь, но раздался мелодичный сигнал дверного звонка.

— Кого там черти несут? — зло бросил Котенев, выходя в прихожую.

Лида вытерла ладонью слезы на щеках и, встав, открыла настенный шкафчик. Достав бутылочку валокордина и рюмку, напряженно шевеля губами, начала отсчитывать капли…

В прихожей гулко хлопнула входная дверь, и вскоре на кухню вошел взбешенный Михаил Павлович.

— Черт знает что! Представляешь, приперся слесарь. Я ему говорю, что не вызывали, а он мне талдычит, что ему диспетчер из эржэу сказала о протечке в нашей квартире. Когда действительно течет, их днем с огнем не отыщешь, чуть не через исполком вызывать приходится, а тут, когда совершенно не нужны, пожалуйста, сами приходят. И еще попросил денег.

— За что? — вымученно улыбнулась Лида.

— А-а, — отмахнулся Котенев, — говорит, в магазине чего-то выбросили, а ему родне в деревне купить надо. Лимита проклятая!

Он начал опять расхаживать по кухне, шаркая тапочками и нежно массируя левую сторону груди кончиками пальцев. Все один к одному — дурацкий разговор, слезы жены, идиот слесарь. Не зря сегодня так не хотелось ехать домой — предчувствие, что ли, было? И как-то противно-тревожно на душе, словно ждешь еще чего-то очень неприятного, но пока не можешь толком понять, откуда эта неприятность на тебя свалится. Впрочем, такова наша жизнь — скупые проблески относительного благополучия среди целого моря проблем.

— Пойми, Лида, — продолжая держаться за сердце, сказал Михаил Павлович, — я не могу поставить себя в ложное положение, не имею права. В конце концов, я занимаю весьма ответственную должность. Нельзя рисковать сейчас, когда постоянно болтают о сокращениях аппарата, сливают, переливают, разукомплектовывают и никак не могут успокоиться.

— Миша, но я же… — начала Лида, но муж, в протестующем жесте вытянув вперед руку, неожиданно визгливым голосом закричал:

— Я запрещаю тебе говорить об этом! Запрещаю!

Лицо у него побагровело, жилы на шее вздулись, как веревки, глаза бешено выпучились. Охнув, он схватился за сердце и, сделав неверный шаг, тяжело опустился на шаткую кухонную табуретку, хватая ртом воздух, как вытащенная на берег рыба.

Лида вскочила, поддержав Михаила Павловича, помогла ему привалиться спиной к стене, судорожно начала расстегивать пуговицы на пижамной куртке, испуганно приговаривая:

— Мишенька, ну что ты… Сейчас, потерпи маленько… Полуприкрыв глаза, Котенев наблюдал за ней — нужный эффект достигнут, она уже испугана, больше не будет приставать, а он окажется в положении любимого, избалованного ребенка, которому на некоторое время будет позволено практически все.

Вспомнив о рюмке с валокордином, Лида метнулась к столу, схватила ее, сунула в руки мужу:

— Выпей, Миша, это лекарство…

— Потом. — Он слабым жестом поставил рюмочку на стол.

Упершись затылком в стену, Михаил Павлович сделал на лице страдальческое выражение и томно прикрыл глаза: надо закрепить достигнутый успех.

В прихожей снова раздался призывный мелодичный перезвон. Котенев приоткрыл один глаз:

— Опять этот идиот слесарь? Не открывай, — удержал он хотевшую пойти в прихожую жену.

Минуту-другую было тихо, потом опять настойчиво позвонили.

— Я открою? — запахивая полы длинного дорогого халата, тихо спросила Лида. — А ты выпей валокордин. Слышишь?

— Слышу, — не открывая глаз, откликнулся Михаил Павлович, — дай этому идиоту денег, и пусть убирается.

— Хорошо, я сейчас, ты только не волнуйся, ради бога.

Лида побежала в спальню, схватила кошелек и, зажав его в кулачке, пошла открывать.

Котенев привстал, взял со стола рюмку с валокордином и поднес к носу. Брезгливо сморщившись, выплеснул лекарство в мойку.

Споласкивая рюмочку, он слышал, как жена возится в прихожей с замками и о чем-то переговаривается с дураком слесарем, стоявшим по ту сторону двери. В том, что это именно он — их незабвенный Федотыч, зимой и летом обутый в кирзовые сапоги, насквозь пропахший ржавым железом, сточной водой и дешевым вином, — Михаил Павлович нисколько не сомневался. Федотычу было лет тридцать пять, он прилично выпивал и, найдя себе «дойную коровку» в лице кого-либо из жильцов огромного дома, начинал злоупотреблять посещениями. При этом он клялся и божился, что с получки долг обязательно вернет, но еще не было случая, чтобы возвращал.

Открыв дверцы бара, Котенев достал початую бутылку коньяка и, вытащив пробку зубами — крепко засадил в прошлый раз, ногти обломаешь, пока вытянешь, а выпить после нервотрепки охота, — налил в рюмочку. Аккуратно убрав бутылку, он прикрыл бар и взял полную рюмочку в руки. Услышав шаги, недоуменно оглянулся.

На пороге кухни, прижав руки к горлу, словно ей никак не протолкнуть в себя ни глотка воздуха, стояла бледная Лида. Из-за ее плеча выглядывал совершенно незнакомый человек.

— Что такое? — сердито спросил Михаил Павлович.

— К нам с обыском пришли, — непослушными губами едва смогла вымолвить жена.

Тонкая хрустальная рюмочка неслышно выскользнула из ослабевших пальцев Михаила Павловича и, ударившись об пол, разлетелась на множество мелких кусков, оставив у ног Котенева, обутых в фирменные домашние тапочки, осколки хрусталя и маленькую, остро пахнущую лужицу марочного коньяка…