Давай никому не скажем - Агата Лель

Часть 15. Яна

— Ника, иди обедать, — негромко позвала я, почерпнув половником дымящийся ароматный борщ.

Обнажив редкие зубы в заискивающей улыбке, Николаша протянул глубокую эмалированную тарелку.

— Спасибо, Яночка, такая же ты хозяюшка! Вон, какие борщи наваристые у тебя получаются, — трясущимися руками поставил ближе к себе налитую до краев посудину.

— Януся у нас вообще золото, что бы мы без нее делали все, — поддержала мать, неверными движениями нарезая толстыми ломтями хлеб.

Судя по одутловатому лицу что одного, что второй, и батарее пивных бутылок под столом — посидели они вчера на славу. Я же вчера сразу после работы и до самого вечера искала хоть какую-нибудь подработку. Настолько устала, что свалилась в девять часов без задних ног и лишь краем уха, сквозь некрепкий тревожный сон, улавливала за тонкой стенкой сдержанный хохот и звон стаканов.

Скрипнула дверь, и из комнаты вышла Ника. Брезгливо отодвинув стул подальше от Коли, села, прислонившись спиной к стене, оклеенной простенькими обоями в тонкую полоску.

Отношение Вероники к происходящему красноречиво читалось по ее лицу — пренебрежение и злость на мать. И я была солидарна с сестрой — притащила в дом неизвестно кого, не посоветовавшись, не спросив нашего мнения. Да даже элементарно не предупредив о новом «папочке»!

Коля и сам был не рад такому соседству с «Цербером» и «Дикаркой» — как за глаза прозвал он нас с Никой, видимо, забыв, что стены не толще картона.

Согнувшись над тарелкой, демонстрируя во всей красе свои засаленные и зачесанные на бок волосы, Коля торопливо приступил к еде. Громко прихлебывая обжигающий борщ, периодически бросал на мать вопросительные взгляды. Та, думая, что я ничего не вижу, выразительно кивала в мою сторону и пожимала плечами.

— Галь, Галчонок, ну, может, это... по сто грамм, для аппетита... — решившись, проблеял Николаша, скосив на «Цербера» затравленный взгляд.

Мать сразу засуетилась, намерено не смотря в мою сторону:

— Ну чего бы не выпить, выходной как-никак, воскресный день, да, Янчик? Чего ж не выпить — выпьем, — открыв дверку шифоньера, достала початую бутылку «Столичной».

— Деньги где взяла? — закипая, выдавила я сквозь зубы.

— Ну так премию... премию же дали нам вчера в больнице, — достав мутные стопки, мать аккуратно их наполнила и, быстро чокнувшись с Николашей, залпом опрокинула пойло.

Вероника брезгливо сморщилась и, поднявшись, взяла свою тарелку.

— Я у себя поем.

— У Ники кроссовок нет, и сумка порвалась, а ты на водку премию тратишь? — не выдержала я, все-таки повысив голос. — И с каких это пор премию в начале месяца стали давать?

— Да там перерасчет какой-то у них, я же не разбираюсь совсем, доченька, — залепетала мать, тем временем торопливо наливая по второму кругу.

Мне было противно наблюдать за тем, как спешили они залить за воротник, как будто опасались, что я вдруг отниму их драгоценную водку!

Было неприятно смотреть на Николашу в его замызганной «алкоголичке» и лоснящихся спортивках. Тощие, белые, безволосые руки-ветки вызывали отвращение, как и красный распухший нос с крупными порами. Водянистые «рыбьи» глаза смотрели со злорадным ехидством: «Что, выкусила, язва?»

— Я тоже в комнате поем. — Хоть аппетит и напрочь пропал, я все же забрала тарелку и ушла вслед за Никой.

Та сидела на своей кровати, подобрав по-турецки ноги, грустно уставившись в окно. Нетронутый борщ остывал на письменном столе.

Подойдя ближе, я тоже посмотрела на открывающийся из окна унылый пейзаж: десяток перекошенных сараев, глубокая колея, в которой круглогодично чвакала не высыхающая грязь, поломанные детские качели. Вдалеке, на горизонте, торчали дымящиеся днем и ночью трубы промзоны.

В довершение этой минорной картины по подоконнику застучали первые капли дождя.

— Поешь, остынет же.

— Тебя она тоже бесит? — в лоб спросила Ника. Я, присаживаясь рядом, немного растерялась. — Ну, мамаша. Бесит тебя?

— Какая-никакая, но она наша мать, нужно учиться быть более терпимой... Она родила тебя, кормила...

— Да брось ты, мы не в технаре, — отмахнулась сестра и, взяв ломтик хлеба, оторвала кусочек. — А хахаль этот ее стремный? Нет, она и раньше приводила «женихов», но такого позорного впервые. Ты видела, какие у него зубы? Как с ним таким спать можно...

— Ника!

— А что Ника? Я не маленькая уже вообще-то! — обиделась она и вдруг взглянула на меня как-то иначе. В глазах загорелся огонек интереса.

— А у тебя уже было с Тимуром?

Только этих вопросов мне не хватало! Обсуждать личную жизнь с младшей сестрой никак не входило в мои планы. Тем более мы никогда не были близки, до сих пор притираемся друг к другу, хотя живем бок о бок второй месяц, и тут такая откровенность...

— А зачем тебе это знать? — ушла я от прямого ответа.

— Просто интересно, — дернула худым плечиком Вероника. — На твоем месте я бы Тимуру не дала.

— Это еще почему?

— Да потому что он тухлый. Весь такой правильный, аж тошно. Тебя он не раздражает?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍