Огненный крест. Книги 1 и 2 (ЛП) - Диана Гэблдон

— Хм, — громко хмыкнула я. И наблюдения Роулингса, и его заключения совпадали с моими. Он отметил так же, что потеря зрения продолжалось около двух лет, ничего внезапного, лишь постепенное сужение поля зрения.

Я подумала, что на самом деле процесс длился дольше; иногда потеря зрения происходит столь незаметно, что люди не замечают его, пока оно значительно не ухудшится.

«…остатки зрения проявляются только в сумеречном свете, поскольку при ярком свете пациент испытывает сильное раздражение и боль.

Я встречал такие симптомы два раза у людей пожилого возраста, хотя не столь ярко выраженные. Мое мнение, что никаких шансов на его улучшение нет, и это остаточное зрение скоро исчезнет. К счастью, у мистера Камерона есть черный слуга, который умеет читать, и он приставил его к своей жене, чтобы читать ей и помогать ориентироваться в доме».

Болезнь прогрессировала, и теперь Джокаста была полностью слепа. Однако это ни о чем не говорит; большинство глазных болезней ведут к такому результату. Когда Роулингс осматривал ее?

Это могло быть любое заболевание: дегенерация макулы, опухоль оптического нерва, поражение паразитами, пигментный ретинит, темпоральный артериит — за возможным исключением отслоения сетчатки, так как оно происходит довольно резко. Но я все-таки склонялась к глаукоме. Я вспомнила Федру, горничную Джокасты, которая смачивала тряпку холодным чаем, жалуясь, что у ее хозяйки снова головные боли, и Дункана, который попросил, чтобы я сделала подушку, набитую лавандой, для ослабления мигреней ее жены.

Хотя головные боли могли и не иметь никакого отношения к зрению Джокасты и, в частности, к глаукоме. Артериит, например, также мог вызывать головную боль. Самое плохое заключалось в том, что у глаукомы не было ярко выраженных характерных признаков, кроме возможной слепоты. Эта болезнь вызывалась нарушением оттока внутриглазной жидкости, что приводило к повышению давления внутри глазного яблока и его повреждению. Но и другие виды заболеваний, приводящих к слепоте, были также бессимптомны…

Я все еще размышляла об этом, когда заметила, что Роулингс продолжил свои записи на обороте листа на латыни. Я удивленно моргнула. Они были сделаны в то же время, что и предыдущие записи, а не добавлены позднее. Но почему внезапный переход на латынь? Роулингс явно ее знал, что говорило о его систематическом, если не медицинском, образовании, но использовал из нее лишь отдельные термины или фразы для описания клинических случаев. Здесь же было полторы страницы латыни старательным убористым почерком, как если бы он тщательно продумывал то, что писал.

Я перелистала журнал назад, чтобы проверить свое впечатление. Да, он писал по-латыни тут и там, но не часто, и всегда, как продолжение фразы, написанной на английском. Как странно. Я вернулась к записям на латыни, сделанным в Речном потоке, и стала их переводить.

После двух предложений я оставила попытки и пошла искать Джейми. Он был в своем кабинете и писал письмо. Или просто сидел.

На столе стояла чернильница, сделанная из маленькой тыквы и заткнутая пробкой для предотвращения высыхания чернил; я могла ощущать деревянный запах чернильных орешков, смешанный с запахом железных опилок. Новое перо индейки лежало рядом, заточенное до такой остроты, что подходило скорее для укалывания, чем для письма. На чистом листе бумаги одиноко чернели три слова. Мне было достаточно взглянуть ему в лицо, чтобы понять, что было написано там.

«Моя дорогая сестра».

Он взглянул на меня и, криво улыбнувшись, пожал плечами.

— Что я могу написать?

— Не знаю.

Увидев его, я закрыла журнал, зажав его подмышкой, подошла к нему и положила руку ему на плечо. Он накрыл ее своей ладонью и на мгновение мягко сжал, потом потянулся за пером.

— Я не могу бесконечно писать, что сожалею, — он медленно катал перо между большим и средним пальцами. — Я пишу об этом в каждом письме. Если она простила меня…

Если бы она собиралась сделать это, Дженни ответила хотя бы на одно письмо, которое он отправлял в Лаллиброх каждый месяц.

— Иэн простил тебя. И дети.

Послания от шурина приходили спорадически, иногда с примечаниями от молодого Джейми и строчками от Мэгги, Китти, Майкла или Джанет. Но молчание Дженни было столь оглушительно, что сводило на нет эффект от всех других писем.

— Да, было бы хуже, если… — он замолчал, уставившись на чистый лист бумаги. В действительности ничего не могло быть хуже этого отчуждения. Дженни была ближе, важней для него, чем любой человек в мире, за возможным исключением меня самой.

Я делила с ним постель, его жизнь, его любовь, его мысли. Она делила с ним свое сердце и душу с самого его рождения до дня, когда он потерял ее младшего сына. Или так она считала.

Мне было больно видеть, как он продолжает нести вину за исчезновение Иэна, и я чувствовала невольное негодование по отношению к Дженни. Я понимала глубину ее потери и сочувствовала ее горю, но Иэн не был мертв, по крайней мере, насколько мы знали. Она одна могла освободить Джейми от чувства вины, и она, несомненно, знала об этом.

Я подтащила табурет и села рядом с ним, отложив журнал в сторону. Маленькая стопка бумаг, покрытых его корявым почерком, лежала сбоку. Ему стоило большого труда писать изуродованными пальцами, но он упорно скарябал каждый вечер, описывая события дня. О посетителях Риджа, здоровье животных, продвижении строительства, новых поселенцах, о новостях из восточных округов… Он записывал все, чтобы в один день отправить исписанные листы с оказией в долгое путешествие к берегам Шотландии. Не все письма прибудут в место назначения, но некоторые дойдут. Также большинство писем, если они были посланы, могли достигнуть нас.

Какое-то время я надеялась, что письмо Дженни затерялось где-то в пути. Но прошло слишком много времени, и я прекратила надеяться. Джейми нет.

— Я думаю, может быть, мне послать ей это, — он перебрал листы в стопке и вытащил маленький грязный и помятый листочек, неровный с одного края, где он был вырван из книги.

Это была записка от Иэна, единственное доказательство, которое мы имели, что мальчик все еще жив и с ним все в порядке. Его принес нам в ноябре на Сбор Джон Квинси Майерс, охотник, который бродил по горам, был своим человеком, как в хижинах индейцев, так и поселенцев, но больше времени проводил с оленями и опоссумами, чем с теми, кто жил в домах.

Написанная на плохой латыни, записка уверила нас, что Иэн жив и счастлив. Женат на девушке по обычаю могавков (думаю, он решил разделить ее дом, постель и очаг, и она позволила ему), ждет, что весной станет отцом. Это было все. Весна наступила и прошла без каких-либо вестей от него. Иэн не был мертв, но для нас перспектива встретиться с ним оставалась туманной, и Джейми знал это. Дикая местность поглотила юношу.